льства локальной истории, некогда важные для социального производства их собственных сообществ (к рассмотрению этого вопроса мы вернемся в главе 4). Начиная с работ Лефевра (Lefebvre 1991 / Лефевр 2015) и Кастельса (Castells 1983) этнографы рассматривали сложные и взаимоопределяющие отношения между пространством и обществом, исследуя способы производства и воспроизводства пространства не только находящимися в позиции гегемона элитами и департаментами городского планирования, но и сопротивляющимися их замыслам активистами, жителями и местными лидерами мнений.
Еще одним подходом, который можно применять в этнографических исследованиях пространства и места, является изучение социального контроля при помощи структурирования пространства, манипуляции им и других форм пространственной гувернаментальности. Этот подход основан на введенном Мишелем Фуко (Foucault 2007 / Фуко 2011) понятии гувернаментальности (governmentality/gouvernementalité)27, которая определяется как ансамбль институтов, индикаторов и техник власти, направленных на население. Кроме того, гувернаментальность представляет собой тип власти, суверенитета или дисциплинарной базы, именуемый «(у)правлением» (gouvernment), и процесс, при помощи которого административное государство гувернаментализируется (governmentalized) (Foucault 2007). Пространственная гувернаментальность как подвид этих стратегий «обычно изображается в качестве некой новой технологии управления, однако использование пространственного разделения в качестве одной из разновидностей управления является старинной практикой» (Merry 2001: 17, см. также Foucault 2007: 108 / Фуко 2011: 134). Средневековые города, древние города исламского мира и китайские родовые села огораживались для защиты их обитателей и недопущения в них чужаков, границы выступали показателем экономического статуса, религиозной и семейной солидарности и социальной эксклюзивности. Расширение техник пространственной гувернаментальности для производства социального порядка считается одной из характерных особенностей модерного государственного управления (Merry 2001).
Хорошо известной иллюстрацией того, как функционирует пространственная гувернаментальность, которую приводит Фуко, является разработанный в 1787 году Иеремией Бентамом план паноптикона – образцовой тюрьмы, воплощающей дисциплинарный контроль в его идеальной форме (Foucault 1975 / Фуко 1999). Паноптикон представлял собой ряд напоминающих клетки пространств, каждое из которых мог видеть лишь внешний наблюдатель, а находящийся в таком пространстве человек не знал, что за ним наблюдают. Такая организация пространства способствует тому, чтобы его обитатели вели себя так, как будто находятся под наблюдением все время, в конечном итоге превращаясь в стражей самих себя.
В своих постструктуралистских работах Фуко (см. Foucault 1984, 1986 / Фуко 2006) также описывает пространства возможности, или «гетеротопии», в которых технологии и дисциплина социального порядка сломаны или по меньшей мере временно поставлены на паузу, а также реорганизованы с целью производства новых пространств, в которых трансформируются и защищаются микрокосмы общества. Их характеристики предполагают альтернативные способы производства пространства, которые зависят от слома или возведения границ, отделяющих эти пространства от повседневной жизни (Dehaene and DeCauter 2008). Роберт Ротенберг рассматривает эту воображаемую пространственную структуру в исследовании венских садов как разновидности гетеротопии, которая выражает утопические идеалы, разрешает ценностные конфликты, трансформирует время, ограничивается ординарным, но при этом мистифицирует повседневный опыт (Rotenberg 1995).
Кроме того, пространство является технологией социального контроля, используемой в колониальных условиях в качестве дисциплинарного механизма, исходно задействованного в современном Египте (Mitchell 1988). Французские колонисты считали, что при помощи реконструкции подконтрольных правительству сел и городов они смогут произвести новый социальный порядок и колониального гражданина. Тимоти Митчелл называет этот новый упорядочивающий процесс «обрамлением»,
способом разделения и сдерживания, как это было в случае сооружения казарм или перестройки деревень; этот способ функционирует путем воображения некоего нейтрального пространства или объема, именуемого «пространством» (Mitchell 1988: 44).
В Марокко колониальные градостроители под руководством архитектора Юбера Лиоте также строили villes nouvelles [новые деревни (фр.)], современные французские поселения по соседству с уже существовавшими в стране городами, но в то же время отделенные от них (Rabinow 1989). Подобными способами городское планирование и проектирование производили среду, которая поддерживала установленную французами социальную иерархию. Исследование Дрисса Маграуи, посвященное колониальному планированию в Касабланке (Maghraoui 2008), напоминает о значимости пространственной и этнической сегрегации для «окультуривания» (civilizing) марокканских подданных и обнаруживает связь между урбанизмом и гигиеной как составляющей рационализирующего дискурса.
Многим этнографам, изучающим современное городское пространство, разработанные Фуко (Foucault 2007 / Фуко 2011) теории территории, безопасности и пространства дают инструменты для анализа реализации государственных целей. Однако в этнографических исследованиях этот сюжет осложняется примерами локального сопротивления, оспариваемых воспоминаний, стратегий правоприменения и даже саботажа (Little 2014). Интересы частных корпораций и государства были успешно реализованы в перепланировке Таймс-сквер в Нью-Йорке, когда девелоперы, планировщики, менеджеры и архитекторы согласились создать публичное пространство, где потребители, компании и туристы будут защищены от криминала и страха, куда не будут допускаться «нежелательные элементы» (Chesluk 2008: 49). Сегментирование пространства при помощи контролируемых визуальных осей, патрулирование силами специального участка полиции Нью-Йорка и нарядов частных охранников со сторожевыми собаками, сотрудники, убирающие тротуары, – все эти механизмы задействуются для того, чтобы удалить бездомных, попрошаек, торговцев и любых подозрительных «посторонних», лишь бы туристы и владельцы магазинов чувствовали себя уверенно и безопасно.
В центре других этнографических исследований находятся пространственная гувернаментальность и управление пространством с целью контроля над людьми при помощи использования специальных пространственных зон и правил включения и исключения (Merry 2001, Robins 2002). В выполненном Патти Келли (Kelly 2008) этнографическом описании заведения «Зона Галактика» в мексиканском городе Тустла-Гутьеррес описывается постройка и управление созданным по инициативе государства борделем, где трудящиеся секс-индустрии подчинены установленным правилам и находятся под надзором в рамках регионального проекта неолиберальной модернизации. Тереза Калдейра (Caldeira 2000) рассматривает, какое влияние оказали ослабление функций государства и последовавший за этим рост преступности и панических обсуждений (fear talks) строительства закрытых жилых комплексов (gated community) в бразильском Сан-Паулу. Впрочем, сравнительное исследование закрытых комплексов в Соединенных Штатах, Латинской Америке и Китае подразумевает, что при наличии такой общей для любого огораживания особенности, как страх посторонних и криминала, способы социального производства таких мест варьируются в зависимости от региона и культурного контекста, формируя совершенно разные пространственные модели, масштабы общественной и индивидуальной вовлеченности и культурные смыслы (Low 2007).
Разработанные Фуко теории пространственного контроля и гувернаментальности оказали значительное влияние на этнографию пространства и места, в особенности с точки зрения социального производства пространства. Работы Лефевра (Lefebvre 1991 / Лефевр 2015), Харви (Harvey 1998), Кастельса (Castells 1983) и многих других авторов оказались особенно продуктивными, поскольку этнографы находились в поиске теорий, способных прийти на помощь в объяснении тех пространственных конфигураций и механизмов власти, которые обнаруживались в полевых исследованиях. Этнографы использовали эти теории социального производства в собственных целях и разработали новые представления о внутреннем функционировании и внешних реалиях отношений между пространством и властью. Этот краткий обзор не включает недавние работы теоретиков феминизма и критической теории расизма (Black race theorists), которые бросают вызов сложившемуся канону, – их вклад будет представлен в главах 4 и 5. Далее мы рассмотрим применение подхода, основанного на социальном производстве пространства и места, на двух этнографических примерах. В первом из них описываются история и развитие парка Сентраль в столице Коста-Рики Сан-Хосе (Low 2000 / Лоу 2016), а во втором – эволюция ночного рынка Шилинь в центре Тайбэя (Тайвань) (Chiu 2013).
Этнографические примеры
Введение и методология
Этнографический пример парка Сентраль в исторической части Сан-Хосе (см. ил. 3.2) демонстрирует, каким образом в социальном производстве этого знакового городского пространства участвовали конкурирующие и конфликтующие классовые интересы, инвестиции глобального капитала и политические идеологии. В этом примере прослеживается, как история Сан-Хосе в колониальный период и после обретения Коста-Рикой независимости, переход от аграрной к индустриальной экономике, политическая трансформация от либерализма к неолиберализму, приход глобальных инвестиций капитала на смену национальным, а также идеологические и культурные сдвиги в градостроительстве и технологиях проектирования произвели многие пространственные характеристики парка, модели нахождения людей в этом пространстве и образцы его застройки. Благодаря этнографическому исследованию, подкрепленному историческими, архивными и фотографическими документами, появилась возможность описать эволюцию города, нарастание социального неравенства между его жителями и неравномерное развитие этого ключевого и значимого для местного сообщества публичного пространства. Методы и техники, использованные в данном исследовании, можно применить к любой пространственной форме или модели застройки, получив аналогичные результаты.