Блохинцев отвлекся от собеседницы и перевел на меня взгляд. Вслед за ним к нам повернулась и стройная женщина, которая держала за руку пацаненка лет шести.
В груди что-то ёкнуло, но было поздно. Осознание, кого я вижу, пришло раньше, чем я успел разглядел женское лицо.
Глава 20
«Мама!» — сердце едва не выскочило из груди. Внутри похолодело, а потом обожгло жаром. На глаза навернулись слезы, и я часто заморгал, делая вид, что словил солнечного зайчика. На пацана я просто боялся смотреть. Увидеть себя в возрасте шести лет — такое себе удовольствие.
Все мое внимание был приковано к ней — женщине, которую я обожал до сих пор. Отца я любил и уважал, мне его очень не хватало. Но мама… Мама была душой нашего дома. Дома, в котором всегда собирались друзья и родня, и мои мальчуковые шумные компании. Мама одной улыбкой могла успокоить любую ссору, помирить непримиримых врагов. При этом она не лезла со своими советами к нам. Мальчишкам. Могла серьезно выслушать все наши мысли, поддержать и поделиться своим впечатлением и мнение оставляя решение на откуп нам.
Мама, которая умерла много лет назад, обернулась все с той же светлой и доброжелательной улыбкой ко мне — незнакомцу, который помешал ее разговору с доктором. Она всегда была светлым человеком, отец называл её нашим солнышком, светом в окошке и солнцем нашей вселенной.
Короткий вежливый взгляд вдруг на секунду вспыхнул узнаванием, но мама тут же недоуменно нахмурилась, удивляясь своей странной реакции на постороннего молодого человека. Даже вспыхнула от досады на свой внезапный интерес.
— Минуточку, молодой человек, — остановил меня доктор, заканчивая разговор с моей мамой.
— Мы пойдем, Николай Николаевич, — заторопилась она. — Не будем Вам мешать. Вы когда уезжаете?
— Думаю, еще недельку-другую погощу и обратно. Не беспокойтесь, голубушка, Осенью приеду на юбилей матушки и расскажу, что удалось узнать. Может, и копии журнала удастся достать для Степана.
— Да что Вы, какое беспокойство! Это от нас одни чудачества, — мама улыбнулась. — Очень я сомневаюсь, что в красном архиве будет то, что Степана интересует. Но Вы же его знаете, — мама развела руками. — Пока сам документы не изучит, не успокоится.
— Знаю, голубушка, сам такой же, Николай Николаевич смущенно улыбнулся. — Не переживайте, все сделаю в лучшем виде. Все, что окажется в моих силах. Есть у меня знакомые в архиве. Попробуем уважить Степана. Очень уж интересную историю он реанимирует. Любопытную… Где он их только откапывает!
— Где-где… Сороки на хвосте приносят, — мама звонко рассмеялась. — Я бы этим сорокам хвосты-то повыдергивала! Но, увы… Ждем Вас с Полиной Федоровной в субботу в гости. Домашний «Наполеон» гарантирую. Алеша, попрощайся с Николаем Николаевичем, — мама с улыбкой глянула на мальчишку.
Я все никак не мог осознать: вот он я стою здесь и сейчас в двух телах одновременно. В своем и в чужом. Голова шла кругом, сердце колотилось, тело покрылось липким потом, ладони сжались в кулаки и пришлось прятать их за спину, чтобы ничего такого ни доктор, ни… мама не подумали.
Мелькнула мысль: как отразится эта наша встреча на моем будущем в том мире и на будущем моей семьи в этом временном отрезке? Это одно и то же время? Или я в какой-то параллельной реальности, другом историческом витке? Если вспомнить эффект бабочки… Лучше не вспоминать.
— До свидания, доктор дядя Коля, — строго произнес пацан и протянул Блохинцеву ладошку.
— До свидания, молодой человек, — со всей серьезностью ответил Николай Николаевич и с достоинством пожал малышу руку.
На прощание мама кинула в мою сторону еще один короткий задумчивый взгляд, крепко взяла мальчика за руку и пошла в сторону нашего дома.
Странно, я, который именно я, совсем не помню эту нашу встречу с доктором и чужими парнями в парке. Хотя в моей памяти хранится довольно много воспоминания из раннего детства. Может, маленького меня просто разговор не заинтересовал потому и встреча в голове не отложилась? Что за красный архив? И какую очередную историю раскопал отец? Надо подумать на досуге. Пошерстить воспоминания.
Все самое интересное в моем раннем возрасте батя рассказывал в виде им е придуманных сказок, когда укладывал меня спать. Сдается мне, в этих историях раздобытые им факты переплетались с его собственными теориями и предположениями. В них не было принцев и принцесс, в них жили отважные люди, которые боролись со злом и несправедливостью. Отец рассказывал про наш город, про купцов и графа, который его основал. Про древних людей, которые первыми поселились в нашем благодатном крае. Про найденные сокровища, и клады, которые до сих пор ждут своего часа, скрытые от людских глаз.
— Слушаю Вас, молодой человек, — окликнул меня доктор, вырывая из детских воспоминаний.
А я стоял и не мог отвести взгляд от мамы, которая уходила вместе со мной маленьким легкой походкой, о чем-то весело болтая и хохоча.
— Алевтина Ивановна счастлива в браке, — раздался ироничный голос доктора дяди Коли. — Так что Вы хотели, молодые люди?
Блохинцев повторил вопрос, обнаружив Федора, который все это время молча стоял в стороне. И шагнул ближе, как только моя мама ушла.
— Мы… — я вспыхнул от слов доктора и внезапно растерял всю свою уверенность.
А и правда, с чего я решил, что доктор Блохинцев выслушает и уж тем более согласится помочь двум неизвестным, который пристали к нему на улице? Потому что в моих детских воспоминаниях он был эдаким волшебником? Потом что так утверждал отец? В детстве дети по-другому оценивают знакомых взрослых. Откуда я могу знать, каким на самом деле был доктор Николай Николаевич Блохинцев — известный всесоюзный врач-онколог… Бескорыстно или за деньги он помогал больным?
Но боржоми пить было поздно, оставалось только одно — прыгнуть с вышки, и будь что будет. Сделать и пожалеть всегда лучше, чем не сделать и сожалеть. Так учил отец. И я ему всегда верил. Вся моя жизнь — поступки, о которых не жалею. Я собрался уже озвучить нашу просьбу, но Федор меня опередил.
— Послушайте…
— Добрый день, молодой человек, — Блохинцев перевел взгляд на Федора.
— Здравствуйте… Вы… Вы и правда доктор Блохинцев? Тот самый? Онколог?!
— Неуверен, что тот самый, — улыбнулся Николай Николаевич. — Но да, по паспорту я — Блохинцев, по образованию и профессии — доктор, и специализация моя онкология. С кем имею честь?..
— Федор Иванович Рыжов, — отчего-то вытягиваясь в струнку, звонко отрапортовал парень. — Это… правда, что вы директор института онкологии?
— Нет, это неправда.
Услышав эти слова, Федор побледнел и потерялся в пространстве. Я растеряно моргнул, пытаясь осознать услышанное. Подвела память? Или это я сам нафантазировал и подвел семейств Рыжовых под свои фантазии? И как теперь быть?
Федор сжал кулаки и закусил губу, пытаясь придти в себя. Я глупо таращился на доктора и не знал, что сказать потерянному парню.
— Я, так сказать, директор Онкологического научного центра советской академии медицинских наук. Это несколько другое, если быть совсем точным.
Черт! Не знал, что доктор такой педант в формулировках. Да и откуда? В детстве я вряд ли даже слово такое знал.
Не сговариваясь, мы с Федром одновременно выдохнули, и стали походить на утопающих, которых спасли в последний момент. Лично у меня словно гора с плеч упала. А Федор… Федор как-то вдруг съежился и закрыл лицо. Плечи его дрогнули, и парень вдруг… заплакал?
Я растерянно топтался на месте, не зная, что предпринять. Потом все-таки шагнул к Рыжову, и снова замер, не представляя, что делать. Жалеть я не умел. Галка за первые годы нашего брака это как-то сразу выкупила. Сначала пыталась научить меня человеческим, с ее точки зрения, реакциям. Потом поняла всю бессмысленность своих усилий и стала обходиться понятными мне словами и действиями.
Приходила, забиралась ко мне на колени или просто обнимала за пояс, прятала лицо у меня на груди, и требовала пожалеть. Я и жалел, как мог: обнимал в ответ, целовал в макушку и молча ждал, пока у неё это пройдет. Если плакала, грубовато утешал: «Ну, чего ты разнюнилась? Прорвемся!»
До сих пор виню себя за то, что не успел тогда забрать её из больнички, после первого и единственного выкидыша… Работа всегда на первом месте была, есть и будет… Нет, я примчался домой, сграбастал ее в объятья, и долго сидел на полу вместе с ней, рыдающей взахлеб у меня на груди. Но так и не осознал до конца её боль. В тот страшный ноябрь моя Галка потеряла ребенка. А я… Ребенок — это когда уже сердце бьется. На душе было очень муторно, но скорее из-за моей страдающей девочки…
Дурак был… Какой же я был дурак… Я даже «люблю» говорил по великим праздникам, точнее, только на Новый Год, соблюдая традицию: предложение выйти за меня замуж я сделал под бой курантов. Так и повелось потом. Черт, как моя Галка вообще со мной жила столько лет, с сухарем бесчувственным?
Я топтался возле Федора, который отвернулся от нас с доктором, пытаясь взять себя в руки. Николай Николаевич растерянно глядел на мелко вздрагивающую спину парня и неловко протирал стекла очков, которые резко снял, едва Рыжов сломался.
Протерев окуляры, доктор решительным жестом вернул их на нос, кхекнул, шагнул к Федору и положил руку на плечо.
— Что у Вас случилось, юноша? Прошу простить за мое дурацкое чувство юмора… Расслабился в отпуске… Не подумал…
Федор дернулся, пытаясь стряхнуть чужое сочувствие. Видно было, каких усилий ему стоит не ляпнуть что-то грубое. Тихий, но от того еще более отчаянный плач, рвал душу.
— Юноша…
— Николай Николаевич… — окликнул я, решив: лучшая помощь — это дать Федору придти в себя, а описать, что нам нужно от доктора дяди Коли я и сам могу.
— Мама у них болеет. Терапевты и другие врачи в ваш центр направление не дают. Предлагают все новые и новые схемы лечения, а они не помогают. Елена Ивановна тает на глазах.
— В Энск по мою душу приехали? — Николай Николаевич внимательно слушал, склонив седоватую голову и время от времени поглядывая на спину Рыжова.