Сета: Вы сказали, что вас беспокоят рабочие. Вы имеете в виду рабочих вообще или вас беспокоят строительные рабочие либо рабочие, у которых нет документов?
Карен: Это что-то вроде беспокойства, что они могут проскользнуть внутрь и выскользнуть наружу. Они же вообще нигде не зарегистрированы. Сегодня они здесь, а завтра их нет.
Сета: Я пыталась получить представление, кто эти люди.
Карен (смотрит озадаченно). Вы имеете в виду типа сейчас? Если бы вы спросили меня, собираюсь ли я завтра переезжать, то только в закрытый комплекс.
Любопытно, что, когда я поинтересовалась, каких рабочих Карен имеет в виду, она перевела разговор на причины своего переезда в закрытый комплекс. Приняв ее уход от ответа, я попросила сделать уточнение по этому поводу, и она вернулась к разговору о страхе перед преступностью.
Сета: В закрытый комплекс? Почему?
Карен: Я думаю, что безопасность – это самое важное; мне действительно надо знать, кто сюда приходит и уходит. Мне надо знать, что я приду домой и не обнаружу, что мое жилье взломано. После такого вторжения очень трудно, думаю, будет дальше жить без вот этого [ворот на въезде].
Метафоры проницаемых границ, через которые могут проникнуть «чужаки», также связаны с расиализацией пространства, когда репрезентация и определение «чужаков» основываются на расовых категориях. Расистские опасения по поводу «угрозы» со стороны какого-либо заметного меньшинства, будь то чернокожие, латиноамериканцы, азиаты или арабы, удивительно схожи между собой. Например, информантка Хелен подчеркивает, что расовый фактор сохраняет господствующую роль в появлении страха по поводу того, что кто-то может ворваться к вам домой. Это соображение она иллюстрирует рассказом о том, что случилось с ее подругой, которая живет «в прекрасном районе» неподалеку от Вашингтона (округ Колумбия).
Хелен: Она рассказывала, как один парень подошел к двери и она была очень напугана, потому что она белая, а он – черный, а в ее районе не было много черных. Она просто купила у него [то, что он продавал] лишь для того, чтобы он побыстрее отошел от двери, потому что она была чертовски напугана. Ужасно оказаться в такой ситуации. Мне вот нравится сама мысль о наличии безопасности.
Сета: Вас беспокоит преступность в вашем районе?
Хелен: Здесь нет, а в Сан-Антонио да. Там есть банды. Люди перегружены работой, у них есть семьи, им мало платят, стресс выходит из-под контроля, и они дурно обращаются со своими детьми. Дети уходят из семей, потому что им не нравится жить дома. Везде слишком много насилия. Оно начинается в городе, но потом дети становятся достаточно умными и говорят: «О боже, мне нужны деньги на одно, другое, третье, но в городе очень опасно, давайте выберемся из города и достанем их где-то еще». Мы – естественная цель для этого. Поэтому, когда я нахожусь в безопасном районе, мне не нужно беспокоиться так сильно, как в другом районе, где нет охраны.
Еще одной темой, обращаясь к которой жители закрытых комплексов рассуждают о проницаемости границ, выступает страх похищения. У информантки Донны этот страх сосредоточен на ее детях.
Донна: Знаете, он всегда такой испуганный… Но с тех пор, как мы здесь, он невероятно изменился.
Сета: Правда?
Донна: Небо и земля! А все потому, что тут есть ощущение безопасности, когда они не думают, что какие-то люди бродят по районам и улицам и что есть люди, которые могут причинить ему вред.
Сета: Ах… это невероятно.
Донна: Для моего мужа это и было самым важным – вывезти детей сюда, где они могут чувствовать себя в безопасности, и мы сами чувствуем то же самое, если они могут выходить на улицу и не бояться, что их кто-то собирается похитить… Мы чувствуем себя в большой безопасности, хотя, возможно, это и неправильно.
Сета: В каком смысле?
Донна: Знаете, у нас здесь есть рабочие, и мы по-прежнему думаем: «О, здесь они [дети] в безопасности»… В другом районе я ни на минуту не выпускала его из виду. Конечно, и они были немного младше, но я бы просто никогда, знаете, не подумала о том, чтобы отпустить их на соседнюю улицу. Это напугало бы меня до смерти, потому что не знаешь, что там происходит. Там было так много транспорта туда-сюда, и никогда не знаешь, кто проезжает по улице и как быстро он может схватить ребенка. А в нашем районе у меня вообще никогда не появляется такое ощущение.
Страх чужаков и террористов: испуг, тревога и паранойя
Теракт 11 сентября 2001 года во Всемирном торговом центре пополнил уже существовавший репертуар страхов перед чужаками, а также усилил беспокойство по поводу проницаемости границ, в особенности среди жителей Нью-Йорка. Линда, мать-одиночка, живущая в доме, который купила ее мать в закрытом комплексе на Лонг-Айленде, так выражала свой страх и его связь с событиями 11 сентября:
Линда: За пару лет до этого у нас здесь что-то [произошло]. Над нами летали вертолеты… Не помню, когда именно, но они искали какого-то сбежавшего заключенного, у которого была судимость за убийство. Это было довольно жутко. Выглядываешь на задний двор, а там лес, и сразу вопрос: а кто там?
Потому что, знаете, люди могут прийти сюда пешком. Прямо за нами находится поле для гольфа, любой может бродить по нему и решить тут околачиваться. Честно говоря, не знаю, способны ли чем-то помочь эти заборы.
Чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, Линда рассказала такую историю:
Как-то один из мальчиков моей соседки, младший, пропал. И эта женщина, понимаете, она просто побелела от страха, она действительно была на грани нервного срыва. А мы не могли его найти. На самом деле он был в доме еще одного соседа со своим другом, играл там. Я позвонила туда, чтобы выяснить, не там ли он, и не знала, что взрослых дома нет, но там был рабочий. А мальчики не знали этого рабочего. Рабочий просто вошел туда, отправился в детскую комнату и начал работать. Поэтому ей было не по себе [потому что рабочий так легко вошел в дом, где не было взрослых, а ее сын был там в это время рядом с незнакомым человеком]. Знаете, мы живем не в очень безопасные времена.
Сета: Что вы имеете в виду?
Линда: Я думаю, вся эта история с оградой говорит о том, что повсюду растет ощущение незащищенности. Я думаю, люди начинают понимать, что никто из нормальных американцев на самом деле нигде не находится в безопасности. У нас было так много насилия и терроризма – возможно, с этим все связано.
Ощущаемые угрозы со стороны преступников, чужаков, проницаемого района, куда легко попасть, и терроризма порождают оборонительную и нестабильную аффективную атмосферу, в которой жители пытаются создать безопасное и комфортное жилье. Но вместо этого в их интервью преобладают встречные эмоции восприятия дома: страх, неуверенность, беспокойство, паранойя и тревога.
Большинство людей хотят чувствовать себя дома уверенно и безопасно, но стратегии, используемые для достижения этого, – возведение все более высоких стен, приглашение обученных охранников и мобильных патрулей в закрытые комплексы, усовершенствование технологий наблюдения за жильем, усиление присутствия полицейских в форме и в штатском на улицах городов и в жилых комплексах, создание безопасных помещений и складирование запасов на случай террористической атаки – все это формирует новый уровень ответной эмоциональной реакции. Многие американцы хотят обеспечить безопасность жилья, но большинство из них не хотят жить в полицейском государстве. Усиление мер безопасности не справляется с невысказанными опасениями граждан по поводу уязвимости государства и растекающейся по всей стране атмосферой страха перед чужаками, включая иммигрантов, террористов и даже того парня, что живет по соседству111.
Всё новые «угрозы» создаются и распространяются вне зависимости от исходных событий. После 11 сентября 2001 года администрация президента Буша-младшего мобилизовала дискурс страха и аффективный климат незащищенности, что позволило ограничить свободу в США, а в конечном итоге начать непопулярную войну в Ираке. Несмотря на то что администрация Барака Обамы вывела оттуда значительную часть войск, новые проблемы в Афганистане, Ираке, Сирии, Пакистане и странах Северной Африки продолжают требовать военных действий и антитеррористических инициатив. Высокий уровень страха и тревоги отмечается даже после освещения террористических актов в СМИ (Boscarino, Figley and Adams 2003, Rothe and Muzzatti 2004, Schuster et al. 2001), особенно среди детей (Gershoff and Aber 2004, Keinan, Sadeh and Rosen 2003, Saylor et al. 2003).
На локальном уровне нарастание социально-экономического неравенства, культурного разнообразия и нисходящей мобильности создает ощущение, что ситуация развивается в неправильном направлении, а в устоях среднего класса происходит сдвиг: усиливается предрасположенность к негативным эмоциям и защитным стратегиям (Young 1999, Newman 1993, Ortner 1998). Страх и неприязнь к «чужакам» усиливаются ощущением, что нелегальные иммигранты захватывают рабочие места и возможности трудоустройства для местных, а также пользуются услугами, которые оплачиваются за счет налогов граждан. События, освещаемые в СМИ, наподобие стрельбы в школах и похищений детей, в сочетании с характерным для всей страны климатом неуверенности и страха подавляют ощущение дома как места, где люди чувствуют себя в безопасности.
Еще одной иллюстрацией того, как эмоции и аффекты создают и изменяют пространства и места, являются два исследования революции в Египте и того, как она разворачивалась в столице страны Каире. Предметом этнографического интереса в исследованиях Фархи Ганнам (Ghannam 2012) и Джессики Уайнгар (Winegar 2012) стало порождение локальных смыслов, эмоциональных пространств и политической агентн