производство негативного аффекта и управление им остаются центральным инструментом полицейского государства и демонстрируют первоочередную роль атомной бомбы как средства милитаризации повседневной жизни и оправдания войны в США (Masco 2008: 390).
Хуан Оррантия (Orrantia 2012) также описывает, каким образом последствия террора создают негативную атмосферу в местах, где происходило насилие, наподобие резни в Нуэва-Венеции, небольшой деревне на карибском побережье Колумбии105. Каждый год здесь проводится католическая месса в память о погибших, но в остальном никаких видимых признаков коллективной памяти нет. Как утверждает Оррантия, остаточные явления террора обнаруживаются в том, что колумбийцы называют «тяжестью», выражаемой фразой el ambiente se siente pesado [место ощущается тяжелым (исп.)], локализуя это ощущение тяжести в воздухе или окружающей среде. Эта «тяжесть», считает Оррантия, представляет собой плотную и наполненную предчувствиями атмосферу страха, вызванного как массовым убийством, так и угрозой дальнейшего насилия со стороны колумбийского режима.
В концептуальном смысле целесообразно вслед за работой Конехеро и Эчебаррии (Conejero and Etxebarria 2007) определить аффективную атмосферу как феномен, основанный на событиях и имеющий пространственную привязку, а за понятием «аффективный климат» оставить более диффузные и структурно произведенные явления. Например, страх и беспокойство жителей центра Манхэттена, упомянутые в начале этой главы, можно рассматривать как феномены, порожденные аффективной атмосферой жизни рядом со Всемирным торговым центром и заново активизируемые каждый год 11 сентября при помощи насыщенных эмоциями медиаобразов рушащихся башен (Low, Taplin and Lamb 2005, Smithsimon 2011, Greenspan 2013). Концепция более широкого, политически индуцированного аффективного климата полезна для объяснения того, как ощущение страха и незащищенности в масштабах всей страны стимулирует и поддерживает полицейское государство (Masco 2008, Sorkin 2008). При таком определении понятие аффективного климата во многом соответствует концепции структуры чувства Реймонда Уильямса (Williams 1977), которую многие ученые используют для описания взаимоотношений между структурными силами и аффективными состояниями в широком смысле. В дальнейших этнографических примерах оба эти термина – «структура чувства» и «аффективный климат» – используются для обозначения откликов и ощущений на уровне нации и государства, а понятие «аффективная атмосфера» указывает на более конкретные и пространственно локализованные чувства, которыми наполнено то или иное событие, место или среда.
Этнографические примеры
Чтобы проиллюстрировать, каким образом эмоции и аффекты формируют пространства и места и формируются ими, мы обратимся к производству аффективного климата и аффективной атмосферы, которое изменило способы ощущения собственного жилья у ряда представителей американского среднего класса. К этой группе относятся в основном семьи из пригородов и городов, ощущающие, что их повседневная среда является опасной или угрожающей, в связи с чем они перебираются в закрытые жилые комплексы, чтобы чувствовать себя в безопасности и защищенности. Рассмотренный ниже этнографический пример основан на полевой работе с жителями нескольких таких комплексов. В этом исследовании подчеркивается, как страхи расового характера, страх перед нелегальными иммигрантами и аффективный климат угрозы, распространяемый государством после событий 11 сентября, способствуют возникновению у жителей ощущения страха и незащищенности в их охраняемых домах и районах.
В Соединенных Штатах стремление к безопасности и защищенности жилья имеет долгую историю, начавшуюся в первые годы XX века, когда рабочие семьи начали покидать грязные иммигрантские дома в Нью-Йорке (на Манхэттене) и в других крупных городах, а в 1960–1970‐х годах разворачивался процесс, получивший название «белого бегства» в бурно растущие пригороды. Следующая волна оттока горожан в закрытые жилые комплексы и другие разновидности частных территорий началась в 1980‐х, в результате чего к 2010 году на такие пространства приходилось 10% всего жилья в стране106. Страх жителей закрытых поселений перед «преступностью» и «чужаками» отчасти принимает форму имеющего расовую и классовую основу дискурса, при помощи которого обосновывается проживание за закрытыми воротами или отъезд из некогда приятного района, который стал «меняться». Подобная риторика воспроизводит неолиберальную урбанистическую политику 1980‐х годов, которая возлагала ответственность за защиту от преступности и других невзгод на отдельно взятого человека, а не на государственные службы. В то же время проживание в этих похожих на крепости пространствах порождает глубокий страх, который ощущался в ходе интервью с их обитателями. Дети боятся выходить за ворота, чтобы поиграть, поскольку знают, что это «опасно» и что «их могут украсть», а их родители беспокоятся по поводу того, действительно ли можно чувствовать себя в безопасности за забором, ведь «чужаки» (мексиканцы, черные, иммигранты, рабочие, обслуга) могут войти внутрь в любое время.
Хотя стремление обитателей таких мест иметь безопасный и надежный дом лучше всего объяснимо в контексте расовой сегрегации и практик социального исключения в жилищной сфере, этих людей все больше беспокоит национальная безопасность – особенно после событий 11 сентября: «лица, совершающие преступления», предстают в их воображении и даже называются вслух «террористами». Такое вытеснение страха перед обычной «внутренней» преступностью страхом международных террористов позволяет предположить, что в возникновении этих ощущений задействованы и другие факторы, такие как подсоединение домашнего пространства к аппарату министерства внутренней безопасности и реализация тех положений «Патриотического акта», которые санкционируют задержание и обыск «подозрительных лиц». Даже популярная на местном уровне программа выявления и депортации нелегальных иммигрантов «Безопасные сообщества»107 напоминает жителям закрытых комплексов об их собственном ощущении страха по поводу того, что нелегалы попадают в их дома в качестве домашней прислуги, нянь и ремонтных работников.
Ил. 7.1. Город Нью-Йорк, округ Нассау (штат Нью-Йорк) и Сан-Антонио (штат Техас) на карте США (Эрин Лилли)
Воздействие политического, экономического и медийного производства небезопасного аффективного климата можно наблюдать в микрокосме десятилетнего сравнительного исследования на материале закрытых жилых комплексов в Нью-Йорке, на Лонг-Айленде (штат Нью-Йорк) и Сан-Антонио (штат Техас) (ил. 7.1). Для большинства из их обитателей появление страха и неуверенности было связано со структурной перестройкой в экономике и внедрением неолиберальных урбанистических стратегий, которые привели к материальным, этническим и расовым изменениям в их прежних районах. А после 11 сентября страхи резонировали с аффективным климатом национальной безопасности, который усиливал предрассудки и паранойю.
В данном этнографическом примере представлены только три аспекта этого страха. Первый из них – это «страх перед преступностью и чужаками», который появился в качестве реакции на изменение расового состава жилых кварталов и ухудшение местной городской среды. Второй аспект – «страх перед чужаками», который у жителей закрытых сообществ выражается в виде озабоченности проницаемостью физических и социальных границ, что связывается с ростом численности нелегальных иммигрантов в том или ином районе и всеобщим «потемнением [цвета кожи жителей] Америки». Наконец, третий аспект – это «страх перед чужаками и террористами», возникший в качестве реакции на атаку на башни Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года и неустанное нагнетание страха и тревоги властями США в ходе последующей «войны с терроризмом».
Ил. 7.2. Закрытый пригородный жилой комплекс, построенный в соответствии с мастер-планом (Сета Лоу)
«Закрытый жилой комплекс», или «закрытое сообщество» (gated community), представляет собой объект жилой недвижимости с охраняемым въездом, окруженный стенами, заборами или земляными насыпями, обсаженными кустарником или зарослями. Иногда защиту обеспечивает недоступность участка, например, если комплекс находится на территории природного заповедника, а в некоторых случаях в этой функции выступает охраняемый мост (Frantz 2000–2001). За этими барьерами располагаются дома, улицы, тротуары и другие объекты инфраструктуры, а главные ворота открываются и закрываются охраной или при помощи ключей либо электронного удостоверения личности. Внутри таких комплексов часто существует собственная организация по наблюдению за соседями на общественных началах или присутствуют профессиональные охранники, которые патрулируют территорию пешком и на автомобилях.
Ил. 7.3. Закрытый поселок таунхаусов (Сета Лоу)
Исследование, о котором пойдет речь ниже, началось с того, что в 1994–1995 годах нам удалось попасть в закрытые комплексы для жильцов с доходами среднего и выше среднего уровня; один из них находился в округе Нассау на Лонг-Айленде, а еще три – в северных пригородах Сан-Антонио. В 2000 и 2005 годах для ответа на вопросы о расовых, классовых и культурных различиях, которые возникли по ходу реализации проекта, в исследование были включены комплексы, где проживали люди с доходами среднего и ниже среднего уровня (ил. 7.2 и ил. 7.3).
Первоначально были созданы карты каждого комплекса с использованием планов участков, разработанных архитектором или застройщиком. На этих картах были зафиксированы циркуляция жильцов, их занятия, физические следы и различия в дизайне и ландшафте каждого дома. Для определения стоимости каждого жилого объекта и его точного расположения на плане участка были собраны и использованы данные о планировках дом