— Где Аманда? — спросил я, так и не придумав более подходящего вступления.
Сара откинула волосы с лица.
— Наверху. Спит, — сказала она. И после паузы добавила: — А почему ты спрашиваешь?
Я пожал плечами.
Она еще немного посидела, опершись на руку. Потом посмотрела на меня долгим вопросительным взглядом.
— Хэнк? Что-то не так?
Я прошел в комнату и, обойдя разложенные на полу деньги, присел за спиной у Сары на стульчик возле рояля. Я нагнулся, чтобы поставить сапоги на пол, но потом передумал и оставил их на коленях, положив на бумажный пакет с деньгами. Он хрустнул под их тяжестью. Подошвы сапог были черными. От них мерзко воняло вином.
— Ты что, выпил? — спросила Сара. Ей пришлось развернуться, чтобы видеть меня, и сейчас она сидела напротив, скрестив ноги.
Я медленно покачал головой.
— Деньги помечены, — сказал я.
Она пристально посмотрела на меня.
— Ты выпил, Хэнк. Я чувствую по запаху.
Она подтянула шкуру и накинула ее на плечи, прикрыв грудь. Внизу тут же обнажилось левое колено; при свете огня оно казалось твердым и бледным, словно мрамор.
— Они помечены, — повторил я.
— Где ты был? В баре?
— Если мы начнем их тратить, нас поймают.
— Да ты весь провонял, Хэнк. От тебя пахнет так же дурно, как от Джекоба. — На этой последней фразе голос ее повысился и стал раздраженным. Я явно испортил ей праздник.
— Я ничего не пил, Сара. Я совершенно трезв.
— Но я чувствую запах.
— Это от моих брюк и сапог, — сказал я, протягивая ей сапоги. — Они насквозь пропитались вином.
Сара посмотрела сначала на сапоги, потом — на темные пятна на моих джинсах. Она мне не верила.
— И где же ты их так увозил? — с осуждением в голосе произнесла она.
— Там, возле аэропорта.
— Аэропорта? — Сара посмотрела на меня так, будто не сомневалась в том, что я лгу. Она все еще никак не могла понять, в чем дело.
— Деньги помечены, Сара. Нас тут же вычислят, если мы начнем их тратить.
Она уставилась на меня, и постепенно сердитое выражение исчезло с ее лица. Я словно видел, как крутятся мысли в ее голове, как выстраивает она логическую цепочку.
— Деньги не мечены, Хэнк.
Я не стал спорить; я знал, что в этом нет необходимости. Теперь Сара уже понимала, о чем идет речь.
— Как можно было их пометить? — спросила она.
Мысленно я все прокручивал свои действия после того, как убил женщину. Я был измотан до предела, голова раскалывалась, и мне опять стало казаться, что я упустил из виду что-то очень важное.
— Ты становишься параноиком, — сказала Сара. — Если бы они были мечеными, об этом написали бы в газете.
— Я разговаривал с агентами ФБР. Они сами мне это сказали.
— Может, они подозревают, что деньги взял ты. И пытаются запугать тебя.
Я печально улыбнулся ей и покачал головой.
— Они бы обязательно упомянули об этом в газете, Хэнк. Я просто уверена.
— Нет, — сказал я. — Это ловушка. Именно так они рассчитывают найти тех, кто присвоил себе эти деньги. Перед тем как отдать выкуп, они переписали серийные номера, и все банки уже начеку. Как только мы начнем тратить деньги, нас тут же разоблачат.
— Но это просто физически невозможно. Ведь там было сорок восемь тысяч банкнот. И жизни не хватит, чтобы их все переписать.
— Они переписали не все. Только пять тысяч.
— Пять тысяч?
Я кивнул.
— Так, значит, с остальными все в порядке?
Я догадался, куда она клонит, и покачал головой.
— Их ведь не различишь, Сара. Один шанс из десяти, что банкнота, которую мы потратим, окажется меченой. Мы не можем так рисковать.
Огонь, полыхавший в камине, отбрасывал мерцающие блики на ее задумчивое лицо.
— Я могла бы устроиться на работу в банк, — проговорила она. — И выкрасть список номеров.
— В обычном банке ты его не найдешь. Он может храниться лишь в Федеральном резервном банке.
— В таком случае я могла бы устроиться в один из его филиалов. Скажем, в Детройте?
Я вздохнул.
— Остановись, Сара. Все кончено. Ты лишь усугубляешь тяжесть ситуации.
Нахмурившись, она уставилась на матрац из денежных пачек.
— Я уже разменяла одну бумажку, — печально сказала она. — Сегодня днем.
Я полез в карман и достал стодолларовую банкноту. Развернув, я передал ее Саре.
Она на несколько секунд замерла, уставившись на нее. Потом перевела взгляд на мои сапоги.
— Ты убил его?
Я кивнул.
— Все кончено, любимая.
— Как ты это сделал?
Я рассказал ей, как все произошло: как позвонил в полицию и заявил о подозрительном типе; как кассир гнался за мной, когда я попытался его ограбить; как я ударил его мачете. Задрав рубашку, я хотел показать ей синяк, но при тусклом свете она не разглядела его. Сара прервала меня до того, как я подобрался к убийству женщины.
— О, Боже, Хэнк! — воскликнула она. — Как же ты мог это сделать?
— У меня не было выбора. Я знал одно: мне необходимо вернуть деньги.
— Нужно было оставить все как есть.
— Он бы обязательно вспомнил тебя, Сара. Вспомнил ребенка, твою историю о подаренной банкноте. И нас бы очень быстро вычислили.
— Он не знал, кто…
— Тебя показывали по телевизору на похоронах Джекоба. Он бы дал твое описание, и кто-нибудь непременно бы вспомнил тебя. И сопоставил все факты.
Сара задумалась. Шкура опять соскочила с ее плеча, но она не обратила на это внимания.
— Ты мог бы принести ему пять двадцаток, — сказала она, — попросить вернуть тебе стодолларовую банкноту, объяснить, что жена потратила, а тебе эта бумажка дорога как память.
— Сара, — возразил я, начиная терять терпение, — у меня не было времени разыскивать пять двадцаток. Мне пришлось бы тащиться обратно домой. А нужно было успеть попасть в магазин до закрытия.
— Ты мог бы зайти в банк.
— Банк был закрыт.
Она попыталась было еще что-то сказать, но я оборвал ее:
— В любом случае это уже не имеет значения. Дело сделано.
Она с открытым ртом уставилась на меня. Потом закрыла рот и кивнула.
— О'кей, — прошептала она.
Минуту-другую мы оба молчали, думая о том, в какой ситуации оказались и что делать дальше. В камине треснуло полено, взметнув искорки огня и выплеснув на нас легкую волну тепла. Слышно было, как тикают каминные часы.
Сара подняла с пола пачку денег, подержала ее на ладони.
— Что ж, хорошо хотя бы то, что нас не поймали, — проговорила она.
Я промолчал.
— Я хочу сказать, что это не конец света. — Выдавив из себя улыбку, она посмотрела на меня. — Мы просто вернулись к тому, с чего начинали. К тому же мы можем продать кондоминиум, рояль…
При упоминании о кондоминиуме я почувствовал приступ острой боли в груди, как будто меня пронзила стрела. Кончиками пальцев я коснулся груди. Я ведь совершенно забыл о кондоминиуме, — вернее, заставил себя забыть.
Сара продолжала:
— Мы совершили грех, но лишь потому, что были вынуждены его совершить. Мы оказались заложниками ситуации, когда каждое злодеяние неизменно влекло за собой другие.
Я покачал головой, но она не обращала на меня внимания.
— Но самое главное, что действительно имеет значение, это то, что нас не поймали.
Она пыталась оправдать наши поступки, представить их в выгодном свете. Это была ее обычная манера поведения в экстремальных ситуациях; я сразу же узнал ее. Раньше я восхищался этим ее качеством — мне и самому становилось от этого легче, — но сейчас этот подход казался мне слишком уж упрощенным; Сара словно забыла о том, что мы совершили. Девять человек убиты. Смерть шестерых из них — на моей совести. Это казалось невероятным, но это было правдой. Сара пыталась спрятаться от этой страшной реальности, не замечать того, что все эти люди мертвы по нашей вине, из-за наших бесконечных планов, жадности и страха. Она хотела избежать мук совести, которые неизменно последуют за этим признанием и в конце концов отравят нашу дальнейшую жизнь. Но избежать расплаты было невозможно; я понял это уже давно.
— Мы не сможем перепродать их, — сказал я.
Она взглянула на меня так, словно ее удивило то, что я подал голос.
— Что?
— Рояль я приобрел на распродаже. — Я потянулся к его клавишам и нажал одну, самую высокую. Она жалобно взвизгнула. — Обратно его не возьмут.
— Можно поместить объявление в газете и продать самим.
— А кондоминиум я и вовсе не покупал, — закрыв глаза, произнес я. Когда я открыл их, то увидел, что она в недоумении уставилась на меня. — Это была афера. Меня попросту надули. Украли мои деньги.
— Я… — начала было Сара. — О чем ты говоришь?
— Это был фальшивый аукцион. Они взяли у меня чек и получили по нему деньги. Кондоминиум на самом деле не существует.
Она покачала головой, открыла рот, пытаясь что-то сказать, потом закрыла его и открыла опять. Наконец она вымолвила:
— Как?
Я выровнял сапоги на коленях. Кровь на них уже высохла, и они теперь стали жесткими, негнущимися.
— Не знаю.
— А ты сообщил в полицию?
Я улыбнулся ей.
— Да что ты, Сара.
— И ты вот так запросто позволил им забрать твои деньги?
Я кивнул.
— Все наши сбережения?
— Да, — ответил я. — Все.
Она прижала руку ко лбу, продолжая сжимать пальцами пачку денег.
— Теперь мы завязнем здесь навсегда, — сказала она, — так ведь? Мы никогда не сможем уехать отсюда.
Я покачал головой.
— У нас есть работа. Мы можем начать копить заново.
Я пытался утешить ее, но смысл ее слов и на меня давил тяжким грузом. В один день мы из миллионеров превратились в нищих. На нашем счете в банке лежала тысяча восемьсот семьдесят восемь долларов; это было ничто. С каждым днем мы будем все глубже увязать в бедности, расходуя наши мизерные накопления на ежемесячные платежи за аренду дома и машин, телефон, электричество, газ, воду. А еще предстоит расплачиваться за кредиты. Покупать еду и одежду. Впереди нас ожидала борьба за существование, постоянная битва за то, чтобы свести концы с концами. Отныне мы были бедны; и, хотя всю свою сознательную жизнь я клялся себе в том, что с нами этого не произойдет, мы стали такими же, как мои родители.