Голова ее отклонилась: хозяйка явно изучала гостью. И снова Анна Сергеевна кожей почувствовала все свое несовершенство.
— Вы не очень счастливы? — вдруг спросила ее Варвара Федоровна.
— Не очень, — с легким вызовом ответила женщина. — А что, заметно?
— Нет, нет, не беспокойтесь, я ведь… — Но она не договорила. — Я просто иногда слышу настрой другого человека. Ведь вам это н е неприятно?
— Ну, как вам сказать? — принужденно улыбнулась Анна Сергеевна.
«Н е» неприятно…» Она — вот как странно! — она сама неприятна мне. Да не может такого быть! Ведь — мать Вадима.
— Я знаю, знаю, что не очень-то нравлюсь вам. Но что делать, голубушка. Раз уж вы оказались у нас…
— Я пришла по делу. И, кроме того…
— Нет, нет, не перебивайте.
Вот и голос стал резким.
— Простите.
— Не настолько, чтоб извиняться. Вадим, где книжка, которую вернул Валентин?
Вадим неохотно поднялся, дал ей с подоконника самодельно переплетенную книжку.
— Нет, дорогой, не мне.
Анна Сергеевна отвела картонную обложку:
— Третий глаз? Такое бывает?
— Да. Посредством медитации.
— У вас получается?
— Что именно? — Голос Варвары Федоровны прозвучал суховато.
— Я говорю о медитации. — Анна Сергеевна плохо ощущала себя в обществе этой женщины, какое-то происходило низведение: вот только что Вадим поставил ее на пьедестал, а его мамаша не очень бережно взяла за руку и ведет, ведет вниз по ступенечкам — упирайся не упирайся!
— Это не каждый может, — после паузы проговорила Варвара Федоровна. — Тут нужна известная подготовка и… ну, разумеется, известное состояние духа.
— Я бы хотела почитать.
— Вы никогда не сталкивались с этими проблемами?
— Нет.
— Тогда вам будет трудно.
Вот и еще одна ступенечка вниз. Да ей, неумехе, все трудно: трудно было хорошо работать в своей конторе, теперь еще тяжелее — в газете, Вадим уже мог это оценить, а уж в области духа, «состояния духа», — и совсем беспомощна.
Тот, кому был посвящен разговор, понял:
— Я покину вас ненадолго. Мне надо позвонить.
Анна Сергеевна держала в руках раскрытую книгу, совершенно не представляя, о чем говорить. Тем более, что на нее тяжко навалилась усталость, будто эта женщина незримо вытянула жизненную энергию. И вот теперь оживилась. И тон сменился:
— Конечно. Почитайте. Тот прелестный мальчик, о котором я говорила, Валентин, к сожалению, слишком нервозен, его что-то не устроило тут. А Вадим — он не верит как ученый. Но ведь вы — не ученый?
— Нет. Я журналистка.
— О, это трудное, трудное дело. Хотите, я дам вам кое-какие материалы об организации медицинского дела век назад. У меня остались записи деда: он положил много сил…
Вошел Вадим, поглядел на женщин, по-петушиному склонив голову.
— Я говорю о твоем прадедушке, Вадим. Хочу предложить… простите, я забыла ваше имя-отчество…
— Мама, Анне Сергеевне пока это ни к чему. Она занимается совсем другими проблемами.
— Да, да! Но если понадобится…
За столом в кресле-каталке сидела другая женщина: доброжелательная, легкая. Анна Сергеевна совсем расположилась к ней. Даже вырвался вопрос:
— А вы тоже медик?
— Нет, моя дорогая. Я скорее дух дома. Так ли я говорю, Вадим? Я положила свою жизнь на то, чтоб моим мужчинам дать возможность работать во всю силу их страсти. Муж у меня тоже был очень увлекающимся человеком, надо было следить, чтобы он вовремя поел, лег спать, не читал перед сном…
— Мама много болела, — досказал Вадим.
— Ну, об этом уж и речи нет. Если бы я была здорова, я бы и теперь занималась любимым делом: я мастер по камням.
— По камням? Минералогия?
— Нет, ценные и полуценные камни. У меня даже станок для обработки есть.
Теперь Анна Сергеевна чуть поднялась (на ступенечку, не больше), а женщина эта немного сошла вниз. Но радости такое перемещение не принесло. А Варвара Федоровна уже пустила в ход обаяние.
— Появись вы пораньше на годок-другой, я бы вам смастерила колечко.
— Спасибо, я не ношу.
— Ну и напрасно. У вас красивые руки. Сегодня как раз я неплохо вижу.
— Почему — «сегодня»?
Варвара Федоровна мягко отвела чужое участие:
— О, это целая история. Когда-нибудь расскажу.
— Ну что ж, мне пора попрощаться, — встала Анна Сергеевна.
— Приходите. Мы с Вадимом будем рады.
И опять что-то капризное и своевольное мелькнуло в повороте головы, в небрежно, ладонью вниз, как для поцелуя, поданной руке.
— Зайдемте ко мне, Жанна, — позвал Вадим. Он, похоже, и сам не знал, зачем. Может, хотел как-то снять неловкость.
— Что у мамы? — спросила женщина теперь уже с полнейшей искренностью.
— Я же говорил, отец не лечил ее.
— А что за увлечение йогой? Ведь «третий глаз» — это знак мистиков, верно?
— Видите ли, сейчас у нее ощущение, что она слепнет. К врачу она не обращается, не верит. И вот нашла выход. Но и этим занимается так же, как камнями, а прежде переплетным делом, шитьем, да мало ли… Книжка кочует от одного к другому, а там ведь — читали же — «Метод и практика».
— Вадим, у нее страшная штука. Это безволие.
— Не знаю. Теперь уже не поправить. Простите, я еще раз позвоню. Никак не застану там, в институте.
Он вышел. Женщина начала читать врученную ей книжку, но что-то мешало вдуматься. И это «что-то» была жалость. Жалость к Вадиму. В системе эмоций, которые она предусмотрела, идя сюда, это была новая краска. И очень действенная для нее. С этого чаще всего и начиналось: не восхищение мужественностью, не преклонение перед силой, а — жалость. Помочь, облегчить…
Стоп, стоп! — женщина вернулась к третьему глазу.
«…В наше время радио, радарных устройств и лучей различного рода нам, собственно говоря, не должно показаться удивительным зрительное восприятие без помощи глаз, только одним зрительным нервом или даже с помощью центра зрения в мозгу…»
Такими словами открывалась книга. Начало озадачивало: а что же тогда глаза? Рудимент? Впрочем, размышляла Анна Сергеевна, я не ученый, мои доводы обывательские. И вообще мы слабоверы. Вместе с религией мы утратили и способность простого доверия… А ведь хочется верить. Во что? Ну, в дружбу, к примеру. В искренность. В чистоту намерений.
Из коридора был слышен голос Вадима, как он по телефону спрашивал о ком-то по ее делам. Но вслушиваться не хотелось. Анна Сергеевна стала читать дальше:
«Профессор Б. С. Хебб, руководитель семинара по психологии в университете в Монреале, проделал опыт на 46-ти своих студентах: подопытные были положены каждый в отдельное помещение. Глаза были завязаны, руки в плотных длинных манжетах, тело лежало на мягких надувных матрацах. Не было ничего слышно, не было ничего видно, не было возможности ни говорить, ни что-либо делать.
Через несколько часов начался феномен, который причинил такие мучения студентам, что они отказались от этого ничегонеделания. У них появились галлюцинации, они «видели» и «слышали», как это случается только у опьяненных наркотиками или у шизофреников».
Анна Сергеевна полистала странички, потому что удивительно читать такое в книге, где, по всей вероятности, речь должна идти о медитации. И нашла вывод. Вот он:
«…Профессор Хебб хотел доказать, что «скука» это поддающаяся научному учету болезнь, на которую психологи не обратили должного внимания…»
Да, но все же — чего хочет автор? Ах, вот:
«…Далее будет показано, какие важные последствия достигаются с положительностью, если решиться на это культивирование «лености».
Анна Сергеевна не удержалась и карандашом, который всегда был в ее сумочке, отчеркнула строки о галлюцинациях в результате скуки и о культивировании лености. Ее трезвый ум отталкивал остальное (дальше предлагался путь «в страну чудес»), а свой маленький реванш в отношении Варвары Федоровны этим подчеркиванием она брала.
Вадим снова был в комнате, опять улыбался ей сверху вниз такой улыбкой, будто она стояла на пьедестале, а он — у подножья. Потом протянул записку:
— Вот. Я договорился о вас. Здесь и телефон, и фамилия. Завтра в десять позвоните.
— Спасибо, Вадим Клав… то есть, простите, просто Вадим.
— Вы уже одичали за мое отсутствие!
— Немного, — засмеялась она и на прощание задала все же несколько журналистских вопросов — о звании, о публикациях…
Нет, ничего такого успешливого не было в его жизни. Почему?
Есть вещи такие привычные — о них пишут в газетах, их обсуждают на собраниях и так, при встречах. Обсуждают горячо, когда задевает лично; с иронической усмешкой (известное, мол, дело!), когда проходит по касательной. Здесь — от прокладки труб по только что заасфальтированной улице до частной заинтересованности какого-нибудь крупного чина в твоем (его, ее, их) получении (неполучении) тех или иных благ, которые явно положены (или явно не положены) тебе (ему, ей, им). И где-то посередке — вот этот банальнейший случай, об который споткнулся еще в довольно юные годы Вадим.
Что за случай? О, даже и говорить неловко. Он со своими ребятами (тогда еще ребятами) в лаборатории проделал весьма интересную работу. Результаты ее, увы, отрицали многое из того, что сделал их руководитель, и потому, естественно (а это многим кажется естественным!), не могли ни быть опубликованными, ни включенными в реферативный журнал без фамилии этого руководителя, которая, естественно (опять «естественно»!), стояла бы впереди других. Тогда было бы ясно, что ученый этот искал и нашел нечто, хотя и противоречащее прежнему, но интересное. Шел. Искал. И не зря.
А человек он был веселый, обаятельный, милый. Может, потому так и обиделись на него: все были уверены, что он поведет себя иначе. Ах, трудно хорошему человеку: всегда о