на приатлантические равнины. Появление передовых отрядов ма’кил на территории современной Мавритании, как полагают исследователи истории этой страны, относится уже к началу XV в.[400] При этом они продолжали вести кочевой образ жизни. Заслуживает внимания также мнение В. В. Матвеева, полагавшего, что основные силы ма’кил медленно продвигались к западу по южным территориям Туниса, Алжира и Марокко и добрались до приатлантических равнин Суса не ранее XIII в. В конце XIV в. они на юге не перешли ещё за Сакийат ал-Хамра’. В середине XV в. они занимали уже Вадан, а во времена Льва Африканского (XVI в.) — дошли до Тишита. С другой стороны — на севере Магриба — они дошли до побережья Средиземного моря по долине р. Мулуи не позже, чем в начале XII столетия[401].
Кочевые миграции уже в ХII-ХIII в. воздействовали на географическое распределение городских поселений в Магрибе. В эту эпоху почти все местные города или полугородские поселения находились на побережье Атлантики и Средиземного моря или тяготели к нему. Именно в прибрежных районах, где происходило соприкосновение товарных потоков, шедших из Африки, и экспорта христианских держав Европы, магрибинский город смог в полной мере играть присущую ему роль мотиватора и двигателя общественной эволюции.
В историографии Северной Африки неоднократно высказывалось предположение о том, что сохранности городской традиции пост-альмохадского Магриба якобы способствовала слабая заинтересованность бедуинов в контроле над прибрежными районами[402]. Это объяснение представляется спорным и нуждается в дополнении. Даже если признать аксиомой отсутствие интереса кочевников к побережью, вряд ли именно оно было главной причиной успеха городской традиции в приморских территориях. Ведь в условиях позднего Средневековья побережья Магриба постоянно играли роль «ворот», раскрытых для потоков завоевателей, разрушительных эпидемий и других критически важных и негативных факторов, влиявших на развитие городской традиции североафриканского региона[403].
В пост-альмохадский период для глубинных пространств Северной Африки сохранили своё хозяйственно-культурное значение главным образом оазисные массивы, которые также являлись своего рода портами на «побережье» каменистых и песчаных «морей» Сахары[404]. Свою роль во внутренней части Магриба продолжали играть и крупные старинные города — Кайруан, Константина, Тлемсен, Фес, Марракеш, — которые были удачно расположены в военно-стратегическом плане или были значимы для религиозно-культурной жизни Магриба. Однако численность населения «внутренних» городов региона уже не была столь значительной, как это было в альмохадскую эпоху[405]. Что же касается мелких и средних городских или полугородских поселений (ксаров), то расселение кочевников-хилалийцев на приатлантических равнинах Марокко не могло не приводить к упадку или даже к исчезновению прежде густой в этих местах сети местечек и деревень. Ещё более серьёзное положение уже в XIV столетии сложилось во внешнем поясе алжиро-марокканских предгорий Атласа, где, как уже отмечалось, активно захватывал территории племенной союз ма’кил.
О сложностях и конфликтном характере взаимоотношений между магрибинскими селянами и горожанами, с одной стороны, и кочевыми племенами — с другой, отчётливо говорят источниковые свидетельства эпохи. Так, марокканский хронист XIV в. Ибн Кунфуз в своём труде «’Унс ал-факир ва ’изз ал-хакир» перечисляет противников жителей города Бадиса в Рифе и упоминает о том, что спокойствию горожан угрожали как европейцы-христиане (’аджа’им [عجائم, - Прим. сост.] или рум [روم, - Прим. сост.]), так и грабители-арабы[406]. Лев Африканский в своём «Описании Африки» (XVI в.) постоянно подчёркивает самодостаточность магрибинских городов, желавших укрыться от кочевого окружения и создать внутри своих стен отдельный от кочевья мир. Описывая жизнь средних и мелких городков, расположенных в южной части Дальнего Магриба, он доносит до нас грозовую атмосферу взаимного неприятия городских жителей и проживавших по соседству кочевников. Например, в первых десятилетиях XVI в. жители города Тесегделта в приатлантической провинции Хаха, по его сведениям, не платят никакой подати арабам, постоянно воюют с ними, и часто многих убивают[407], а их соседи из Тагтессы не позволяют местным арабским племенам проходить через этот город и территорию без особого разрешения и пропускной грамоты[408]. Наконец, население южноатласского городка Игилингигил описано Львом Африканским, как люди исключительно храбрые, когда им приходится брать в руки оружие. У них, как отмечал марокканский наблюдатель, постоянно происходят схватки с арабами, но они всегда оказываются победителями из-за особенностей расположения города, укреплённого самой природой и труднодоступного[409].
В ряде случаев полуавтономные города магрибинской периферии даже поднимали бунты против произвола кочевых племён. В этом случае, как правило, их верхушка добровольно встраивалась в систему государственных обязательств для совместной с государством борьбы против кочевников, как это произошло в городе Тарудант на юго-западе Марокко в 1514 или 1515 г.[410] Иногда военная сила кочевых племён использовалась как аргумент во внутренней борьбе между городскими группировками. Так, например, развернулись события в южномарокканском городке Тагавост. Население, — отмечал Лев Африканский в своих заметках об этом городе, — делится на три части, которые в основном воюют между собой. Одна часть призывает на помощь против другой арабов, которые помогают то одним, то другим в зависимости от большей платы[411]. Однако эпизодические вторжения кочевых формирований чаще всего позволяли им подчинить себе местные городки и их округу.
Подобная картина на протяжении XIII–XV столетий сложилась практически во всем североафриканском регионе. Например, население городов Тарудант и Тенезза, расположенных в Сусе и в округе Марракеша, было вынуждено платить кочевникам значительную подать за возможность спокойно обрабатывать свои земли[412], а расположенный около Марракеша городок Агмат прошёл через период депопуляции и, как писал Лев Африканский, стал прибежищем волков, лисиц, воронов и других птиц и зверей подобного рода[413]. Когда же Лев Африканский переходит в своём труде к описанию городов восточного Марокко, его перечень превращается в подлинную эпитафию городской традиции. Хадджаджа, — пишет автор, — это маленький город, построенный африканцами как бы на острове, поскольку здесь река Меллулу впадает в реку Мулуя. Некогда этот город был очень населён и цивилизован. Но с тех пор, как арабы заняли Запад[414], он начал приходить в упадок… от города остались только стены, которые можно видеть и сейчас… Гарселуин — древний город… на берегу реки Зиз. Он имеет красивые и прочные стены… со стороны этот город кажется прекрасным, внутри же он безобразен сверх меры. В нем немного жалких домов и очень мало жителей, и это из-за арабов, которые, когда прекратил существование дом Марин[415], захватили его и притесняли его народ… Мостаганем… был очень цивилизован и населён в старые времена. Но с тех пор как могущество королей Тлемсена начало слабеть, его обременили поборами арабы, так что в настоящее время он уменьшился на две трети[416]. Аналогичная ситуация складывалась и в Ближнем Магрибе. Здесь центром конфликта была Ифрикийа, где жители Суса не могли обрабатывать свои земли из-за беспокойства, которое им доставляют арабы, а население Махдийи по той же причине жило в большой вражде с арабами[417].
При всей значимости этих свидетельств противостояние магрибинского города и его окружения, очевидное в источниках, едва ли стоит переоценивать. Общая ограниченность обмена и узость местных рынков Магриба в XIII–XV вв. неминуемо создавали выраженную ориентацию племенных и сельских экономик на близлежащие города. Именно город позволял кочевнику и селянину продать свою продукцию (скот, зерно, овощи, фрукты, шерсть, соль, древесный уголь) и купить изделия ремесленников и привозные товары (инструменты, гончарные изделия, ткани, свечи, гвозди, мыло, чай, сахар и т. п.). Тот же Лев Африканский, описывая летние стоянки арабов-кочевников вокруг Кайруана, примечал, что их приход к стенам города увеличивает нехватку хлеба и воды, зато обеспечивает изобилие мяса и фиников, которые привозят из городов Нумидии[418]. В другом случае, описывая еженедельный базар у стен Мекнеса в Марокко, он сообщает, что там бывает много арабов, живущих по соседству с территорией города. Они пригоняют быков, баранов и других животных, привозят животное масло, шерсть и продают всё это по очень дешёвой цене[419].
Косвенно о проявлениях общественно-экономического симбиоза города и села в Магрибе свидетельствуют и результаты изысканий марокканской исследовательницы Халимы Фархат. Её работы посвящены главным образом исламским институтам Магриба в позднем Средневековье. Однако эти труды продемонстрировали также и условность употребления в источниках термина «арабы» в отношении кочевых соседей города. Ещё раз подчеркнём, что это понятие в применении к позднему Средневековью невозможно трактовать только в качестве этнонима. Скорее, в источниках XIII–XV вв. возрождается древнее, по сути своей ещё аравийское и доисламское понимание слова