А в другом вот что было написано:
Высокие речи о Дао и Дэ
из уст, как река, истекают,
И кто бы поверил — он меры и счета
в преобразованьях не знает.
А после судьба одряхлела его,
и дни поражений настали.
Печалиться поздно, что мстят ему духи
и люди его отвергают.
Ван Ань-ши прочитал эти стихи и пришел в ярость. Он позвал смотрителя станции.
— Какой сумасшедший посмел здесь так порочить действия императорского двора? — спросил он.
— Такие стихи вы найдете не только на этой станции, — ответил старый смотритель. — Они есть повсюду.
— Но почему они здесь появились?
— Ван Ань-ши учредил новые законы и тем самым причинил много вреда простому народу, — стал объяснять смотритель. — Поэтому народ до глубины души ненавидит его. Недавно до нас дошли слухи, что Ван Ань-ши сложил с себя обязанности министра и назначен теперь судьей в Цзяннинфу. Туда ему не проехать иначе, как по этой дороге. Сотни крестьян из соседних деревень поджидают его день и ночь.
— Они ждут, когда он проедет, чтобы приветствовать его? — спросил Ван Ань-ши.
— Народ ненавидит его, — сказал, смеясь, старый смотритель. — Кто станет его приветствовать! Люди запаслись палками; они только и ждут, чтобы, когда он приедет, убить его и растерзать на куски.
Ван Ань-ши был так встревожен, что не стал дожидаться, пока будет готова еда, а тотчас же вышел и сел в паланкин. Цзян Цзюй позвал слуг, и они тронулись в путь. Они закусили на ходу всухомятку, чтобы хоть как-то утолить голод. Ван Ань-ши больше не выходил из паланкина. Он велел носильщикам и провожатым поторапливаться и двигаться как можно быстрее, направляясь прямо в Цзиньлин, — он хотел скорее встретиться с госпожой У Го. Входить в Цзяннинфу ему было стыдно, и потому они выбрали место для стоянки посредине склона горы Чжуншань[214] и назвали это жилище «полгоры».
Там Ван Ань-ши только и делал, что читал сутры и усердно молился, надеясь искупить этим свои прегрешения. Он был человеком весьма одаренным, и все, что он когда-либо пробегал глазами, запечатлевалось в его памяти словно заученное наизусть. Все стихи, которые ему довелось увидеть по дороге, он запомнил до последнего слова и сам записал их по памяти, чтобы потом показать госпоже У Го. Только тут он осознал, что жестокое наказание, ниспосланное его покойному сыну Ван Пану, было совсем не случайным, и горевал поэтому целыми днями. Его легочная болезнь снова обострилась: ему было трудно дышать, он не пил и не ел. Такое состояние длилось более года — он еле дышал и ждал смерти. От него остались лишь кожа да кости, и он мог сидеть только на подушках.
Однажды госпожа У Го подошла к нему вся в слезах и спросила:
— Что бы вы хотели мне завещать?
— Чувства мужа и жены покоятся на чисто случайной основе, — сказал Ван Ань-ши. — Поэтому, когда я умру, не стоит вспоминать обо мне. Я хотел бы лишь одного — чтобы все мое богатство употребили на добрые дела.
Он не кончил еще говорить, как вдруг доложили, что Е Тао, старый друг Ван Ань-ши, специально пришел справиться о его здоровье. Госпожа удалилась, чтобы не мешать встрече. Ван Ань-ши попросил Е Тао подойти к изголовью постели и, взяв его руку в свою, сказал ему нечто вроде напутствия:
— Вы, превосходящий умом прочих людей, должны бы были больше читать буддийские книги. Не теряйте времени на ненужные писания, которые требуют много труда, но не принесут вам никакой пользы. Я всю жизнь тратил попусту силы, стремясь выделиться среди других своим сочинительством. А теперь, когда пришла пора умирать, жалеть уже поздно.
— Зачем вы так говорите! Вам еще далеко до завершения вашего счастливого долголетия, —стал утешать его Е Тао.
— Жизнь и смерть приходящи, — сказал Ван Ань-ши, тяжко вздохнув. — Боюсь только, как бы в свой смертный час я не потерял дара речи, — вот почему я завел с вами сегодня разговор об этом.
Е Тао распрощался и ушел, а Ван Ань-ши вдруг пришли на память стихи, которые он видел в хижине у старухи:
Он слова доброго не нашел
супруге своей У Го;
Он неосновательными речами
сумел обмануть Е Тао.
Сегодня это предсказание сбылось.
— Все заранее предопределено. Это не может быть простой случайностью, — произнес Ван Ань-ши, невольно хлопнув себя по бокам и тяжко вздохнув. — Тот, кто оставил эти стихи, был если не демон, то, наверное, дух. Иначе откуда бы ему заранее знать, что со мной случится в грядущем? Могу ли я надеяться долго прожить в мире людей, если даже духи порицают меня!
Не прошло и нескольких дней, как его состояние резко ухудшилось. Он начал бредить и все время бил себя по щекам и ругал.
— И императора я обидел, и народ я обидел, и так нагрешил, что казнить меня мало, — бормотал он. — С каким лицом предстану я на том свете перед Тан Цзы-фаном и другими вельможами?
Так он бранил себя три дня подряд. Потом у него обильно пошла горлом кровь, и он умер.
Тан Цзы-фан, которого вспоминал Ван Ань-ши и настоящее имя которого было Тан Цзе, в свое время решительно противился принятию новых законов. Этот честный сановник считал их вредоносными, но Ван Ань-ши не желал его слушать. Как и Ван Ань-ши, Тан Цзы-фан скончался от горлового кровотечения. Оба они умерли одинаковой смертью, но Тан Цзы-фан, не в пример Ван Ань-ши, сохранил доброе имя. И ведь до сих пор немало людей на свете называют свинью «упрямым министром», а когда потомки заводят беседу о временах Сун, все сходятся на том, что несчастья, постигшие страну в год Цзин-кан[215], были следствием новых законов годов Си-нин[216], введенных Ван Ань-ши и разрушивших изначальный дух династии Сун.
Стихи подтверждают это:
В годы Си-нин против новых законов
подано много докладов;
Все ж на своем упирался упрямец,
делая, что ему надо.
Если б его управлением не был
дух изначальный порушен,
На Хуанхэ не нашли б переправу
варваров диких отряды[217].
И еще есть стихи, проникнутые сожалением о загубленных талантах Ван Ань-ши:
Безвинно казненный Цуй Мин
Сообразительность, живость ума
людям от Неба дана;
Глупость, не вникшая в сущность вещей, —
сколь ненадежна она!
Ревность начало берет неизменно
в линии тонких бровей;
В пору копья и меча возникает
вольных речей глубина.
Желтой реки на Изгибе-Девятке[220]
много опасней сердца;
Скрытая латами в десять слоев,
злоба в лице не видна.
Нас заставляют вино и красотки
дом и страну погубить;
Скрытая правда в «Истории»[221], в «Песнях»[222]
нас не обманет одна.
Единственное, что можно обнаружить в этом стихотворении, — предупреждение о подстерегающих нас бедах.
Дороги в мире тесны и узки,
сердца людские неизмеримы;
Великий Путь призывает в дали,
людские чувства в мелочах тонут.
То хлопоча, а то притаившись,
все ставят выгоду главной целью;
Но только глупо и бестолково
одни несчастия навлекают.
Семью хранят, о себе пекутся,
и средств находят десятки тысяч.
Вот почему в древности люди говорили:
Суровость рождает всегда суровость;
веселье рождает всегда веселье.
Между суровостью и весельем
всего пригоднее осторожность.
В этом рассказе как раз и пойдет речь о том, как некий господин был убит сам, погубил свою семью и стал причиной гибели еще нескольких людей лишь из-за того, что пошутил, будучи пьяным. Но сначала я приведу другую историю, которая будет вступлением к основной.
В годы правления Юань-фэн[223] нынешней[224] династии жил молодой студент Вэй, по имени Пэн-цзюй, по прозванию Чун-сяо. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он женился на девушке, прелестной, словно цветок и яшма. Не прошло и месяца, как настало время весенних экзаменов[225]. Вэй простился с женой, собрал свои вещи и отправился в столицу[226] сдавать экзамены. Перед разлукой жена сказала ему:
— Получишь ли должность чиновника или не получишь, возвращайся скорее. Помни о нашей любви.
— Мои способности зовут меня к заслугам и славе, — ответил Вэй. — Не тревожься обо мне.