фликтами, порожденными джентрификацией и ростом цен на жилье.
Моуден жила в этом комплексе, где имелись и кооперативная собственность с ограниченной долей участия, и частная собственность с рыночными ценами (кондоминиум), еще до того, как приступить к полевой работе. Согласно ее описанию, члены кооператива принадлежали «в основном к рабочему классу», тогда как частные собственники квартир, переехавшие в Маунт-Плезант в середине 1980‐х годов, были преимущественно представителями средней и верхней групп среднего класса (Modan 2007: 205). Арендаторы, проживавшие в доме Моуден, относились к разным классам. Разное классовое происхождении участников кооператива и участников кондоминиума постоянно порождало конфликты, о которых сообщали в своих рассказах представители обеих групп. Частными собственниками жилья были в основном белые, а членами кооператива – афроамериканцы, латиноамериканцы, белые и американцы карибского происхождения либо карибские иммигранты92.
В Нью-Йорке исследование кооперативов началось в июле 2006 года, а сбор данных для первого этапа был завершен в сентябре 2008 года после опроса 24 жителей 23 кооперативных домов города93. С 2009 по 2015 год был проведен второй этап, сосредоточенный на отдельных зданиях, в каждом из которых было проведено несколько интервью и наблюдений за местами общего пользования (ил. 6.3 и 6.4). При помощи личных контактов и заинтересованных коллег, а в некоторых случаях и через ключевого информанта94 мы находили жителей, желавших дать интервью.
24 жителя из выборки исследования были владельцами и жильцами квартир в кооперативных домах с рыночной стоимостью жилья на Манхэттене, в Бруклине и в Квинсе. Их возраст варьировался от 27 лет до 71 года, треть из них были мужчины, остальные – женщины. 18 участников исследования идентифицировали себя как белые или представители европейской расы, еще шесть – как афроамериканцы, латиноамериканцы, филиппинцы или азиаты. Шесть человек назвали себя геями или лесбиянками, 14 – гетеросексуалами, а еще четыре человека не указали свою сексуальную ориентацию. Все участники исследования закончили колледж, большинство из них имели высшее образование. По профессиональной принадлежности участники интервью были юристами, профессорами, художниками, графическими дизайнерами, программистами, вице-президентами корпораций и директорами по исследованиям.
Интервью проходили в произвольной форме и были выстроены вокруг личных историй проживания в доме, а также включали дополнительные вопросы о швейцарах, перестройке зданий и процессе подачи заявлений на вступление в кооператив. Интервью проводились дома у отдельных людей или семейных пар и длились от 40 минут до 1 часа 45 минут. Для точности были сделаны аудиозаписи интервью, расшифрованные до начала процесса кодирования. Интервьюер также вел полевые записи на месте, чтобы учесть визуальные детали, которые впоследствии могли использоваться для контекстуализации анализа ответов информантов. Выбранные для исследования здания классифицировались по кварталам и районам, а также учитывались размеры и планировки квартир, их расположение в здании и по отношению к коридорам, лифтам, вестибюлям и другим объектам. Далее будут процитированы выдержки из интервью и полевых заметок в ходе исследования.
Ил. 6.3. Средний кооперативный дом в Нью-Йорке (Джоэл Лефковиц)
Ил. 6.4. Большой кооперативный дом в Нью-Йорке (Джоэл Лефковиц)
Для Моуден поразительным моментом в ходе ее исследования оказалось то, каким образом различные сюжеты и истории выстраиваются вокруг понятий семьи и родства, что подчеркивало семейный характер отношений между участниками кооператива и конструировало их коллектив как семью. Моуден выделяет два способа использования родственных связей: 1) макрородственные лингвистические стратегии с «использованием метафоры семьи и родственных связей для описания отношений между членами кооператива как корпоративной группы» (Modan 2007: 215) и 2) «микрородственные стратегии», в которых «делается акцент на том, что члены кооператива являются семьей, с указанием на родственные связи между ними» (Modan 2007: 215). Использование этих терминов родства контрастирует со словом «публика», которым члены кооператива называли появившихся позже жителей кондоминиума. Даже спустя два десятилетия после преобразования исходного кооператива его участники насыщают свои истории терминами родства, которые создают систему ценностей и ощущение сообщества, созвучные их борьбе за право собственности и контроля над арендаторами.
Стратегии микрородства включают в себя способы, которыми члены кооператива пользуются для помещения себя в семейную сеть. Например, один из жильцов по имени Джоэл называл своих лучших друзей в здании братьями, а также включал их в семейную сеть по критерию аффинальных (по браку) и линейных (потомственных) связей:
На самом деле это были только я, ну и «Летающие братья Савала», мы называли себя «три бандита». Это были я и Педро Савала, муж Анджелы. И Юджин, чья дочь была просто… (Modan 2007: 216)
Другую стратегию Джоэл использовал, чтобы привлечь внимание к затруднениям, с которыми сталкивались семьи в борьбе за право собственности на здание:
В общем, мы тут жили в столице страны, как бы в цивилизованном центре мира, но жили мы как люди из третьего мира. Без тепла или горячей воды, а ведь тут были семьи с детьми, и матерям, понимаете, приходилось кипятить горячую воду, чтобы набрать ванну для детей (Modan 2007: 219).
Кроме того, в исследовании Моуден появляется некая миссис Паттерсон, которая связывает семейную жизнь в кооперативном доме («у малышей не было отопления») с борьбой, которую она вела с городскими административными учреждениями за признание жильцов в качестве арендаторов и собственников:
Потому что я была здесь, когда мы все пошли в Абилард-центр, это такая школа, и мы пригласили прийти мэра Барри. У Луизы-Луизы были, это, детские бутылочки и разные вещи, и она у нас за всех говорит, понимаете? Вот она и рассказала ему, что у детей – полюбуйтесь-ка – нет тепла! Нет горячей воды! А у нас было много детей и все такое, понимаете? (Modan 2007: 218–219)
Эти дискурсивные стратегии охватывали структурой родства всех членов кооператива, включая даже одинокого мужчину по имени Джоэл. Одновременное включение людей в кооператив и семью обеспечивало интеграцию и терпимость к этническим, расовым, гендерным и ценностным различиям, что создавало ощущение причастности к сообществу и чувство домашней обстановки. Вот что рассказывал Джоэл о своем возвращении в кооператив:
Но мы понимали, что действуем в лучших интересах кооператива, и в конце концов – вы это хорошо знаете – начальство нас снова признало, м-да… То есть я имею в виду, что мы все как бы были связаны друг с другом, хотя мы из разных слоев общества… В общем, и в этом смысле я вроде как член семьи… (Modan 2007: 221)
Дискурс семьи и родства, который участники кооператива использовали для привлечения других его членов в свое социальное пространство, не распространялся на новых владельцев частного жилья, превращаясь в дискурс «инсайдеров» и «аутсайдеров». Представителей кондоминиума члены кооператива называли «публикой», осуществляя их исключение и критикуя их ценности. Подобно участникам нью-йоркских кооперативов с рыночной стоимостью жилья, столкнувшимся с новичками с большими деньгами и классовыми амбициями, члены кооператива в Маунт-Плезанте предпочитают говорить о «посторонних, которые к нам зашли» (Modan 2007: 232) или «продают другие квартиры публике» (Modan 2007: 231). Эти новички описываются как люди, которые относятся к старожилам с презрением, не осознают, кому принадлежит здание, и не заботятся о других жильцах, а следовательно, не являются частью семьи.
Контраст между членами кооператива и владельцами частного жилья предвосхищает изменения в социальных отношениях, которые происходят, когда кооперативные квартиры с ограниченной долей участия получают рыночную стоимость. В приведенном ниже примере Нью-Йорка отсутствует дискурс семьи и родства, который связывает людей поверх расовых, этнических, гендерных и классовых различий. Вместо этого чувство безопасности и ощущение дома достигается за счет проживания вместе с «такими же, как мы».
В самом начале проекта, посвященного жилищным кооперативам в Нью-Йорке, предполагалось, что жильцы кооперативных домов будут использовать инклюзивный дискурс формирования сообщества, а не говорить о «страхе перед криминалом», как жители закрытых жилых комплексов, оправдывающие этим мотивом недопущение на их территорию чужаков. Вместо этого мы обнаружили, что в дискурсе наших информантов присутствуют однородность и различные индикаторы принадлежности к социально-экономическому классу, конструирующие ощущение инклюзивности, – но одновременно этот дискурс функционирует и как стратегия исключения и расизма.
Дискурс «страха перед преступностью», характерный для жителей закрытых жилых комплексов, относится не только к случаям краж со взломом, но и к тем, кто, как считается, их совершает (Low 2003). В закрытых сообществах отсутствуют общественные пространства, где могли бы коммуницировать незнакомые люди, а относительная изоляция и социальная гомогенность таких мест препятствуют взаимодействию их обитателей с людьми, которые идентифицируются как «чужаки», и, похоже, усиливают страх жителей перед теми, кто заходит на их территорию «извне».
Жильцы кооперативных домов Нью-Йорка, казалось бы, находятся в гетерогенной и сложной в социальном отношении среде. Однако они не говорят о страхе перед чужаками: у себя дома они чувствуют себя уверенно и безопасно, даже если сомневаются в безопасности района. Это чувство безопасности связано с ощущением гомогенности среды и дискурсом «таких же людей, как мы», которые формируются в процессе подачи заявления в совет кооператива.