— А до этого ты с ней не был знаком?
— Не был. Впервые встретил именно там, в рейде, — я отрицательно покачал головой.
— Что скажешь про Игорька? — туша сигарету, товарищ Прутков задал следующий вопрос.
— Ничего, — я не скрывал удивления. — Игорек-то здесь каким боком? Сидор Кузьмич может, перестанете ходить вокруг да около, и объясните. Наконец, зачем меня вытащили из больницы и притащили к Вам? Я так-то верно понимаю, что никто из тех, с кем Вы работаете, не в курсе Ваших… превращений? — я с трудом подобрал приличное слово.
— Верно понимаешь, и, надеюсь, осознаешь, что тебе придется молчать о нашем разговоре и обо всем, что узнаешь?
— Понимаю, не дурак, — вздохнул я, делая очередной глоток. — Одного не понимаю: что не так с этим пожаром, что меня в Комитет притащили? Да еще и вопросы какие-то странные, не за пожар, задаете. О девушке моей, о малознакомых людях. Может, объясните по-человечески? Оно, глядишь, и дело быстрей пойдет?
Черт, Леха, куда-то тебя не в ту степь несет. Держи себя в руках, итак слишком заносит на поворотах. Не может советский студент не испытывать страха перед органами, да еще и такими важными. Да студента сейчас должно трясти от непонимания происходящего, ну или слегка потряхивать, если у него чистая биография. А у моего Лесакова левые шабашки, не совсем законные и Кузьмич об этом сто пудов знает. Не удивлюсь, если сам и втянул пацана в торговлю винишком из-под полы.
— С пожаром все так, — хмыкнул мичман. — По нашему ведомству там ничего нет, милиция сама разберется.
Сидор Кузьмич поднялся, подошел к своему рабочему столу, взял увесистую папку, раскрыл её, достал какую-то бумагу, почитал (или сделал вид что читает), пару раз задумчиво на меня при этом посмотрев. «Нагнетает», — решил я, спокойно глядя на фальшивого начальника.
— Вопрос в другом, Алексей как ты из этого пожара вышел живым и невредимым? Я читал отчеты, — Сидор Кузьмич похлопал папку. — У тебя не было шансов. И не говори мне, что толпа не заметила, как ты вышел. Мужики, которых ты в оцепление поставил, глаз со входа не сводили, пораженные твоей смелостью. Такой молодой, а уже герой! — Кузьмич явно кого-то процитировал. — Особенно глазастым оказался тот, что на перекрёстке стоял, пожарную команду ждал. Как ты выжил, Леша?
Черт! Вот это я влип!
В голове ни одной идеи, кроме той самой, кривовыдуманной, в которую могли бы поверить медсестры и в в которой я бы убедил молодого следака. Но передо мной матерый черт, его на мякине не проведешь.
С другой стороны, можно слегка изменить свою историю сказать например, что я вылез из окна перед самым взрывом, а дальше все по той же схеме. Накрыло волной от последнего взрыва, откинуло в кусты, очнулся и пошел, куда глаза глядят. Пусть докажет, что я вру.
— Так все просто Сидор Кузьмич, — я поставил пустой стакан на стол. — Когда кота спасал, шкаф ронял, обратил внимание на окно. Оно как раз открытым было. А когда в последний раз рвануло, и я понял, что накроет, вот в него и выскочил. Упал возле здания, начал подниматься а меня отдачей сшибло с ног. Да так, что в кусты улетел и потерял сознание. Когда очнулся, в голове звенит, ни черта не помню, и не соображаю. Ну и пошел по прямой. Людей-то из-за кустов не видно. Только погонь и видел. Испугался и рванул подальше от пожара, а то вдруг решат, что поджог.
И смотрю на Кузьмича честным-пречестными глазами, чуть пустыми и туповатыми. Хозяин кабинета поморщился, не скрывая своего недоверия к моим словам, вытащил из пачки еще одну сигарету.
— Куришь? — предложил мне.
— Неа. Тренер прибьет, если узнает, — я знал, что Леха занимается парусным спортом, но раз меня никто не дергал, то и я не шибко стремился выяснить эту сторону его жизни.
Корабли и яхты я очень уважал, как никак судоводитель, но спорт — эт точно не мое. Тем более парусный. Последний раз я под парусом ним ходил, дай Бог памяти, лет с шестнадцать. И больше не тянуло.
— Тренер, говоришь, — хмыкнул Сидор Кузьмич. — Ты ж с ним поругался, считай, на пустом месте, сказал, больше в секцию ни ногой.
«Вот черт! — я неприятно восхитился такой глубокой осведомленностью особиста моей личной жизнью. — Это что же получается, он меня давно приметил и пасет? Вопрос дня — по какой причине Комитет так заинтересовался Лехой Лесаковым, простым советским студентом? Неужто и впрямь из-за знаменитого на весь Энск однофамильца? Ну, архивариус, царство тебе небесное ну, удружил! Кому ты еще, Федор Васильевич, растрепал о нашем с тобой предположительно родстве?»
— Ну как поругался, так и помирюсь, — я пожал плечами. — Характер у меня вспыльчивый.
— Значит, принципами поступишься? — хмыкнул Сидор Кузьмич, не выпуская меня из-под прицела своих жёстких глаз.
Час от часу нелегче! Какие принципы могли быть у студента? Не укради, не убей — это понятно. Но если бы он тренера на убийстве поймал, его бы просто грохнули, как ненужного свидетеля. Однако, фантазер ты старый, Лесовой! Воровал, что ли, сотрудник секции? Не могу сообразить, что можно тащить из парусного спорта? Запчасти? Бензин? Парусное полотно? Черт! Сложно все-таки сопоставлять два разных времени в своей многократно ударенной голове!
— Это смотря какими, Сидор Кузьмич. Если у Вас нет вопросов по пожару, можно я тогда уже пойду? Обещал, знаете ли медсестрам и лечащему доктору сегодня из палаты никуда не выходить и травматическое отделение не покидать, — с этими словами я поднялся и шагнул было в сторону входной двери.
— Не торопись, — фальшивый мичман как сидел на стуле напротив меня, так и не дернулся, но что-то в его голосе едва заметно изменилось и заставило меня остановиться.
— Сядь, Алексей, — Кузьмич ласково так улыбнулся, как кошка перед тем, как сожрать измученную и зажатую в лапах мышку.
Я, конечно, не мышка, но в глубине души у меня, взрослого мужика в теле мальчишки, дрогнуло сердце, и замерла душа в ожидание подвоха. Я оглянулся на закрытую дверь.
На секунду мелькнула мысль о побеге, но я тут же ее отбросил: это только в глупом кино герой вырывается из лап полицаев, особистов, ментов, бежит через весь отдел, раскидывая всех направо и налево, и благополучно доживает до конца фильма, доказывая всем свою невиновность. В жизни все куда сложнее. Особенно в советской жизни. Оно хоть и брежневская оттепель пошла по стране, да только Комитет госбезопасности был, есть и останется на страже интересов государства, как его не переименовывай.
Я молча вернулся на место, уселся на диван и постарался придать себе независимый вид, чтобы максимально походить на двадцатилетнего парня, которого пока еще не загнали в ловушку, но умело туда ведут. Особенно если вспомнить пляжную подработку студента и человека, который о ней знает и, ка минимум, покрывает. А может и сам организовал в целях конспирации.
Сидор Кузьмич потушил окурок, смяв его в пепельнице, чуть склонился над столом, упёршись ладонями в колени, помолчал и, четко проговаривая каждое слово, не сводя с меня глаз, произвел пробный «выстрел»:
— Алексей, а если я тебе скажу, что Федор Васильевич Лесаков не просто твой родной дед. Если я тебе докажу, что сосед твоей подруги — Лесовой Степан Иванович — твой родной дядя?
Глава 10
Сказать, что я охренел — это ничего не сказать. Я молча пялился на мичмана, который внимательно смотрел на меня, не упуская ни малейшей эмоции, жеста, дерганья бровей. А я с трудом удерживал невозмутимое лицо, но чуял, как моя хваленая выдержка, о которой ходили легенды в отряде, дает трещину.
Мысли куда-то исчезли, в черепной коробке болтался один единственный вопрос: какого черта он несет? Ни разу за годы жизни мой отец не говорил, что у него есть родня. Вся наши многочисленные родственники со стороны матери, у которой было пять братьев и три сестры, включая её, самую младшую, которую бабушка родила в сорок пять лет.
Батя, он вроде как сирота. Рано потерял родителей, попал в детский дом, насколько я помню. Отчего-то в нашей семье, при всей отцовской любви к истории города и судьбам чужих людей, не принято было вспоминать батиных предков. Отец на мои редкие вопросы о дедушке с бабушкой скупо отвечал, что не помнит своих родителей, маленький был. Фотографий тоже ни одной не сохранилось.
Даже если предположить на мгновение, что это правда и у отца был брат, почему его фамилия Лесаков? Сидор Кузьмич уверяет, дядя — родной, значит, братишка или младший или старший. Но родственников не разлучали, если случалась беда, детей одних родителей отправляли в один детский дом. Во всяком случае в моем времени это делается так. Неужели в советские годы правила были другие?
Черт, хреново, что я не помню почти ничего про семью студента. Бабушки-дедушки, были или не были. Так, стоп Лесовой, включи мозги. Вспоминай, у студента была бабушка, которая его и воспитывала после смерти отца-матери. Старушка приказала долго жить не так давно.
Похоже, придется съездить-таки к Алексею в гости, поискать семейные архивы и все такое. Собственно, это нужно было сделать сразу же, дорогой товарищ, а не распускать хвост перед аппетитными загадочными курортницами и не встревать в спасательные авантюры.
— При всем моем…хм… уважение, Сидор Кузьмич, очень сомневаюсь в Вашем утверждении, — я, наконец, взял себя в руки. — Родителей я своих хорошо помню, да и бабушка у меня была. Мамина мама, мы с ней жили, да и меня потом она же и воспитывала, пока жива была.
— А что ты знаешь про отцовскую родню? — Кузьмич гнул свою линию, и вот на этот вопрос мне нечего было ответить. Кроме того, что они погибли, когда пацану до пятнадцатилетия оставался месяц, я мало что знал.
И отец, и мать Алексея оба увлекались альпинизмом. Клятвенно обещали взять сына с собой, так сказать сделать подарок на будущий день рождения. Но судьба распорядилась иначе: Лесаков младший заболел, подвести группу родители парня не могли, потому ушли без сына и сгинули в горах, когда внезапно сошла лавина при очередном восхождении. Весть о том, что поиски прекратили, мальчишка вместе с бабушкой получил как раз в день своего рождения. С тех пор он его не просто не любил, даже не праздновал.