акрепилось как синоним всех арабских племён[7]. Относительно недавно была опубликована статья отечественного учёного М. Д. Бухарина, специально посвящённая происхождению этого этнонима и возможной его локализации[8]. Автор, исследуя данные Плиния Старшего, Урания («Арабика», I в. н. э.), Клавдия Птолемея («Руководство по географии», серед. II в. н. э.), возводит этот этноним к названию Вади ас-Сирхан и локализует саракенов там (между Хаураном и Джауфом), предполагая, что они могли быть не арабо-, а арамеоговорящими. Он же ссылается на атрибуцию Аммианом Марцеллином саракенов как арабов-скенитов (т. е. кочевников бедуинов). Но сообщение свт. Афанасия о путешествии преп. Антония с саракенами, дающее возможность их локализации во внутренних и красноморских районах Египта, осталось за пределами внимания автора статьи. Стоит указать и на то, что, помимо локализации саракенов в центральных областях Северной Аравии, Клавдий Птолемей, автор II в., сам египтянин, локализует их на севере Синайского полуострова. Стоит также отметить, что автор Жития св. Антония, провёдший из 40 лет своего патриаршества примерно 20 лет в ссылках, в том числе и во внутренних районах Египта, неплохо представлял себе, о чём он пишет, — и вероятнее всего, некое племя, именуемое саракенами, действительно присутствовало в указанном районе, по крайней мере, на время написания свт. Афанасием своего сочинения.
Суммировав все данные, можно высказать следующее предположение. Ко II в. н. э. народ, возможно, арабское племя, именуемое саракены, появляется на севере Синайского полуострова и кочует оттуда, вероятно, по западному берегу Красного моря до восточного берега Нила (в районе Среднего Египта), где в начале IV в. их и застаёт преп. Антоний. Мигрировали ли они между Нилом и египетским побережьем Красного моря, или конечным пунктом их кочевья всё же оставался Синайский полуостров, невозможно сказать точно, хотя следует всё же заметить, что Писпир расположен севернее, чем Кульзум, а значит, по пути к Синаю они делали бы изрядный крюк, если бы Синай был конечным пунктом их маршрута. Но нельзя исключать и того, что этот «манёвр» мог объясняться рельефом местности, более удобной караванной тропой, например.
Следует вспомнить и мнение известного специалиста по арабо-византийским отношениям Ирфана Шахида. Он предполагает, что арабы жили в Египте и ранее византийского времени, в районе Аравийского нома (на полпути между Пелузием и Мемфисом), между Нилом и Красным морем, в Арсиноитском номе (т. е. в Фаюме) и в Фиваиде. Он приводит в качестве подтверждения своей точки зрения сведения из Перипла Маркиана Гераклейского (II в.). Автор этого текста отмечал присутствие арабов между Нилом и Красным морем и называл их «арабоегиптянами» (ἀραβαιγύπτος). И. Шахид ссылается также на упоминание саракенов Дионисием Александрийским (III в.), который находил их в районе аравийской горы (Письмо к Фабиану, епископу Антиохии, PG. 10, col. 1305). Правда, И. Шахид выражает сомнение в точной идентификации и пишет, что упоминаемые здесь этнонимы, могли означать не арабов, а какой-то иной народ или народы, населявшие Верхний Египет или Нубию[9]. Но следует обратить внимание на то, что один из ареалов их предполагаемого расселения (Фаюм и район между Нилом и Красным морем) почти точно соответствует тому, о чём мы находим сведения у св. Афанасия для начала IV в.
Стоит также отметить, что, по свидетельству Александрийского патриарха, характер отношений между монахом и саракенами носит довольно мирный характер (что прямо противоположно тому, о чём речь пойдёт ниже). Хотелось бы ещё раз подчеркнуть и то, что маршрут саракенов от Нила до Красного моря носит регулярный характер, а наличие у них в достатке хлеба может косвенно указывать на характер их занятий — возможно, они, помимо скотоводства, занимались ещё и меновой торговлей.
Второй наш источник («Повесть об убиении монахов на Синайской горе») рассказывает об арабских племенах (в тексте они названы «варварами»), которые жили на Синайском полуострове и, вероятно, кочевали в районе Синайской горы, поскольку текст в том числе описывает их нападение на иноков, живущих на этой горе, и жестокое их убийство. Сведения этой Повести об арабах оценивается в науке по-разному: от решительной поддержки сообщаемых там сведений (И. Шахид) до большого сомнения в его историчности, поскольку по жанру Повесть очень походит на эллинистический роман, в котором априори присутствуют литературные клише. В 1983 г. вышло критическое издание Повести[10], в 1998 — русский перевод этого текста, сделанный Д. Е. Афиногеновым[11]. Не станем подробно пересказывать её содержание, а остановимся на одном эпизоде, где автор даёт описания жизни арабских племён и их религиозных верований[12]:
Необходимо <…> сначала <…> сказать о том, как живут напавшие на них[13] варвары. <…> Итак, названное племя (ἔθνος) кочует по пустыне, простирающейся от Аравии к египетскому Чермному морю (Έρυθρᾷ)[14] и реке Иордану, никогда не занимаясь ни торговлей, ни земледелием, но добывая пропитание исключительно мечом. Ибо они или охотятся на зверей пустыни и живут, поедая их мясо, или кое-как восполняют необходимые потребности, грабя проходящих по тем дорогам, где они засели, — а если из-за недостатка и тех и других у них истощаются припасы, тогда они употребляют в пищу домашних животных (то есть беговых верблюдов), ведя зверовидную и плотоядную жизнь[15]. Они режут одного верблюда на семью[16] или становище[17] и, размягчив на небольшом огне жёсткость мяса, чтобы оно только поддавалось не слишком большому усилию, рвут его зубами, и так питаются, можно сказать, словно псы, не ведая Бога ни умопостигаемого, ни рукотворного[18], но поклоняясь утренней звезде (ἄστρῳ δὲ τῷ πρωινῷ προσκυνοῦντες)[19] и принося при её восходе в жертву что получше из добычи, когда от разбойничьего набега у них остаётся что-нибудь пригодное к закланию. Особенно они стараются приносить ей мальчиков, отличающихся красотой и цветущим возрастом, которых они закалывают на рассвете на собранной для этого куче камней (ἐπί λίθων σνμπεφορημένων) <…>. Если же нет мальчиков, они ставят на колени безупречную верблюдицу белой масти и трижды обходят её всем множеством с пляской. А руководит этим обходом и песнью, которую они сложили в честь звезды, или кто-то из правителей, или из почтенных престарелых возрастом жрецов, и после третьего раза, когда толпа ещё не кончила петь, но несёт на языке последние слова песнопения, он, вытащив меч, сильно ударяет по шейному сухожилию и первый быстро отведывает крови. И тогда все остальные, подбежав с мечами, одни отсекают маленький кусок шкуры вместе с шерстью, другие хватают и отрезают, что попадётся из мяса, а третьи добираются и до потрохов и внутренностей, не оставляя от жертвы несъеденным ничего, что бы могло явиться взошедшему солнцу. Ибо все они не воздерживаются даже от костей и мозгов, настойчивостью побеждая твёрдость и долгим старанием одолевая жёсткость. Таков у варваров закон жизни и верований, и таким образом они, обитая в пустыне, переходят с места на место, устраивая стоянки там, где можно найти обильную траву для скота и много воды.
Самыми интересными сведениями этого рассказа, как нам представляется, являются данные о доисламских верованиях арабов и, главным образом, столь подробно описанный ритуал принесения в жертву верблюдицы. Отношение к этим сведениям у историков религии варьировалось от безусловного доверия к этому описанию, отображающему, по их мнению, наиболее архаичный обряд жертвоприношения у семитов, до низведения этого рассказа на уровень исторического анекдота. Всю эту гамму мнений изложил известный историк религии Мирча Элиаде, разразившийся в одной из своих лекций целой филиппикой по поводу легковерия и ангажированности некоторых своих коллег. Вот, что он, в частности, писал[20]:
Но позвольте мне привести ещё один пример могущества и престижа моды в истории религий. На сей раз речь пойдёт <…> о верблюде. Я имею в виду знаменитое жертвоприношение верблюда, описанное неким Нилом, жившим во второй половине IV века. Когда он был монахом в монастыре на горе Синай, монастырь захватили арабы-бедуины. Поэтому Нил имел возможность наблюдать своими глазами жизнь и верования бедуинов, и эти наблюдения он описал в своём «Сказании об избиении монахов на горе Синайской». Особенно драматично его описание принесения верблюда в «жертву Утренней Звезде». Верблюда, привязанного к грубому, сложенному из камней, жертвеннику, участники церемонии разрезают на куски и пожирают. Причём пожирают так быстро, добавляет Нил, что «в короткий промежуток времени между восходом Утренней Звезды, который знаменует начало обряда, и той минутой, когда эта звезда исчезает в лучах восходящего солнца, весь верблюд — мясо и кости, шкура, кровь и внутренности бывает полностью съеден».
Первым это жертвоприношение описал Велльхаузен в своей работе «Пережитки арабского язычества» (Reste arabischen Heidenthums, 1887). Но уникальную научную известность Нилов верблюд приобрёл благодаря Уильяму Робертсону Смиту, который постоянно упоминает это жертвоприношение в своих «Лекциях по религиям семитов» (1889)[21]