«Разойдутся, — мелькнуло у Аси. — Швы разойдутся!»
И побежала к нему, уже вставшему на четвереньки.
— Обопритесь… Я помогу. Пошли, здесь дорога близко. Держитесь. Да не за горло же!..
— А, не за горло?! — Он схватил ее цепко и страшно, и не было в желтых глазах его проблеска разума. Немытое тело, пропахшее табаком и водкой, навалилось на нее. Когда такое во сне — просыпаешься от своего тупого крика. В холодном поту лежишь, стараясь скорее забыть, боясь заснуть, а вдруг — снова.
Ася не закричала. Молча отдирала она липкие толстые пальцы, сжимавшие горло. И на какую-то секунду выскользнула, уже почти придушенная, проехалась головой по траве, коряга рассекла ей кожу. Ася, с ужасом и отвращением отталкиваясь руками и ногами от мягкого отяжелевшего тела, перекатилась на бок, отскочила, стала карабкаться вверх по оврагу, цепляясь пальцами за ветки, траву, разрывая ногтями землю.
Сзади — рядом — слышалось тяжелое дыхание, ругань и наносило ненавистный запах, и вот уже ее схватили за подол, Ася рванулась, оставляя в чужих руках кусок платья, побежала, ухватилась за корень трухлявого пня, где была, чернела, пахла живым теплым зверем нора. Спасительная нора!
В сквозящих сумерках запорхала над поляной летучая мышь. Анна Сергеевна всегда эти мелькания и пропаданья черного на сером раскрыленного тела ощущала как тревогу. Тревога, так и не унявшаяся задень, теперь была разлита в воздухе.
Мальчик, утомленный событиями дня, никак не хотел просыпаться. Тащить его было тяжело. А надо, надо скорее выбраться из этого леса, из очерченного тревогой мира к огням станции, к электричке, к многолюдью города.
Вдруг через поляну метнулась человеческая тень.
Анна Сергеевна вздрогнула, прижала к себе спящего Юрку.
Дыханье остановилось в горле. Что делать?.. Не двигаться, притаиться… Может, не заметит? Зачем надела светлое платье?!
Человек остановился, осмотрелся, неуверенно склонив голову к плечу. Какое знакомое движенье! Только вот черных очков нет.
И оборвала себя: откуда ему быть здесь? Наваждение какое-то!
А человек увидел ее, побежал. Она вскочила с земли, он в радости положил ей на плечи руки:
— Ася! — И сразу отдернул, вглядевшись. — Простите.
Он не удивился ей (а она все еще глазам не верила).
— Ася пропала, — сказал он. — Обещала приехать.
— Но могла и не приехать. Вы не подумали об этом?
Он вздохнул без облегчения:
— Не подумал. — Потом, через паузу: — Мне показалось, что она была рядом.
И тут для Анны Сергеевны т р е в о г а, маявшая ее весь день, совпала с сообщением Вадима.
Вот оно что! Вот что случилось! Будто к дереву, росшему из одного с ней семечка, подошли с топором… Ну да, верно, ей тогда никто не будет затенять солнца (и э т о проскользнуло за сознанием), но как перенести, не засохнуть? Как жить после этого?
— Ася! — крикнула она, свято веря в чудо. — Ася, где ты?
И ей послышался отклик.
— Мы найдем! — сказала она сдавленно. Руки ее дрожали. — Пошли скорее. Она приехала. Она здесь. И мы найдем.
Проснулся мальчик. Вадим склонился над ним, сквозь тревогу и отрешенность узнал его.
— Юра?! — И к ней: — Это ведь Юра?
— Да. — Она уже перестала чему-либо удивляться.
Вадим бережно поднял малыша, тот, не открывая глаз, обхватил его толстыми лапками за шею, и они пошли через кусты, напролом, по влажной болотистой земле. Земля дышала и чавкала у них под ногами.
— Который час? — спросил он. — У меня остановились часы.
Женщина приблизила к глазам циферблат, но ничего не смогла разглядеть. И они пошагали дальше, зовя, замолкая и прислушиваясь.
Ася лежала недалеко от развилки дорог, среди высокой травы. Она приползла и лежала здесь, под закатным небом, словно забыв недавнее и помня что-то другое, лучшее. Шевелились под землей корни купавки — желтого солнышка полян, юные ростки ее покидали материнское корневище для своей жизни. И рядом, под разбитой молнией разлапой елью пальчики ящерицы цепко касались бурого листа, а на недальней березе, напрягая свое радостное горлышко, выкликала кукушка — птица, таящаяся от людей. И нежные трубы, сплетая и расплетая узор, давали обрести голос траве, цветам, зверям. И потом лишь вливался глас человека, возносящий ввысь помыслы свои и чувства, — не мимо всего этого зеленого, бурого, кишащего, рвущегося к свету мира, а в согласии с ним, в удивлении перед его тайнами и гармонией и возвышающей душу красотой.
— Ася!
Она не вздрогнула и не отозвалась.
Он окликнул громче:
— Ася! Ася! — И, не видя ее, не слыша, теряя надежду, снова и снова: — Ася! Ася! Ася!
Голос его отдалялся, в нем звучала тревога.
Стало быстро темнеть. Разбитая молнией ель, смолисто дыша, отдавала свое тепло. И большая птица — два желтых глаза и ушки на пушистой круглой голове — птица, похожая на летающую кошку, медленно соскользнула с верхних веток, припадая на крыло. Такая осторожная — и не заметила Асю, будто утверждая ее близость с деревьями, птицами, ночью; будто сопрягая ее с разлитой в этом мире жизнью, которая не начинается рождением и не кончается смертью.
— Ася! Ася! — слышалось издалека. Теперь уже было два голоса:
— Ася! Где ты? Ася! Отзовись!
ОТ АВТОРА
Я подумала: здесь остановлюсь. Потому что всего не исчерпаешь. Попрощаюсь со своими героями. Впрочем, может, и нельзя так говорить «герои» — ведь они, все трое, чем-то схожи между собой, для меня они порой как бы сливаются в одно лицо — просто разные его выражения, ракурсы, освещенье… Характер этот, лишенный авантюрности и жизненного напора, не рассчитанный на насилие и агрессию (свою ли, чужую), — возможно, именно в силу этой своей особенности — увеличивает пространство для своего поиска. Он уводит посягательства от того, что так очевидно дарит жизнь внешняя, с ее материальной основой. Вероятно, отсюда — мысль о проживании нескольких жизней — в искусстве, в науке, в человеческом бережении и любви. Не буквально, конечно. Не однозначно… Мир, не лишенный знаков, значений, тайн…
И, понятно, такой персонаж не представляет больших возможностей для сюжетных ходов. Он не начнет войны, не кинется отнимать, перегрызать глотку…
Пантера или тот же лев, может, и позанятней. И народу возле их клетки всегда полно. (Заметим в скобках — возле клетки. А поживи-ка вместе в родных джунглях!) Этот же вот, о котором — я… есть границы, которых он никогда не переступит. И тут, я полагаю, — его сила. Неразмытость границ дает ему возможность расти в глубину и высоту. Не обедняет, а делает просторней. (Таков мой смысл, такова подоплека слова.)
Я верю в просторного человека. Верю в корни, питающие его. И в высоты, ему доступные.