сложное, многомерное и обладающее разнообразным населением [курсив в оригинале. – С. Л.] (multiply inhabited)» (Jackson, Crang and Dwyer 2001: 3). В такой формулировке транслокальность предстает в качестве одновременного обитания в нескольких пространствах. Особенно перспективными для дальнейшего осмысления транслокального пространства представляются работы Майкла Кирни, описавшего случай «Оахакалифорнии» как конденсированной идентичности (Kearney 1995), и Роджера Рауза о контурах циркуляции мигрантов (Rouse 1991), подходы к социальному полю Пегги Левитт и Нины Глик Шиллер (Levitt’s and Glick Schiller 2004), а также описание транснационального создания мест у Джины Перес.
Кроме того, глобализация радикально меняет социальные отношения и живущие своей жизнью места при помощи электронных СМИ и мобильности, ведущих к разрушению изоморфизма пространства и культуры. Этот процесс культурной глобализации создает новые формы публичной культуры и еще больше ослабляет идею территориальности на базе государства, усиливая транслокальные отношения – отношения между отдельными местами. Предложенный в исследовании Арджуна Аппадураи (Appadurai 1996) каркас для осмысления локальных разрывов глобальных культурных потоков с помощью таких понятий, как «этноландшафты», «медиаландшафты», «техноландшафты», «финансовые ландшафты» и «идеологические ландшафты», был одной из первых попыток охарактеризовать нерегулярность этих структур. Обращаясь к понятию этноландшафта как «ландшафта людей, обитающих в меняющемся мире, в котором мы живем, – туристов, иммигрантов, беженцев, изгнанников, трудовых мигрантов (guest workers) и других перемещающихся групп и лиц» (Appadurai 1996: 33), – Аппадураи делает акцент на том, как глобализация влияет на лояльности отдельных групп в диаспорах, на манипуляции с валютами и другими видами материального капитала, а также на стратегии, меняющие основу культурного воспроизводства. Культурная глобализация и публичная культура пересекают традиционные политические и социальные границы, а культурное воспроизводство происходит за пределами национального государства и стабильных культурных ландшафтов.
В то же время Аппадураи дает новое – реляционное и контекстуальное, а не пространственное или скалярное – определение понятия «локальность», которая рассматривается в его исследовании феноменологически как социальная и технологическая интерактивность. При этом Аппадураи закрепляет понятие «соседство» (neighborhood) за имеющими определенную локацию в виртуальном или материальном пространстве сообществами, выступающими в качестве мест социального воспроизводства (Appadurai 1996: 179). «Множество перемещенных, детерриториализованных и нестабильных групп, формирующих сегодняшние этноландшафты, вовлечены в конструирование локальности как структуры ощущений. Зачастую это происходит под угрозой эрозии, рассеивания и разрушения „соседств“ как целостных социальных формаций» (Appadurai 1996: 199). Локальность у Аппадураи имеет феноменологический характер, она отделяется от «соседств» и имеющих некую позицию на карте пространств – такой подход привносит в транслокальность и ее производство виртуальные и аффективные измерения.
В то же время многие перемещенные лица119 переживают этот опыт с чувством принадлежности к прежнему месту своего проживания при одновременном – физическом – нахождении в другом месте (Brun 2001). Данный парадокс дает еще одну возможность для осмысления транслокальных процессов с бóльшим пространственным акцентом. Кэтрин Бран рассматривает пространство как «место, переживаемое на практике», которое состоит из особых маршрутов, формирующих «пространственную сетку» памяти и воображения. В работе Бран дается и другое определение пространства как «одновременного сосуществования социальных взаимосвязей на всех пространственных уровнях – от сугубо локального до самого глобального» (Brun 2001: 19), а место выступает артикуляцией этих отношений. Такой подход позволяет зафиксировать одновременность, возникающую вместе с транслокальностью, но самое главное заключается в том, что сформулированные Бран определения места и пространства подкрепляют ее утверждение о том, что беженцы не находятся «вне места», поскольку их «место» располагается в самой точке их пребывания. Место, где обитают беженцы, включает не только их физическое местонахождение, но и их родину, а стало быть, они вовсе не являются «перемещенными лицами». Этот тезис дает возможность для перехода к новому типу миграционной политики, дающей беженцам больше агентности и рассматривающей их как людей, в определенной степени контролирующих собственную жизнь. В основе моего осмысления феномена транслокального пространства лежит именно эта одновременность опыта пространства и места, возникающая из пространственной сетки социальных отношений.
Еще одной концепцией транслокальности выступает «транснациональный урбанизм» – Майкл Смит (M. Smith 2005) использует это понятие для описания возможностей транслокальных связей, разделенных некой дистанцией, но при этом зафиксированных в физическом пространстве. В качестве ключевых точек транслокальности Смит рассматривает транснациональные города, отдавая приоритет рассмотрению пространственного положения мобильных субъектов, а не пространству потоков120. Формирование транслокального пространства в его исследовании прослеживается на примере связи между городами Напа в Калифорнии и Эль-Тимбиналь в мексиканском штате Гуанахуато. Рассматривая сеть мигрантов из Эль-Тимбиналя, Смит упоминает, как ее представители внесли почти 50 тысяч долларов на реконструкцию церкви и главной площади родного города, в ходе которой там появились скамейки с именами жертвователей. В результате транслокальность предстает набором отношений и привязанностей, которые порождают общее ощущение смыслов и интересов, связывающих как самих акторов, так и транслокальное социальное поле посредством искусственной среды.
В рассмотренных выше исследованиях можно выделить четыре основания для концепции транслокального пространства как отдельной «оптики» для изучения пространства и места. Само понятие транслокальности отделяет опыт локальности и принадлежности от физической связи с конкретным районом или родными местами – теперь этот опыт локализуется в мобильных телах и множестве жизненных пространств иммигрантов. В то же время к транслокальности относится возможность одновременных социальных взаимосвязей и интеграции транслокальных социальных полей и акторов, происходящих в антропогенной среде, а также виртуально при помощи цифровых технологий. Транслокальность воссоздает связи между лояльностями, аффектами и пространствами, разъединенными глобальными потоками капитала, при помощи переосмысления повседневной жизни, которое может происходить как в определенном месте в привычном смысле этого слова, так и при помощи мобильной связи. Наконец, транслокальное пространство создает возможности для различных типов социальных, пространственных и политических структур благодаря тому, что людей и отдельные места связывают общие смыслы, лояльности и интересы.
Все эти соображения подкрепляют тезис о том, что транслокальное пространство представляет собой новую пространственную конфигурацию, которая ведет к эмпирическим, социальным и материальным последствиям для жизни людей не только в глобальном, но и в локальном масштабе. Концептуальная «оптика» транслокального пространства по-прежнему находится в становлении, однако ее актуальное состояние уже позволяет продемонстрировать новые – непохожие на прежде известные – разновидности пространства, появляющиеся в разных частях мира. Превратятся ли транслокальные пространства в локации, обладающие потенциалом политического действия, зависит от ряда факторов. В частности, многое будет зависеть от того, как поведут себя компенсаторные силы пространственно-временного расширения, бросающие вызов способности устанавливать связи между временем и пространством. Так или иначе, понятно, что этот краткий обзор дает лишь общее представление о новой сфере прикладных и теоретических исследований.
Концепция транслокального пространства находится в развитии, но, как демонстрирует приведенное описание основных подходов к этому феномену, пока она имеет экспериментальный характер, а ряд вопросов остаются без ответа. Например, каким должно быть корректное этнографическое описание транслокального пространства? Кто является субъектом, наделяющим пространство или место транслокальным статусом? Является ли транслокальность чем-то переживаемым или обсуждаемым людьми, либо же это чисто аналитическая конструкция, которую исследователи используют для характеристики определенной разновидности мест, конкретной группы людей или взаимосвязанного набора транснациональных сетей? Еще более важно выяснить, относится ли транслокальное пространство к индивидуальному или коллективному опыту – и всегда ли оно связано с физическим, виртуальным или воображаемым пространством? Ответить на эти вопросы помогут два приведенных ниже этнографических примера, за которыми, будем надеяться, последуют дальнейшие дискуссии.
Этнографические примеры
Первым примером выступает этнографическое экспресс-исследование (REAP)121 рынка латиноамериканской общины на Мур-стрит в Бруклине. Это место формирует ощущение транслокальности при помощи различных механизмов, включая постоянное присутствие на рынке пуэрториканцев, сохраняющих связь со своей родиной, использование разговорного испанского языка, звуки карибской музыки, продажу и потребление пуэрториканских и доминиканских продуктов питания, а также украшение магазинов и стен пуэрториканскими флагами и трафаретными граффити с изображением каситас [домов латиноамериканского типа]. Кроме того, транслокальность появляется благодаря рыночным торговцам: происхождению их семей, их трудовым биографиям и сюжетам, связанным со взаимоотношениями между континентами и государственными границами. Материальная культура рынка, жизненный опыт торговцев, наличие в этом месте покупателей, семей и дружеских компаний ла