— Ну что, водички-то принесешь?
И Ася убегает за водой. Чего она робеет? Почему молчит? Боится опечалить? Так уж куда больше. Приручилась? Привыкла к неволе? И это, конечно. Но вернее — дело в Сашке. И сразу боль: Сашка!
— Вот вода, Слава.
— Что-то тепловатая.
Ася не отвечает. Она уходит мыть посуду и вспоминает давно слышанное, шепчет про себя, чтоб не утонуть в тревоге, в мелочах, чтобы хоть как-то сохранить тот, дневной, настрой.
Поспеши ко мне
на помощь,
Напиши-ка мне,
что помнишь,
И сегодня,
А не завтра,
И сейчас —
Не через час.
Она моет тарелки и твердит стишок, который отношения к делу не имеет:
Я прошу вполне серьезно.
Может, завтра будет поздно, —
Разольются, может, реки,
Будет дождик,
Будет снег,
И придет ко мне навеки,
Опустив покорно веки,
Незнакомый человек.
И вылепливается облик незнакомого: властный, смуглолицый красавец… Впрочем, какая разница?
Он чужой, а сядет рядом,
Как свое, окинет взглядом,
Скажет мысленно: рискнем!
И покорно, как с дурману,
Не тебя любить я стану,
А заботиться о нем.
И повторяет в тоске:
А заботиться о нем.
Дальше не припомнила.
В комнате мужа щелкает выключатель. Ася вздыхает с облегчением, убирает тарелки, наводит порядок в кухне и наконец укладывается на свою тахту. Сладко хрустит крахмальное белье. Рядом — теплое Сашкино дыхание.
— Мамик мой! — сквозь сон бормочет Сашка.
Вот дохнуло из памяти весеннее солнышко, пробежал ветер по траве…
— Ты мое чудо? — спросили ее.
— Да, — ответила Ася. — Да, я — ч у д о, а не женщина, которая лжет. Не та, которая… («Эх, жаль, собаку не привез, она бы…» Да, да, которая облизала бы ему пьяное лицо.)
— Знаешь, я так устала, я так испортилась, загрубела без тебя.
— А ты нырни в норку.
— Хорошо!
Ася обнимает подушку, подтягивает колени к животу. И приходит сон. Сон — память. Сон — жизнь.
Женщина позвонила у двери — оттянула книзу железную скобу. Ей откликнулся валдайский колокольчик. Вот, стало быть, как у него!
Он открыл тотчас, посветил ей в полутемном коридоре улыбкой, принял пальто.
Отправляясь сюда, женщина волновалась, и это волнение оттеснило боль, — теперь придется действовать так.
— Простите, я немного опоздала.
— Ничего, ничего, Анна Сергеевна. Я рад вам!
И провел в большую комнату, уставленную одряхлевшей мебелью с потертой ковровой обивкой. И вся квартира носила печать запустения — с ободранной краской на окнах и дверях, с пятнами на обоях. Это было неожиданностью. Дальше потекло примерно так, как представлялось.
Она смущена. И не только тем, что мало знает в той области, о которой должна писать (она поэтому и попросила Вадима помочь ей). Неуверенность идет еще и от чисто женского чувства оставленности, брошенности. Точно обнажились все недочеты внешности и ума, не восполненные сознанием привлекательности.
— Так о чем же вам рассказать…
Он задумался, потом спохватился:
— Да вы усаживайтесь поудобней. На диван не хотите? Может, сначала чаю?
— Нет, нет. Благодарю.
Он внимателен, даже ласков. Чего бы это? Неужели так хорошо воспитан человек, что уж если вы пришли к нему, и он — хозяин…
— Видите ли, Вадим Клавдиевич…
— Может, просто Вадим?
— Хорошо. Тогда — Жанна.
— Да?
— А почему бы нет?
— Конечно, Жанна. Так о чем мы будем?
Женщина замялась. Хотя стало много легче.
Да, да, все примерно так. Так она и думала об этой встрече.
А он не мог освободиться от впечатления: похожа! Особенно там, в темном коридоре… прямо будто Ася вошла. А вдруг Ася когда-нибудь…
— Видите ли, — продолжала между тем женщина, — я и сама не очень знаю…
Он попытался помочь:
— Вы, как я понял из телефонного разговора, интересуетесь энзимологией генетического аппарата?
— Ой, ой, Вадим, этого я и произнести не могу. Ни я, ни моя газета.
Теперь смутился он — вот как вырвалось глупо, будто хотел похвалиться своей ученостью.
— Простите, Жанна. Я редко говорю обо всем этом и потому не умею… Я так понял, что вы хотите писать о молекулярной биологии.
— Да. Но в связи ее с генетикой. Поэтому и обратилась к вам.
— Я, конечно, могу… м… какие-то общие вещи про механизм действия ферментов, которые обслуживают генетический аппарат клетки… Но я-то занимаюсь несколько иным.
«Зачем я сюда вломилась? — думала женщина. — Ведь от тоски пришла. Могла бы разобраться и по книгам, в библиотеке. А чем он поможет? Чем вылечит? И ведь знала, знала, когда шла…»
Она вздохнула печально:
— Просветите меня немного, ладно? И скажите, что почитать. Ведь вы знаете, моя профессия иная, там я в курсе дела. Но вот перебралась в газету и все как заново… В общем, здесь для меня могут быть пока только такие темы — по науке… И стыдно являться на беседу, когда в голове пусто.
Неужели ее действительно привели дела? А там, в лесу? Почему мы столкнулись в этом огромном лесу, где почти нет шансов… Случайность? Бывают такие случайности? А ведь с ней что-то не так!
— Жанна, что вас печалит? Пустяки это, я вас подготовлю, уж настолько-то, поверьте, я осведомлен. Да еще дам кое-что почитать. А вы сговоритесь с кем нужно… Впрочем, тут я вам тоже помогу.
Откуда в нем такая открытость? Ведь в полуподвальном этого не было. Какой милый человек!
— Если можно, Вадим, расскажите с самого начала!
— Ладно. Итак — о молекулярной биологии. Датой ее рождения считается тот день, когда была раскрыта структура ДНК — дезоксирибонуклеиновой кислоты — и уяснено, как происходит передача наследственной информации…
Женщина слушала, записывала кое-что, привыкала к терминам.
«Странно, — думала она, — ведь ему и вправду отчего-то неловко говорить об этом. Он так свободен в обращении со сложными вещами, а самого факта чтения лекции стесняется. Так, бывало, Кир-старший — рисует прекрасно, но слова о работе не вытянешь».
А Вадим увлекся. Он не любил ничего объяснять, среди помощников ценил тех, кто понимал его с четвертьслова. Но здесь — особое. Женщина эта была как-то связана с тем милым и нежным миром, который втянул его и теперь держал, не отпуская. И даже косвенное, через посредника, общение… Он никогда бы не заговорил с Анной Сергеевной ни о чем таком, но этот день, определивший яркость пространства от утреннего ее звонка до вечернего закатного неба, алевшего сейчас за окном, — все было посвящено соприкосновению с этой новой и острой радостью, имя которой было Ася.
— Ну, не запутал я вас?
— Как будто бы поняла.
— А я, Жанна, занимаюсь непосредственно хромосомами, которых у человека в ядре каждой клетки ровно сорок шесть. Знаете про это?
Женщина отрицательно покачала головой.
— Ну так вот. А главная составная часть хромосом — дезоксирибонуклеиновая кислота. И общая длина молекул этой самой ДНК в каждой клетке около четырех метров. А вдоль нити ее записана генетическая информация. Все ясно, да? А вот теперь пойдут загадки.
Но загадок не последовало. Из соседней комнаты донесся странный — капризный, властный и вместе жалобный и ломкий женский голос:
— Вадим! Скорее, Вадим!
— Простите, — сказал он мягко Анне Сергеевне и вышел не слишком поспешно.
Если это жена, то она болеет. И Вадим, вероятно, не очень внимателен (вот, не поторопился на зов). Как же так? Ведь милейший человек! Интересно, какое у него ученое звание? И есть ли открытия? Впрочем, кто-то говорил, что открытия — большая редкость…
— Еще раз простите меня. — Вадим вошел неслышно. У него мягкая манера наклонять голову при разговоре. Может, оттого, что он так высок? А похоже на снисходительность.
— Ничего не случилось?
— Нет, нет. Просто я забыл дать маме лекарство. У нее, знаете, все по часам.
— Она тяжело болеет?
— …не знаю. Наверное, да. А может, и не очень, но — всю жизнь. Отец — а он был отличным врачом — никогда не лечил ее.
— Почему же?
— Вероятно, не считал возможным. Не умел. Неврозы плохо лечатся.
Вадим сказал это и ощутил себя предателем: ему хотелось, да, хотелось хоть кому-то пожаловаться на властную и капризную женщину, которая неизвестно как поведет себя, если будет Ася. Подумал об этом и потемнел. Помолчали. Потом он нашел на полке книги, вырезки.
— Вот почитайте. — И улыбнулся мягко. — Только не выкидывайте, ладно?
— Конечно. Спасибо. Я пойду.
— Нет, что вы! Сейчас будем пить чай. Кроме того, мама умирает от любопытства.
Анна Сергеевна тоже была не прочь увидеть мать Вадима.
Они вышли в коридор, остановились возле двери напротив, и он осторожно постучал ладонью: шлеп-шлеп.
— Да! — раздалось нетерпеливое.
Вадим распахнул дверь.
Она сидела в кресле-каталке у стола. Красивое моложавое лицо потянулось навстречу гостье, засветилось. Оно источало тепло. Нет, дело не в том. Что-то другое. Хозяйка без слов и не отводя взгляда от лица вошедшей пожала ей руку обеими своими мягкими, не знающими работы руками. Все еще не отводя глаз, пододвинула заранее налитую чашку чая и вазу с домашними бисквитами из белка. И только тогда сказала:
— Примерно так я и представляла вашу руку.
— Что?
— Я так и думала, что у вас должны быть крупные и легкие руки.
— Руки?
Анну Сергеевну поразила догадка: руки… и этот неподвижный взгляд… кресло-каталка…
— Садитесь, — сказал Вадим Клавдиевич с чуть заметной досадой. И сам опустился в кресло.
— Знаешь, Вадим, сегодня много лучше, — улыбнулась Варвара Федоровна почти заговорщицки. — Доступен облик. Общий абрис.