— Ты, Аська, не мешай мне, я должен вырваться на поверхность. Понятно?
— Разве я мешаю?
— Да. Расхолаживаешь.
— Ведь я слова об этом не говорю!
— Молча осуждаешь. Я же слышу.
…У Алины еще с детства ее дочки осталась маленькая книжица. Начнешь смотреть — ничего не разберешь, наляпано что-то синим и красным. Но было и приложение: два прозрачных слюдяных листа — синее и красное. Откроешь, к примеру, страницу, на которой внизу написано: «По горам, по долам ходит шуба да кафтан». Приложишь синюю бумажку к картинке и видишь — идет по горе шуба с воротником, рукавами, пуговицами. А красный листок приложишь и — совсем другое: взбирается по склону черный баран — крутые рожки. Вот оно что! Как поглядеть, значит. Ася потом часто вспоминала бабушкин подарок.
Ее жизнь, похоже, пошла теперь… как бы сказать?.. через синюю бумажку, что ли. Шуба да кафтан. Воротник, рукава, пуговицы… Все буквально. И однозначно. Да и город располагал ее (именно ее) к этому. Город, ставший теперь ее жизненной площадкой.
Чудится — не чудится? Куст всплывает над землей, отрывается незримо? Или колеблется горячий воздух над ним? Реальность? Кажимость?
Врач бесконечно долго моет руки, одетые в резиновые перчатки, картинно встряхивает ими, несет их перед собой, как в кино. А на белом операционном лежаке (стол, стол это, но не хочется так думать — живые не лежат на столе) корчится только что вырванный из аварии человек. Он еще в сознании, даже — в обостренном. Он просит сообщить родным:
— Девушка, сестра! Запиши!
— Ася, ты все подготовила?
— Да, да.
— Чего ты там пишешь? Простыни есть? Рану надо…
— Подождите, дружок, позже запишу.
Она не знает, что «позже» не будет. И что старая сестра, которая готовится принять участие в операции, просто не в духе, зря гоняет «девчонку» — очень уж сердобольна новенькая, — надо знать меру.
(Даже медику?
А как же! Работать будет некогда, если всех жалеть.
Как же не жалеть?
Привыкнешь.
Я по ночам просыпаюсь от запаха крови.
Привыкнешь, говорю. Разве не резали трупы?
При чем здесь трупы? Тут ведь живой! На тебя глядит. Ждет помощи.
Вот и помоги.
А утешить? Кто утешит? Сотрет полотенцем пот со лба, скажет: ничего, потерпи, все у тебя будет хорошо.
Некогда, некогда, другие ждут.
Ах, много ли времени надо? Пока делаешь укол или обрабатываешь рану… Я ведь быстрая. Я — быстрая, правда, Вера Петровна? Смышленая.)
— Ася, ввели противостолбнячную сыворотку?
— Конечно, доктор.
Название над входом: «Приемный покой». Приняли сюда, и ты будь спокоен — здесь все, все сделают, чтобы спасти тебя. То была улица, квартира, несчастный случай, а здесь уже никакого случая, да ты доверься, все силы собери для поправки, а не для страхов!
— Учти, сестричка, народу сегодня особенно много будет. Вон и доктор нервничает. И поволокут, и поволокут без передыха.
— Почему?
— День получки. Теряют облик человеческий.
(Я не могу так делить. Мне всех жалко. Что мы знаем об этом вот? Или о том? При чем тут день получки?)
— Доктор, Алексей Кузьмич, девчонку нам прислали глупую.
— Ничего, Вера Петровна, с нее большого ума не спрашивается. Передышка? Чаю попьем? Вот хорошо, что согрели. Ася, идите чай пить.
— Спасибо, Алексей Кузьмич, иду. У меня как раз печенье…
Чудится — не чудится? Руки пахнут спиртом и еще чем-то сладковатым. Да нет, это не кровь. И не руки это пахнут — из окна нанесло, с клумб, от разогретой земли и вянущих флоксов.
— …твердокопченую колбасу в угловом обещали оставить. Может, Ася сбегает, молоденькая ведь. Сбегаешь, Ася?
— А?
— Заснула, что ли? Чего бледная-то стала? Возьми вон нашатырь… Нет, постой, я сама. Ну, легче? Легче? Господи, битый небитого везет. Скоро больные будут сестрам первую помощь оказывать.
— Ася, а вы не беременны?
— Нет, нет, все в порядке, Алексей Кузьмич. Спасибо, Вера Петровна. Простите.
…Особенно запахи. Они с мужем спали в разных, комнатах. В первое же утро вошла к нему, невидимо потянула носом (в лесу поднимешь голову, поймаешь ветер, вдохнешь прерывисто — и знаешь уже, как дело обстоит!).
— Ну, Асёныш! Умник, что явился. Принеси-ка водички.
А она в тоске: чужой запах. Человек ведь тоже каждый по-своему… Чужой… Неужели навсегда? Задохнусь!
— Спасибо, девочка. Там у меня в чемодане чистая рубашка. А эту простирнешь. Не трудно? Вот и хорошо. И разложи мои вещички, раз уж поселила у себя. А на самом дне, в том же чемодане, — это твое. Всякие заграничные тряпочки. Носи на здоровье. Чего ж не поглядишь? Чего ты слезы льешь?
— Не знаю. Прости. Мне не надо.
— Ну ладно, потом. Потом войдешь во вкус. Ох и чудная ты, Ася! Ох и причуда́иха.
В голосе не было особой мягкости — что-то, видно, задело. Может, понял? Нет! Милый человек. Добрый. Вот подумал обо мне. А я с запахами этими… Стыдно как! Я буду, буду стараться. Бедный ты мой Серый Волк! Серый Волк из детской сказки.
…Иногда цветовые пятна.
— Сегодня, малыш, наденешь бордовое платье, которое я привез из Франции, пойдем в ресторан.
— Ой!
— Чего?
— Я сегодня — до семи. Давай лучше завтра.
— Асёныш, это важней больницы. Буду знакомить с одним человеком.
— Кто это?
— Очень нужный. Но не волнуйся, а постарайся понравиться.
Это слово было бордового цвета с темными краями. И звучало оно так:
— Ты будешь заниматься моим маркетингом.
— Что это?
— Это планирование удачи. Наука о том, как добиться успеха.
— Что же мне делать?
— Ты должна нравиться, вызывать восхищение, но не к себе, а как косвенная ссылка на меня.
— Косвенная — что?
— Ссылка. Отблеск. Неясно? Поясню. На тебя глядят с симпатией, нет, вру, этого мало — с нежностью, восторгом. А ты с теми же чувствами — на меня. Как отражение в зеркале, помнишь? Угол падения равен углу отражения. Отражаясь от тебя, лучи идут ко мне. Освещают.
Разве так бывает? Так ясно знать задачу. Разве так говорят?!
— Чего ты насупилась? Что тебе не так?
— Сама не знаю.
— И слова стала тянуть. Э, мое дело плохо! Не хочешь помочь?
— Хочу.
— Какое бесцветное «хочу». Ну ладно, одевайся. Сразу с работы — туда. Особой надежды я не возлагаю. Без тебя пробьюсь.
— Я просто плохо понимаю.
— Все это понимают. Неужели ты глупей других?
И потом весь этот вечер в ресторане, в ярком освещении, при полном вначале отсутствии света внутри, представлялся темно-красным, жарким, зыбким: чудится — не чудится?
— Потанцуем, Ася? Слава, не возражаешь? — И мягко рука забирает ее руку. Ее голова на уровне его груди. Черный пиджак, белоснежная рубашка, переливающийся галстук: бордовый — черный, бордовый — черный. — Ася, вам скучно здесь?
— Нет, что вы.
— Но и не весело. Так ведь?
— Пожалуй, так. — И скороговоркой: — Только не подумайте, мне интересно, даже очень, я ведь никогда не бывала в ресторане…
— Это-то я вижу. — Рука могла бы сжать ее руку крепче и снова отпустить, Ася не рассердилась бы. Хорошая стать. Резковатое, но приветливое (к ней приветливое) лицо молодого и обаятельного охотника.
Рослый стрелок, осторожный
охотник, —
Призрак с ружьем
на разливе души…
Кто он — этот нужный человек? Он крутанул ее, развернул в танце.
Ася почему-то рассмеялась.
— Так веселее?
— Ага.
— А вот так?
Это уже был не совсем ресторанный танец, где все больше покачиваются да топчутся.
— Ну, ну, стоп, ребенок, хм! Так веселиться нельзя.
— А что я?
— Да у вас рожица азартная. А здесь надо, чтобы все в меру.
— Опять в меру?!
— Уже говорили? Когда же?
— На работе. И… дома.
— Вы работаете? А я хотел спросить, кончила ли барышня школу.
— Почему «барышня»?
И вдруг он — ласково, снисходительно:
— Ну, просто так. Чтоб отметила. И спросила. И запомнила. Сейчас, сейчас идем к вашему дорогому. Так что со школой?
— Я давно… У меня дочке два года!
— О!.. — И поцеловал ей руку, глядя в наклоне снизу вверх. — Тогда совсем не грешно. — И подвел к столу.
Когда он отошел купить Асе шоколад, муж шепнул ей:
— Так-то так, девочка, но я просил перевести все это на меня, а ты взяла себе.
Голос его не был сердитым, но глаза глядели мимо. Бедный мой Серый Волк из сказки, совсем про него забыла!
Душный, горячий взрыв музыки.
— Потанцуем, Ася?
— Спасибо. Давайте лучше посидим здесь… Все вместе.
Когда выходили, Рослый Стрелок шепнул тихонько:
— Испугалась?
И Ася уловила не в пошловатом вопросе этом, но в голосе, свете глаз, в позе снисходительно склоненного взрослого к ребенку — одобрение. Ему так больше нравилось, вот радость-то! Бедный, бедный Серый Волк!
Распрощались с «нужным человеком», остались вдвоем — будто провалились в пустоту. Шли, молчали тяжелым молчанием. Потом он спросил:
— Понравился тебе?
— Да, — ответила Ася.
— Я серьезно спрашиваю. Ты так глядела на него. Влюбилась?
— Ну, не влюбилась… Так, немножко.
— Какая дрянь! — вдруг остановился он. — Какая дрянь! И докладывает мне, мужу!
— Ты же спросил.
— Ну хоть соврала бы из уважения!
Ася замолчала. Он еще что-то спрашивал, а она плакала. В основном, от своей глупости.
Владислав поднял руку, остановил такси, подбежал, сел рядом с шофером и уехал.
Ася постояла, всхлипывая, посреди площади. Потом быстро и резко успокоилась, зашагала к дому.
Через несколько секунд догнала ее, подкатила машина, муж раскрыл дверцу, поднял упирающуюся Аську («Я сама дойду!» «Я знаю дорогу», «Я не боюсь!»). И вот, как ни в чем не бывало, они едут на заднем сиденье, он обнимает ее за плечи, бубнит у самого уха: