Читали мы, затаив дыхание, местами остро реагируя на поступки жителей города. Я старательно давил внутри себя вспышки так называемого благородного гнева: как говорится, не судите, да не судимы будете. Неизвестно, как бы мы вели себя в то время в тех ситуациях. А еще Волженко тонко подмечал изменения в поведение горожан, позволяя себе тонко иронизировать на страницах собственного дневника.
«23 августа 1942. Ходил на базар. Покупать нечего, обратил внимание на странности. Люди отчего-то вырядились в дореволюционные одежды, мужики нацепили допотопные фуражки, щеголяют в белых рубахах и пиджаках. В царские времена в таких по делам выезжали купцы средней руки и зажиточные крестьяне. Оно и понятно, звание „господа“ располагает к особой культуре в платье. Куда как проще „товарищ“ или „гражданин“, никаких церемоний с одеждой.
9 сентября 1942 г. Неожиданно оказалось, в Энске много лояльных к немецкой власти. Вчерашние приверженцы Сталина внезапно показали свое истинное лицо и переметнулись на сторону оккупантов. Новая власть обещает быстро навести хваленый немецкий порядок и в будущем отблагодарить жителей за хороший прием. Люди замкнулись в себе и своих домах, перестали общаться и доверять соседям. В любой момент знакомый с детства человек мог оказаться полицаем…»
— Смотри, Леша, — прошептала Лена. — Вот оно… Точно! Я ошиблась, нет у немца приставки фон к фамилии!
— Вижу, — откликнулся я, пробежав глазами по странице, затем вернулся и принялся читать более внимательно. — Подожди, но ты говорила, тебе отец рассказывал про этого фрица. А теперь утверждаешь, что не читала книжку.
Лена снова покраснела, зыркнула на меня смущенным взглядом, и буркнула:
— Я подслушала разговор папы и бабушки. Только ничего не поняла тогда…
Я демонстративно вздохнул, и мы снова склонились над страничками.
«10 октября 1942 г. Страшно… Отвык разговаривать даже дома. Разговоры по душам с соседом за кружкой пива остались в прошлом. Пошел в услужение…
Происходит что-то непонятное. В город прибыла зондеркоманда К. Зачем? В нашем городе никаких тайн и духовных артефактов, кроме разве что загадочных подземелий. Неужели будут искать пропавшие царские драгоценности? Глупо.
15 октября 1942 г. В Энск приехал высший немецкий чин. Горожане попрятались, ожидаем страшное. Мама принесла с базара весть — прибыл Альфред Розенберг. Его представили рейхсминистром по делам оккупированных территорий, уполномоченным Гитлера по контролю за мировоззрением и воспитанием. К тому же возглавляет оккультную разведку СС. Что привело его в наш город?
16 октября 1942 г. Горожане взбудоражены. Ходил на базар за последними новостями. Говорят, зондеркоманда роет землю, рыщет в катакомбах. Ни в коем случае нельзя допустить соединения. Подземелье надобно взорвать… Но как это сделать? Я не знаю места…
17 октября 1942 г. Не могу связаться с Ф. В. Пропал. Осторожно выяснил через знакомых, оказывается, его не видели с тех пор, как ушли наши… Что делать?
19 октября 1942 г. Наблюдаю за суетой. Всех музейных, кто остался в городе, забрали в комендатуру… Неприлично, но радуюсь, что Л. не успел передать документы в музей. Сами не найдут. Музейные не знают, что искать. Жалко людей… Безумно жалко людей. Жестокое время. Жестокий выбор без выбора… Не представляю, что делать. Остается только наблюдать и… молиться».
— Твою дивизию… — выдохнул я. — Так это что, правда?
Лена оторвалась от записей и подняла голову. В ее огромных глазах застыли слезы. Одна капля не удержалась за баррикадой из намокших ресниц и покатилась по щеке.
— Их что… расстреляли? — судорожно вздохнула девушка, утирая ладошкой лицо.
— Наверное… Твой отец знал?
— Я не знаю… — Лена растеряно пожала плечами. — Папа мне никогда не рассказывал эту историю… И бабушка… бабушка тоже не показывала книгу… — девчонка привалилась к моему плечу, крепко сжав ладошки. — Я тогда маленькая была, что-то услышала, когда они спорили, отложилось в памяти, вот и вспомнила не пойми что…
— Интересно, почему?
— Потому что маленькая и неразумная. Не надо оно ей. Многие знания — многие печали, — раздался густой мужской голос от порога.
Мы оглянулись, в дверном проеме стоял Николай Николаевич собственной персоной, уставший и чуть осунувшийся. Блохинцев тяжелой поступью пересек комнату и опустился в любимое кресло.
— Ох уж эта мне Полина Федоровна… — покачал головой, глядя на брошюру в наших руках. — Спрашивается, зачем показала? Фантазии, все фантазии… Иван Карпович под конец жизни плох стал. А после гибели дочери и вовсе стал заговариваться. Мама ему по доброте душевной помогала, перепечатывала рукопись, потом снесла в типографию к знакомому, чтобы переплели. В музей отдавать не стала, да, мама? — чуть повысив голос, обратился Николай Николаевич к невидимой матери. — А все почему, спрашивается?
— Почему? — выдохнула Лена.
— Потому что до конца не верит в написанное.
— Но… Папа! Как ты можешь! — воскликнула девушка.
— Спокойней, моя дорогая, будущему доктору не пристало выдавать свои эмоции. Контролируй себя. Нет, в части воспоминаний о жизни в оккупации не возникает никаких сомнений.
— А что Вам кажется сомнительным? То, что немцы шарились в подземелье? — внимательно глядя на доктора, уточнил я.
— Подземные поиски — вполне, хотя кроме факта в этом дневнике, мы с Алексеем более нигде не встречали такую информацию. — Николай Николаевич сцепил руки в замок. — Но о каком соединении идет речь? Разве что… — доктор оборвал сам себя.
Я задумался, напрягая память, вспоминая все, что узнал за последнее время про подземелья.
— Разве что Розенберга прислали отыскать оклад Тихвинской иконы. Насколько я помню, в сорок первом саму икону немцы вывезли из монастыря в Тихвине.
— Из музея, — машинально поправил меня доктор.
— Что?
— Оккупанты вывезли её из музея. К тому времени монастырские передали её в тихвинский музей. Оттуда её и изъяли. К сожалению, все переговоры о возвращение исторической ценности на родину пока не дали результатов, — сокрушенно вздохнул Николай Николаевич.
— Да, слышал, — кивнул я. — Но тогда все сходится.
— Что сходится? — встряла Лена, которая все это время сидела не дыша, стараясь не отсвечивать. Неужели боялась, что отец выставить её из комнаты, как маленькую? Да ну, не может быть. Хотя… Я с сомнением покосился на доктора — этот может.
— Да, Алексей, что сходится? — повторил вопрос дочери Блохинцев.
— Да все! — в волнение я поднялся с дивана и зашагал по гостиной. — В дневнике есть инициалы Ф. В. — Федор Васильевич, архивариус. Это раз. Значит, Волженко и Лесаков были как минимум знакомы. Он переживает и разыскивает его.
— Согласен, — задумчиво пожевав нижнюю губу, откликнулся доктор.
— Он хотел взорвать подземелье, опасался, что найдут тайный ход к хранилищу, о котором и вам, и мне рассказал архивариус. Это два.
— Вполне может быть, вполне… — задумчиво покрутив большими пальцами, протянул Блохинцев.
— И три, — я застыл у окна, торжествующе глядя на Блохинцева. — Гитлер верил в оккультизм. Зондеркоманда «Кавказ» прошлась по всему нашему краю в поисках пресловутых мест силы. Икона без оклада, а мы помним, что их разделили, — пояснил я. — Так вот, икона без оклада — это неокладный образ, неполный, не обладающий всей силой. Значит, Розенберг искал в нашем городе именно ризу! Больше искать нечего. Ну, а княжеские цацки, если бы они их нашли, — оказались приятным бонусом.
— Логично, — кивнул Николай Николаевич.
Я вдруг понял, точно такие же размышления уже приходили в его светлую голову. Но решив с Лесовым-старшим не лезть в дела архивариуса, доктор с моим отцом благополучно предпочли забыть историю, описанную в дневнике.
— Думаю, мне пора, — я резко засобирался домой, планируя по-быстрому закинуться водой, едой и по третьему разу отправиться на Кирпичики. — Спасибо за информацию. Полина Фёдоровна, спасибо за угощение. Лена, увидимся завтра, — я попрощался со всеми, и, не слушая возражения девушки, быстро покинул гостеприимный дом.
Уже в подъезде, отстегивая велосипед от перил, закидывая рюкзак на плечи, я выдохнул и решил не пороть горячку, найти заместителя Сидора Кузьмича и по-человечески у него отпроситься. А завтра с утречка, хорошенько подготовившись с вечера, рвануть в подземелье на очистных.
Но моим планам не суждено было сбыться. На пороге общежития меня перехватила вахтерша и с таинственным видом протянула мне записку.
— Ой, озорник, смотри, открутит тебе доктор голову за дочку-то.
— Не понял? — опешил я.
Как могла Лена примчаться в общагу шустрее меня?
— Не понял он, хитрец. С двумя-то крутить много ума не надо. А кто ответ держать будет? Не смей девку хорошую позорить, не то гляди у меня.
Баба Гриппа погрозила мне кулаком и вернулась на свое место. Я же, ни черта не понимая, пошел к себе, по дороге разворачивая листочек в клеточку.
В записке аккуратными печатными буквами меня приглашали на встречу в девять вечера к водонапорной башне.