– Потерял пропуск? – переспросила Марори, подумав, что ослышалась. – Его будут пороть за то, что он потерял кусок пластика?!
Ним кивнул.
– И не кусок пластика, а ключ от двери в самое сердце Темных, – поправил он. – Наверное, какой-то благородный мажор, потому что за такое обычно исключают без права повторного поступления и восстановления. С такими вещами тут строго.
В заключение декан огласил наказание провинившемуся – двадцать ударов плеткой – и прочел короткую мораль о безалаберности студентов и о том, что безопасность Дра’Мора находится в руках каждого из них. Марори в оцепенении таращилась на плетку – громадное орудие для наказания в руках инкуба. Да она же в полруки толщиной, как можно выжить после двадцати ударов вот ЭТИМ?
К счастью, сама порка длилась меньше прелюдии. После трех ударов на спине горгула вздулись красные полосы, после шестого кожа не выдержала истязаний и лопнула. После девятого избиваемый перестал дергаться в цепях, и его окатили холодной водой. Правда потом он снова вырубился и остаток порки провел в благословенном для него беспамятстве. Все это время декан стоял с безучастным видом и лично производил счет ударов. Несчастного горгула освободили из петель и потащили в лазарет. После экзекуции его спина превратилась в кровавое месиво.
– И это всех вот так? – Марори не была уверена, что хочет услышать ответ.
– В смысле – высекут ли девушку? Бывает. Но порка – это мягкое наказание. Есть еще.
– Не хочу знать, – перебила его Марори. Что-то подсказывало, что после полного перечня она сгребет вещи в охапку, плюнет на все пари и страх попасться в руки головорезам, расправившимися с ее семьей, и убежит, куда глаза глядят.
Девушка поблагодарила Нима за экскурс в тонкости драморской дисциплины и за поддержку, пожелала добрых снов и на негнущихся ногах вернулась в свою комнату. Роскошь, которой она совсем недавно упивалась, больше не радовала. Все тяготило, каждая мелочь напоминала о безысходности. Даже холодный душ не привел в чувство.
Переодевшись, она, наконец, сделала то, что давно пора было сделать, – открыла несколько популярных информационных порталов Ирвуда и перечитала новости за последние дни. Ожидаемо, первые полосы занимали кричащие заголовки о жутком двойном убийстве добропорядочной семьи. Опубликованные статьи не обнародовали самые жуткие сцены, но щедро мусолили снимки кровавых пятен и разводов, беспорядка в доме и тому подобных вещей – завуалированный страх, чтобы не шокировать нежную психику обывателей. На части снимков на фоне обгоревшей стены дома позировал Дарэк. Брат выглядел изможденным, под его глазами появились темные круги. На одном снимке он держал сигарету, хоть Марори точно помнила, что брат всегда резко высказывался против вредных привычек. В одном из интервью он сказал, что понятия не имеет, кому могла помешать его семья, и поддержал версию Управления гражданской безопасности о том, что это не может быть сведение личных счетов.
«Мы добропорядочные, законопослушные граждане, – говорил он в своем видеообращении, – мы никогда не имели дел с криминалом. Это зверское жестокое убийство должно быть раскрыто, а виновные наказаны по всей строгости».
Их дом превратился в место странного поклонения. К нему приходили люди, приносили цветы, игрушки и свечки в стеклянных колбочках, плакали и обнимали своих родных.
Ничего необычного, если бы ни одно «но» – ни в одной новости Марори не услышала ни полслова о себе. Ее как будто не существовало вовсе. На семейных снимках, которые газетчики выставляли для жалости, ее тоже не было. И Дарэк ни разу не заикнулся о младшей сестре.
Девушка захлопнула крышку ноутбука, перекатилась на спину и спрятала лицо в ладонях. Что происходит с ее жизнью? Какой винтик вышел из строя, из-за чего шестеренки начали вертеться в разные стороны? Человек не может просто так исчезнуть. Она же не нитка на рукаве, в кулаке ее не спрятать, не сбить пальцем, будто и не было. Означает ли это, что вокруг нее просто не хотят поднимать шумиху, чтобы не спугнуть, как одну из главных подозреваемых? Нонсенс. Она же не какой-то наркобарон, чтобы ее тайно разрабатывали, боясь спугнуть. Где снимки пропавшей девушки? Где призывы помочь найти ее как возможного свидетеля или соучастника? И Дарэк ни словом не обмолвился о ней. Ее просто отовсюду вычеркнули, стерли ластиком. Зачем?
Марори долго без сна лежала в постели. Перед глазами проносились картины, одна другой мрачнее. С одной стороны, выглядит все так, будто ее не ищут. Совсем не ищут. И это должно бы облегчить постоянный страх быть обнаруженной. Если бы не сопутствующие обстоятельства: нельзя просто так убрать человека из его же жизни. Она – реальна, а жизнь – не фантастический фильм, где можно перестать существовать по одному нажатию клавиши.
Что-то происходит. Мать сказала, что они пришли за ней. Она что-то знала, но ее уже не спросить об этом.
Глава пятая
Утро следующего дня началось грозой и шквалом. Под напором ветра деревья гнулись чуть не до земли, в окно сверкали то красные, то неоново-синие молнии, шум ливня заглушал все звуки вокруг. Погода словно взбесилась, и к обеду Марори была готова поверить, что ненастье сотрет с лица земли и Дра’Мор, и его проклятокровных обитателей.
Спасением оказались наушники и заряженная до отказа батарея плеера. Это хоть немного, но заглушило грохот ненастья. Девушка планировала провести день за приготовлениями всего необходимого, но не решилась и нос наружу высунуть. Так и просидела до вечера в компании книги, любимой музыки и гнетущих мыслей. Ночь, проведенная в полудреме, сделала голову тяжелой, а размышления – вязкими и неповоротливыми. Она будто видела себя со стороны, барахтающейся в пучине, сражающейся со стихией, которой ничего не могла противопоставить.
Несколько раз Марори порывалась написать Дарэку, даже мысленно складывала слова в предложения, но дальше этого дело не пошло. Душу ковыряло недоверие и страх. И паранойя – а что если брат с ними заодно? Они со старшим никогда не были близки, но не до такой же степени, чтобы Дарэк просто взял и забыл о ее существовании? Потом Марори стало стыдно за необоснованные обвинения. В конце концов, Дарэка могли просто-напросто запугать. Если кому-то ничего не стоит отнять жизнь, то разве их остановит шантаж? Дарэк же, в своих очках и застегнутой на верхнюю пуговицу рубашке, всегда был храбрым только на словах, на деле уступал даже там, где не слишком смелая Марори видела шанс посопротивляться.
Девушка с трудом нашла в себе силы спуститься к ужину. В столовой было малолюдно. Еда подавалась по принципу шведского стола: вдоль стен стояли крытые прилавки, шкафы с подогревом и холодильники, ломившиеся от еды. Студенты накладывали на поднос еду по своему вкусу, потом выбрасывали объедки в квадратную жаровню, где все это тут же вспыхивало и превращалось в пепел. Особняком стояли темные массивные шкафы, запертые мудреным способом. К ним подходили редко, брали оттуда пластиковые пакеты с соком и уходили. Только ближе к концу ужина Марори поняла, что никакой это не сок, когда один из студентов обнажил обагренные красным вампирские клыки. Порядок, установленный Равновесием, запрещал вампирам пить «грязную» кровь – прямо из жертвы. За исключением тех случаев, когда жертва шла на это добровольно, о чем составлялся соответствующий договор, как правило, со всех сторон очень выгодный для «донора». Со всех, кроме одной – каждый год такой кормежки стоил жертве серьезных проблем со здоровьем, которые со временем стремительно увеличивались. Именно поэтому желающих отдать себя в пользование вампира, даже за возможность жить безбедно, было немного. Как правило, на столь отчаянный шаг решались люди, потерявшие надежду выплыть самостоятельно. Иногда таким образом изыскивались средства на лечение серьезно больного родственника, иногда – избавиться от долгов. Подобные договоры назывались Цепями, и за последние сто лет, если верить официальным источникам, не были зарегистрированы ни разу. Единственной альтернативой была возможность пить «чистую живую кровь» – ту, которую одноразово сдавали добровольцы, естественно, тоже за баснословные деньги, и это считалось деликатесом. Либо же пить «мертвую» – сцеженную из домашнего крупного скота. Дрянь, как все говорили, только чтобы кровопийца кое-как перебивался между приемами «живой». Но Цепи отходили в прошлое, доноров становилось все меньше, а вампиры вырождались как вид, на радость всем Светлым.
За все свои шестнадцать лет Марори видела вампира всего раз и о том знакомстве вспоминала с содроганием сердца. Вампир убил ее отца. Просто так, потому что был голоден и потерял контроль. Кровопийца ворвался к ним в дом и первой, кого увидел, была Клара. Если бы не отец, который, по счастливому стечению обстоятельств, раньше времени вернулся домой, в могилу бы закопали сестру. Но вмешался отец, закрутилась короткая неравная борьба, в которой простому смертному нечего было противопоставить оголодавшему бешеному вампиру. Дознаватели прибыли быстро, в считанные минуты, но к тому времени глава семейства Милсов был уже мертв. Кровопийцу еле оттащили от тела, так отчаянно он присосался к живительному для себя источнику. Без суда и следствия его обезглавили на месте, голову и тело запаковали в отдельные ящики и под усиленным конвоем отправили в Мортуарий. Молодой дознаватель – Марори отчего-то запомнила его идеально гладкое лицо и большие, по-девичьи распахнутые наивные, глаза – принес родным умершего скупые соболезнования, оставил документы для оформления страхового полиса и порекомендовал обратиться в какую-то контору, которая должна была помочь с улаживанием формальностей. Остальных подробностей Марори не знала. Помнила лишь, что с тех пор мать ни разу не заикалась о произошедшем, а Кларе и вовсе будто память отшибло. Впрочем, сестра всегда была поверхностной, и подобное лишь подчеркивало эту ее черту.
Марори бросало в ужас от одного вида кровопийц. Как они могут свободно разгуливать среди потенциальных жертв? Сидят с ними плечом к плечу, разговаривают, словно так и надо?