тупо, упрямо уперся,
Все перепутал и перемешал он —
что ему чувство людское!
Далее следовала приписка: «Написано неизвестным автором, скорбящим о том, что творится вокруг». Ван Ань-ши не находил слов выразить свои чувства. У него сразу пропало желание пить чай, и он поспешно вышел. Пройдя несколько сот шагов, он очутился перед даосским монастырем.
— Давайте зайдем осмотрим монастырь и тем скоротаем время, — предложил он своему спутнику.
Они миновали главный вход и очутились во внутреннем помещении. И как раз в тот момент, когда Ван Ань-ши решил помолиться, но еще не успел войти в зал, где приносят жертвы предкам, он увидел приклеенную к красной стене полоску желтой бумаги. На ней были написаны следующие стихи:
Дар от пяти просвещенных правлений[198] —
мирные тихие годы.
Нынче ж советник, переменив все,
многие вызвал невзгоды.
Он возгласил, что как Яо, как Шунь
установляет законы;
Стать обязался как Чжоу, как И
мудрости, света оплотом.
Старых чиновников он разогнал
по отдаленным уездам;
Новый закон его — это обман,
ложь для простого народа.
Думает, радость придет и покой
к старости в тихом гнезде;
Лучше бы раньше кукушке он внял
возле Небесного Брода[199].
Последние строки этого стихотворения говорили о знаменитом ученом Шао Юне[200], или Яо-фу, который выдвинулся во времена прежнего императора Ин-цзуна[201]. Шао Юн был очень сведущ в астрологии и постиг все от неба до земли. Свое жилище он именовал «Гнездом спокойствия и радости». Однажды вместе со своим гостем он проходил по Тяньцзиньскому мосту в Лояне[202]. Вдруг до них донесся голос кукушки, и Яо-фу печально произнес: «Ныне в Поднебесной беспорядок!» Гость спросил, что это значит, и Яо-фу объяснил ему: «Когда в Поднебесной все идет как положено, то воздух движется с севера на юг, но когда в Поднебесной возникают беспорядки, воздух начинает двигаться с юга на север. В Лояне давно уже не было кукушек, теперь они вдруг появились, и это свидетельствует о том, что воздух движется ныне с юга на север. Не так давно император, как всем известно, назначил министром южанина, и тот так перепутал законы, принятые прежними императорами, что династия Сун до конца своих дней не вернет стране былого спокойствия».
Все это относилось к Ван Ань-ши.
Ван Ань-ши, молча прочитав стихотворение, спросил у даоса, курившего благовония:
— Кто написал эти стихи? Почему он не оставил подписи?
— Несколько дней назад здесь проходил один человек, — сказал даос. — Он потребовал листок бумаги, написал это стихотворение и приклеил его к стене. Он сказал нам, что порицает в нем какого-то упрямого министра.
Ван Ань-ши сорвал листок со стихами, сунул его в рукав и молча вышел. Он вернулся на постоялый двор и всю ночь провел в тоске.
К пятой страже, когда прокричали петухи, явились носильщики паланкина и с ними погонщик, который тянул за собой на веревке мула и осла. Ван Ань-ши, как всегда непричесанный и неопрятный, сел в паланкин, Цзян Цзюй оседлал осла, а мула уступили двум слугам, чтобы они ехали на нем по очереди. Так они проехали более сорока ли. Когда время близилось к полудню, они въехали в какое-то селение. Цзян Цзюй сошел с осла и, поравнявшись с паланкином, сказал:
— Пора обедать, господин министр.
Ван Ань-ши нездоровилось, а потому он вез с собою пилюли, сухое печенье, плиточный чай.
— Принесите мне чашку кипятку, — сказал он подчиненным, — а сами идите обедать.
Ван Ань-ши заварил себе чай, выпил его и съел немного печенья. Остальные еще не кончили обедать. Между тем Ван Ань-ши увидел за домом отхожее место, взял лист бумаги и отправился туда. И там, на глинобитной стене, он увидел написанное мелом восьмистишие:
Когда он ведал уездом Иньи,
готовя грядущий взлет,
Пустыми посулами в заблужденье
вводил он простой народ.
Его только старший Су[203] раскусил
и остерегал от измены;
Еще сановник Ли[204] в донесеньях
предупреждал, что нас ждет.
Достойных и мудрых он разогнал,
став у рукояти власти;
Пустых и ничтожных он привлекал,
и в этом — основы невзгод.
Досадней всего, что о «трех не стоит»
неправедные сужденья,
Как яда зловоние, растекутся
на тысячу лет вперед.
Сделав свои дела и убедившись, что поблизости никого нет, Ван Ань-ши снял с левой ноги туфлю с квадратным носком и принялся затирать подошвой стихи. Он тер до тех пор, пока иероглифы не стали совсем неразборчивы, только тогда он перестал это делать.
Когда все пообедали, Ван Ань-ши снова сел в паланкин, и они отправились дальше. Через тридцать ли им встретилась почтовая станция.
— Здесь можно остановиться на ночлег, — доложил Цзян Цзюй. — Эта станция очень просторна и устроена специально для чиновников.
— Вы забыли, что я говорил вам вчера? — сказал Ван Ань-ши. — Если мы остановимся на этой станции, мы возбудим любопытство, и начнутся расспросы. Нам надо вернуться в деревню, которую мы миновали, выбрать там место потише и остановиться в обычном доме —только тогда мы сможем провести ночь спокойно.
Они снова пустились в путь и прошли еще пять с лишним ли. Солнце уже совсем клонилось к закату, когда они очутились перед деревенским домом. То была крытая соломой жалкая хижина с бамбуковой оградой. Дверные створки из палок были наполовину закрыты. Ван Ань-ши велел Цзян Цзюю пойти одному и попроситься на ночлег. Цзян Цзюй толкнул дверь и вошел в дом. Там был только один старик. Он вышел навстречу, опираясь на палку, и спросил, что нужно проезжим.
— Мы путешественники, — сказал ему Цзян Цзюй, — хотели бы остановиться у вас на ночь. Вы получите с нас сколько следует.
— Но понравится ли господам у меня? — усомнился старик.
Цзян Цзюй ввел Ван Ань-ши. Старый хозяин встретил его и предложил ему сесть. Увидев, что Цзян Цзюй и оба слуги продолжают стоять, старик понял, что они не смеют садиться в присутствии господина, пригласил их в соседнюю комнату, а сам пошел готовить чай и еду. На свежевыбеленной стене Ван Ань-ши прочитал восьмистишие-люйши, написанное крупными знаками. Стихи гласили:
Ложно внушают его сочиненья,
что Небо творит вместе с нами.
Все кривотолки его наставлений
отвергнуты мудрецами.
Казнь назначавший за перепелов
неверной пошел дорогой;
Случайно съевший приманку для рыбы
прославится ли делами?
Задумал изменнически осуществить
всей жизни своей устремленье;
Упрямому глупо ждать, что заслужит
по смерти добрую память.
Должен увидеть он в преисподней
покойного сына муки —
Верно, постигнет он, в чем воздаянье,
ниспосланное Небесами.
Ван Ань-ши прочитал, и ему стало горько и больно. Между тем старик подал еду; подчиненные Ван Ань-ши поужинали, и сам он тоже поел немного.
— Кто написал эти стихи на стене? — спросил он затем хозяина.
— Проезжий путешественник, — отвечал тот. — Я не знаю ни имени его, ни фамилии.
Ван Ань-ши сидел, склонив голову, и размышлял: «Когда-то я рассуждал, казнить ли человека за кражу перепелов, и по ошибке съел рыбью приманку, — слух об этих двух фактах легко мог распространиться. Но о том, каким мукам подвергается мой сын на том свете, я рассказал только жене, и никто другой не мог знать об этом. Каким же образом это попало в стихи? Странно! Очень странно!» Вот почему последние строки стихотворения больно кольнули его сердце. Сомнения одолевали его.
— Сколько вам лет? — спросил он у старика немного спустя.
— Семьдесят восемь.
— А сколько у вас сыновей?
— Было четверо, но все они умерли! — пожаловался старик, и на глаза его навернулись слезы. — Мы с женой живет здесь одни.
— Почему же все они умерли так рано?
— Уже десять лет нас губят новые законы. Мои сыновья либо были погублены чиновниками, либо нашли свою смерть в дороге. Меня спасло только то, что я стар, — это дало мне возможность хоть как-то продержаться. Будь я моложе и сильнее, меня уже не было бы в живых.
— Чем же так плохи для вас новые законы? — осторожно спросил Ван Ань-ши.
— Стоит прочитать стихи на стене, и вам станет ясно, — сказал старик. — С тех пор как волею императора министром назначен Ван Ань-ши, он изменил законы прежних государей и направил все свои усилия на то, чтобы обирать население, считая это важнейшим и неотложнейшим делом. Он отвергал добрые советы и упорствовал в своих ошибках, он изгонял искренность и утверждал лесть. Чтобы погубить земледельцев, он ввел закон о предоставлении крестьянам ссуд под будущий урожай. Один за другим появлялись законы о системе баоцзя, об освобождении от трудовых повинностей, о сохранении конского поголовья, об уравнивании перевозок налоговых поступлений и другие — их было так много, что о каждом не стоит и говорить. Представители власти угождали вышестоящим и истязали тех, кто им подчинен. Днем они занимались побоями и грабежом, а ночью стражники кричали у ворот, так что никто не мог даже спать спокойно. Люди бросали хозяйство и, забрав жен и детей, скрывались в далеких горных ущельях. Они десятками уходили каждый день. В нашей деревне было сто с лишним семей, а теперь не наберется и десяти. У меня в семье когда-то было шестнадцать душ обоего полу, а теперь осталось только четверо!
Он сказал это, и слезы дождем полились из его глаз. Ван Ань-ши был сильно огорчен.