98. Неудивительно, что многие люди, жившие в этом районе до терактов, сообщили, что испытывают постоянное чувство страха. Многие из тех, кто переехал в этот район после 11 сентября, также говорили о своей эмоциональной реакции на атмосферу страха и наполненный руинами ландшафт. Но более интригующим оказался тот факт, что если летом 2002 года лишь четверть из 65 опрошенных жителей утверждали, что основным пережитым ими воздействием событий 11 сентября было повышенное чувство страха и тревоги, то к концу 2003 года такие эмоциональные изменения отметили уже 60,2% из 124 опрошенных (Low, Taplin and Lamb 2005). Даже разговоры об 11 сентября и терроризме были связаны с беспокойством о том, что люди могут стать жертвой, и с их меньшей готовностью выходить на улицу (West and Orr 2005). Первоначальный шок от атаки на Всемирный торговый центр и вошедшие в историю кадры рушащихся башен вызвали у граждан глубинную реакцию, создав в центре Манхэттена интенсивную аффективную атмосферу, которая затем продолжала интерпретироваться и выражаться в постоянно расширяющемся репертуаре индивидуально переживаемых эмоций.
Однако эти эмоции не следует рассматривать независимо от исторического момента, в который они возникли и были усилены социальным и политическим контекстом страха и недоверия. Страх и тревога жителей были спровоцированы как первоначальным событием, которое постоянно воспроизводилось (аффективная атмосфера, основанная на общем для людей событии), так и другими явлениями: непопулярной войной в Ираке, работой министерства внутренней безопасности (Department of Homeland security) и принятием «Патриотического акта»99 – все это привело к возникновению тревожного политического климата (национального аффективного климата), ставшего чрезвычайно заметным и в масштабе всей страны, и в отдельных местах.
Эмоции и аффекты являются ключевыми элементами создания, интерпретации и переживания пространства, а также неотъемлемым компонентом создания мест (place-making). Трудно представить себе пространство или место без аффективности, которая с ним ассоциируется или встроена в него. Тем не менее среди этнографических работ не так уж много исследований взаимосвязи эмоций и аффектов с пространством и ее теоретического осмысления. Именно по этой причине в настоящей главе предпринята попытка не просто сделать обзор соответствующей литературы и этнографических примеров, но и рассмотреть различные теоретические основания, составляющие эту концептуальную рамку. При этом мы сосредоточимся на понимании отношений между эмоциями, аффектом и пространством таким образом, чтобы дистанцироваться от традиционных способов анализа эмоций и места наподобие привязанности к месту (place attachment) (Low 1992, Low and Altman 1992), воспоминаний о месте и исследований, посвященных тому, как ландшафты пробуждают чувства, основанные на их символических значениях. Все эти отношения рассматриваются в главе 4, посвященной социальному конструированию пространства.
Концептуализация, к которой мы обратимся, подразумевает взаимные и постоянно меняющиеся отношения личных и коллективных эмоций с пространством и местом без необходимости задействовать психологические и биологические редукционистские модели. К подобному подходу относятся работы, посвященные аффектам, а также аффективной атмосфере и климату, в которых содержится более продуктивный способ изучения «ощущения» пространства и «чувства места». Добавление таких понятий, как эмоциональная реакция, аффект, аффективная атмосфера, эмоциональный ландшафт и аффективный климат, способствуют более нюансированному пониманию того, что имеется в виду, когда люди ощущают место как «дарящее ощущение счастья», «безопасное» или «угрожающее». Цель заключается в разработке рабочих терминологии и методологии, позволяющих более продуктивно включать аффективные и эмоциональные аспекты пространственного производства и опыта в этнографическую практику.
В начале этой теоретической экспозиции мы обратимся к попыткам этнографов разрешить проблему дуализма «разум/тело» в психологических теориях эмоций: для этого мы рассмотрим новаторскую обзорную статью Кэтрин Лутц и Джеффри Уайта (Lutz and White 1986) и альтернативные решения указанной проблемы у Джона Ливитта (Leavitt 1996) и Кей Милтон (Milton 2005). Кроме того, будут рассмотрены уже ставшие классическими исследования эмоций и искусственной среды Джеймса Фернандеса, Фионы Росс и Джеффри Уайта (Fernandez 1984, Ross 2004, White 2006). В следующем разделе будет рассмотрен «аффективный поворот» 1990‐х годов в культурологии (cultural studies) и социальных науках, в рамках которого выделяются работы Кэтлин Стюарт (Stewart 2007), Найджела Трифта (Thrift 2008), Бена Андерсона (Anderson 2006), Мелиссы Грегг и Грегори Сейгворта (Gregg and Seigworth 2010), Стивена Пайла (Pile 2010), Рут Лис (Leys 2011) и Патрисии Клоу (Clough 2007; Frank, Clough and Seidman 2013). Интерпретации «аффекта», обрамленные концепцией «структуры чувства» Реймонда Уильяма (William 1977) и теоретическими изысканиями Феликса Гваттари (Guattari 1995) и его соавтора Жиля Делёза (Deleuze and Guattari 1987 / Делёз и Гваттари 2010), выступят основой для последующего рассмотрения работ, посвященных эмоциональным ландшафтам, аффективным атмосферам, эмоциональному и аффективному климату. Кроме того, будет дано определение таким понятиям, как эмоция, эмоциональный ландшафт, аффективный климат и аффективная атмосфера, которые обеспечивают концептуальную «оптику» для приведенных в конце главы этнографических примеров. В них рассматриваются «новые эмоции восприятия дома» в закрытых жилых комплексах в США, а также аффекты и чувства людей, находившихся в Каире во время протестов на мидан аль-Тахрир (в переводе с арабского – площадь Освобождения) в 2011 году.
Эмоции и пространство
Исследование эмоций в социальных науках пыталось разрешить дуализм «разум/тело», характерный для психологии, которая рассматривает эмоции либо как инстинктивный и неопосредованный телесный процесс, либо как преимущественно ментальный, т. е. перцептивно-когнитивный, процесс (оценку). К нейробиологическому подходу, разработанному Чарльзом Дарвином (Darwin 1965 [1872] / Дарвин 2001), где эмоции определяются как набор предопределенных адаптивных инстинктов, относятся «теория аффекта» Сильвена Томкинса (Tomkins 1962, 1963), «нейрокультурные» лицевые и телесные выражения Пола Экмана (Ekman 1980, 2003 / Экман 2010) и «теория дифференциальных эмоций» Кэррола Изарда (Izard 1990), в которой эмоции определяются нейробиологической активностью.
Однако Лиза Фелдман Барретт (Barrett 2015) опровергает представление о том, что отдельные эмоции, телесные ощущения и выражения лица одинаковы для всех людей или же могут быть локализованы в каком-либо одном отделе мозга. Когнитивный подход в том виде, как он представлен в работах Ричарда Лазаруса (Lazarus, 1991), утверждает, что эмоции представляют собой когнитивные оценки нейробиологических феноменов и эти ментальные оценки структурируют и организуют опыт. Кроме того, указанные подходы пытались интегрировать отдельные психологи, например Уильям Джемс (James 1884 / Джемс 1984), который предположил, что существует первоначальная физическая реакция на некий стимул, приводящая к субъективному ощущению, воспринимаемому психически. Нейробиолог Антонио Дамасио (Damasio 1999, 2003a, b) проводит аналогичное различие между «эмоцией» как физической реакцией на конкретный стимул и «чувством» как восприятием эмоции.
Антропологи отказались от противопоставления биологических и когнитивных теорий, поскольку их новые концептуальные походы перенаправили теоретическую аргументацию в более продуктивное русло100. Влияние психологических исследований и теорий на культурную и психологическую антропологию рассматривается в работе Кэтрин Лутц и Джеффри Уайт, охватывающей десятилетие изучения эмоций (Lutz and White 1986). Они демонстрируют, что двухстадиальные психологические модели (наподобие схемы «от эмоции к чувству» или «от биологической реакции к обозначению реакции») упускают из виду роль культуры в интерпретации и восприятии. Лутц и Уайт утверждают, что этот процесс перевода является культурно обусловленным и усваиваемым, а их ключевым теоретическим понятием выступает «культурно-конституированное „я“», расположенное на «стыке личного и социального миров» (Lutz and White 1986: 417). Эмоция возникает как способ сообщения о намерениях, действиях и социальных отношениях, что подготавливает поле для рассмотрения их социального и культурного конструирования (Heider 1991).
В этнографическом исследовании Кэтрин Лутц, посвященном атоллу Ифалук в Микронезии, прослеживается, как эмоциональный смысл структурируется культурными системами и социальной практикой: Лутц утверждает, что эмоции не предшествуют культуре, а являются «преимущественно культурными» (Lutz 1988: 5). Исходя из идей Мишель Росалдо об эмоциях как «воплощенных мыслях» (Rosaldo 1980) и Маргарет Лок и Нэнси Шепер-Хьюз о «сознательном теле» (Lock and Scheper-Hughes 1987), Лутц придерживается позиции, что эмоции являются способом высказывания на темы, имеющие неотъемлемо культурный характер, и сосредотачивается на их социально сконструированной природе. Лутц связывает процесс познания и эмоции, задаваясь вопросом, какую роль рассуждения и мысли играют в том, как жители Ифалука говорят об эмоциях, и опирается на символическую теорию в предположении, что понимание содержания чьих-либо чувств является интерпретационной задачей. Как утверждает Клиффорд Гирц (Geertz 1971), эмоции рассматриваются как часть культурно сконструированной сети смыслов, состоящей из культурных символов и способов социального взаимодействия. Таким образом, слова наподобие «гнева» или «страха» требуют перевода из одного культурного контекста в другой.