Отец рассказывал, что рыбный день вернулся в жизнь советских граждан в семьдесят шестом году. Вот уж повезло мне, так повезло! Первая попытка накормить страну рыбой не прижилась. Зато вторая удалась на славу. Биточки из мойвы, рыбные супы, котлеты из минтая, жареная скумбрия и селедка, треска в майонезе, селедка под шубой… Из всего изобилия люблю только домашнюю селедку под шубой, селедочку с лучком, копченую скумбрию. И кильку в томате.
Я отнес поднос с грязной посудой, и вышел из столовой. День катился к вечеру, делать было нечего, сытый и довольный жизнью я пошел на остановку. На вечерней повестке дня значилась беседа с тетей Дусей и ныряние с дамб.
Глава 13
До пляжа я добрался быстро. Прогулялся по набережной, съел мороженое, сыграл партию в шахматы с мужиками в павильоне. Часам к пяти решил выдвигаться к тете Дусе. Народу станет поменьше, меньше отвлеку её от работы, больше получу информации.
Время я подгадал почти идеально. Дульсинея Тобосская распродала очередную партию пирожков и отдыхала от трудов праведных, восседая на стуле с видом королевы. Насколько я успел заметить за день работы на вышке, это интересная женщина выдающихся достоинств привлекала внимание худощавых мужичков исключительно невысокого роста. Вот уж правду говорят, противоположности тянет друг к другу.
Надо сказать, Евдокия Аскольдовна Шницель происхождение имела непонятное. Про себя рассказывать не любила, а если что и доверяла собеседнику, виртуозно прятала крупицы правды в потоке собственное фантазии.
Студент, когда еще не был мной, предполагал, что она из семьи обрусевших немцев, которые настрадались в военные годы в Советском Союзе, потому тетя Дуся и была с виду гром-баба, скандалистка и гроза местной пляжной шушеры. С другой стороны Алексей встретил её как-то случайно в кафе-мороженое в центре города и не сразу признал.
Недорогие, но со вкусом подобранные юбка и блузка, шляпка, сдержанная прическа и журнал «Роман-газета» произвели на парня неизгладимое впечатление. Он все порывался поинтересоваться у Евдокии, почему она так по-разному выглядит, ведет грубовато-хамовато себя за прилавком, и когда совершенно по-человечески, когда не на работе. Но так и не набрался смелости. Хотя тетя Дуся ему благоволила, называла сынок и шкет за вежливость, шустрость и оборотистость.
Навар с приработка Алексей приносил ей неплохой. С каждой проданной бутылки вина, вынесенного контрабандой с энского винзавода, студент имел рубль. Выносили дешевое вино трехлитровыми банками, потом разливали по бутылкам, разбавляли и продавали отдыхающим по видом домашнего.
Н-да, а по моему внешнему виду и не скажешь, что спортивный улыбчивый спортсмен умеет пробиваться в жизни. Хотя да, хочешь жить, умей вертеться, а когда тебе некому помогать и ты на целом свете один, крутиться приходиться вдвойне.
— Дорого вечера, теть Дусь, — улыбаясь, поприветствовал я продавщицу и протянул мороженое. — Угощайтесь, день сегодня жаркий. Давно такого не было.
— Спасибо, Лёшенька, — Дуся растянула в ответной улыбке ярко накрашенные губы. — Балуешь ты меня.
Аккуратно сняла бумажный кружочек с пломбира, выкинул его в коробку для мусора и, зажмурившись, лизнула. Лицо женщины на секунду расслабилось. и я, также как и мой тёзка, удивился тому, как преобразилась Евдокия. Сквозь жуткий макияж — синие веки, красные губы — проступило красивое уставшее лицо.
Но момент прошел, тетя Дуся открыла глаза и передо мной вновь стояла прожженная торговка, железной рукой управляющая пляжно-денежными подводными течениями.
— Выходной что ли? — окинув меня быстрым взглядом, уточнила продавщица.
— Выходной, — кивнул я, подтверждая очевидное.
— За зарплатой пришел? — чуть тише поинтересовалась тетя Дуся.
— А есть что?
— А то ты сам не знаешь, — хмыкнула женщина и с наслаждением откусила тающий пломбир. — Позже подходи, рабочий день закончу, посчитаюсь, потом уж с вами.
— Теть Дусь, я поговорить хотел, — я облокотился на прилавок. — Вопрос имеется.
— Ну, спрашивай, что знаю — скажу, а может, и не скажу, смотря какой вопрос, — хохотнула продавщица, стрельнув в меня взглядом из-под густо накрашенных ресниц с черными комочками.
Знаменитая советская тушь для бровей и ресниц была, наверное, у каждой девушки и женщины Советского Союза. Черный брусочек в маленькой картонной черной коробочке. Народное название говорило само за себя: «плевалка» или «самоплюйка». Чтобы накрасить ресницы, нужно было хорошенько поплевать на тушь, размочить так сказать.
У мамы была такая, и она никак не могла мне объяснить, почему нельзя полить водой черную застывшую массу. Зачем обязательно плеваться, ну некрасиво же!
Однажды я наблюдал удивительную картину. Приехали в гости родственники из Сыктывкара. Собственно, мамины братья и сестры со своими детьми гостили у нас каждое лето. И вот собираемся мы в парк всем своим огромным семейство. Мамы приводят себя в порядок во взрослой комнате. Мы — дети — тусим в маленькой спальне, которую мы с бабушкой делили на двоих. а летом на скольких привезут. И тут сестра сначала притаскивает из ванной хозяйственное мыло. Затем с гордым видом достает эту самую коробочку, намазывает мылом ресницы, а сверху наносит черную тушь.
Помнится, тогда я подумал, как хорошо быть мужчиной! Не надо ковыряться иголкой в глазах, чтобы «сделать взгляд»! Не надо над собой издеваться, умылся, штаны и рубашку чистые натянул, и мама сразу говорит, какой я красивый мальчик!
Сестра презрительно фыркнула и сказала, что я «ничего не понимаю в женской красоте и драматическом взгляде!» А я до сих пор думаю, нафига так заморачиваться? Красота она в душе человека, а боевая раскраска только отвлекает и сбивает с толку.
Галка всегда фыркала, называла меня старым ворчуном и заявляла, что сначала надо привлечь внимание к этой самой внутренней красоте, потому что мужчины, как пчелы, летят на яркое. Но я ей не верил. В нее-то я влюбился в ненакрашенную!
— Тут такое дело, теть Дусь… Правда, что у нас в городе какой-то известный доктор поселился? Который все болячки лечит?
А тебе зачем? — наслаждаясь мороженым, пробубнила Евдокия с набитым ртом.
— У друзей из Москвы мама серьезно заболела. Им советуют к нам приехать на лето, доктору этому показать… Не слыхала про такого? Врут люди или правду говорят?
— Может, врут, а может и правду говорят, — тетя Дуся снова окинула меня странным взглядом, стараясь сделать это как можно более незаметно. — Раз советуют, значит, хороший доктор, В Москве плохого не посоветуют, поди.
Красная помада на полных губах Дульсинеи Тобосской чуть размазалась и отпечаталась на краях вафельного стаканчика. Евдокия стала смахивать на силиконовых вампирш из дешевых ужастиков.
— Значит, слышала, говоришь, — я обворожительно улыбнулся и неторопливо окинул женщину заинтересованным взглядом.
К моему удивлению, щеки пляжной королевы порозовели от смущения. Она нервно лизнула пломбир, и покраснела еще больше. Я осторожно взял женскую руку в свои ладони и легонько сжал, не отводя глаз от лица Евдокии.
— Ох, Лешка, — нервно заулыбалась Дуся. — Ну, паразит малолетний! Довел до греха меня старую! Аж голова закружилась! Умеешь ты… по-мужски глядеть, даром, что пацан пацаном еще! Повзрослеешь, сладу с тобой не будет, стервец!
— Скажешь тоже, старая! Ты, Евдокия в самом расцвете сил и обаяния женской красоты! И куда только мужики смотрят! Был бы я старше, женился бы! Пошла б за меня замуж?
— Да ну тебя, паразит!
Евдокия звонко рассмеялась, выдернула руку из моего захвата, доела мороженое, вздохнула, поправила чепчик. Я по-прежнему не сводил с нее глаз и улыбался.
— Ну, узнаю, узнаю я про доктора. Нужды не было, не интересовалась. Поспрашиваю соседок. Завтра приходи, а лучше послезавтра!
— Нет, Дусенька, завтра! Очень нужно, правда! — я снова взял ее руку в свои ладони, медленно поднес к губам и поцеловал, глядя в глаза.
Евдокия залилась краской, чуть помедлила, но потом все же отняла руку, вздохнула мечтательно и тут же заругалась:
— Ну, все, иди отсюда, охальник! Вон Вовка-шпиц чешет, выручку несет. Увидит — позора не оберусь! Иди, иди, завтра, все завтра! Узнаю я тебе все!
Я послал воздушный поцелуй раскрасневшейся женщине и двинул на дамбы. Странная она все-таки, эта Дуся-Дульсинея-Евдокия. Есть в ней что-то неправильное, не вписывающееся в образ обычной советской продавщицы. Хотя, если посудить, как она строит пляжных, обычной её точно не назовешь.
Набережная жила своей привычной жизнью. За парапетом пляж, заваленный телами. Загорелые девушки, водные велосипеды, катер, тянущий за собой на веревке парня на водных лыжах. Все это было в моем счастливом детстве. И все это есть сейчас где-то там, на другом конце города, на втором этаже панельного дома, в двухкомнатной квартире под номером тридцать шесть по улице Седина…
Так хочется и так не хочется возвращаться во двор своего детства в этом теле, спустя полсотни прожитых лет. А придется. Если доктор, которые лечит Елену Ивановну Рыжову, окажется мошенником, буду поднимать старые связи, так сказать. Хотя какие связи у шестилетнего пацана?
Сосед у нас жил на первом этаже в трёхкомнатной квартире. Точнее, приезжал в отпуск к матери. Ходили к нему солидные люди, соседи тоже захаживали. Всех консультировал, никому не отказывал. Весь дом обращался к нему уважительно: доктор или Николай Николаевич. Много позже я узнал, кем он был. А я те года бегал к нему по-соседски, рассматривал красивые глянцевые книги с растениями и животными. Полина Федоровна, мама доктора, кормила меня ватрушками и иногда присматривала, когда наша бабушка уезжала в деревню к родным.
— О, Леха, здорово! — кто-то несильно стукнул меня со спины по плечу. — Ты куда пропал?
Я оглянулся. Признал знакомца, вместе с которым вчера ходили в рейд. Длинный худой, дерганный, его было трудно не запомнить. На месте просто не стоял, все время в движении, будто куда-то бесконечно бежит. Пытался вспо