Он открыл глаза, но проснулся нс сразу. И показался ей растерянным. Юным. Беззащитным. Потом его взгляд сосредоточился, и Филип снова стал самим собой. Новым собой. Незнакомым.
Они закрыли дверь и пошли по коридору. Холодный бриз от вращения пах сыростью и озоном. В руке у Наоми осталась недоеденная лепешка. Она откусила еще раз, но остывшее тесто застревало в горле. Бросая остатки в утилизатор, она постаралась не увидеть в этой аллегории чего-то большего.
Син громоздился у двери, привычно хмурясь. Он стал старше. Жестче. Наоми скучала по нему молодому. И по себе прежней.
– Готова, Костяшка? – спросил Син.
– Да, черт возьми, – сказала она, и Син присмотрелся к ней внимательней.
Может быть, услышал в ее словах больше, чем просто подтверждение.
Корабль оказался простым транспортным скифом, таким маленьким, что его вороненые борта, казалось, прогибались под тяжестью причальных зажимов. Эпштейновская тяга отсутствовала, так что большую часть объема занимала реактивная масса. Лететь придется на струе, и основная часть рейса пройдет в невесомости. Немногим лучше, чем скафандр с реактивным ранцем и запасом газовых баллонов, но для их нужд сойдет. Наоми купила скиф на распродаже старья, проведя деньги из своей доли в «Росинанте» через два анонимных счета – на Луне и на Ганимеде. Последним владельцем числился некий Кооператив Эдвардса по устранению малых рисков. Эта компания возникла только для заполнения регистрационных бланков и должна была исчезнуть вместе с кораблем, который, если верить опознавательному коду, назывался «Четземока». Он представлял собой примерно половину того, что Наоми могла назвать своей собственностью, но в бумагах ее имя не фигурировало. Она считала, что этого мало. Она считала, что это слишком. Она сама не знала, что и подумать.
Филип ждал в доке перед погрузочным краном, и Наоми тоже остановилась там. Син с Каралом: и Миралом держались в стороне, чтобы не нарушать их уединения. Причал был платной парковкой, красные цифры на стене сменялись, отсчитывая время до перехода к новому нанимателю. Стены из металлокерамики потускнели: постоянное космическое излучение разрушало изоляцию. Воздух пропах смазкой. Кто-то оставил на стене старый плакат: рассеченный круг АВП, окруженный сложившимися в круг полумесяцами Земли и Марса. Не просто АВП, а АВП воинствующий.
Когда-то Наоми принадлежала к нему.
Подтянулись остальные. Джози и Старик Сэнди. Вингз – другого его имени она не знала. Незнакомая женщина с тяжелым лицом и грустным взглядом – у нее не хватало одного зуба. Бритоголовый мужчина с паутиной ярких шрамов на темной коже головы, хромающий от незалеченного ранения ступни. Еще кто-то.
Проходя, все они кивали Филипу. Их лица выражали смесь уважения и снисходительности. Все они знали ее сына лучше нее. Все они улетали вместе с ним. В другое время такая боль в груди встревожила бы Наоми. Сейчас она знала причину.
Слезы грозили навернуться на глаза, но Наоми их сморгнула. И прикусила язык, чтобы не расплакаться.
– Все в порядке? – спросил Филин.
Она засмеялась, и ком в горле совсем застыл.
– Более или менее. Как только обновят реестр, можно будет заполнять полетный план и вылетать.
– Хорошо.
– У тебя есть минутка?
В его метнувшемся взгляде Наоми почудилось беспокойство. Сердце ударило один раз – и он кивнул, подбородком указал в угол. Они отошли вдвоем – остальные посторонились. Сердце у Наоми стучало, как бывало в опасности. Пульс ощущался в горле.
У стены причального отсека они остановились, и Филип повернулся к ней лицом. В мозг властно вторглось воспоминание о беззубом младенце, ухватившемся за ее палец, и Наоми не сразу сумела выбросить из головы эту картину.
– Хорошо, что повидались, – сказала она.
Ей показалось, что он не ответит, но чуть погодя все же прозвучало:
– Да, хорошо.
– Корабль, – сказала она, – когда сделаете дело, будет твоим, ладно?
Филип оглянулся через плечо.
– Моим?
– Я хочу, чтобы у тебя был корабль. Ну, или продай его и оставь себе деньги. Или оставь корабль. Все равно он твой и больше ничей.
Филип мотнул головой.
– Ты с нами не полетишь?
– Я не для того здесь, чтобы вернуться, – сказала Наоми и вздохнула. – Я нашла тебя, потому что он сказал, что ты в беде. Я здесь ради тебя. С тем, что он делает и заставляет делать тебя, у меня нет ничего общего. Не было и нет.
Филип долго не шевелился. У Наоми перехватило горло, так что она и вздохнуть не могла.
– Я понимаю, – сказал ей сын.
Сын, которого она опять покидала. Который возвращался к Марко и к тому, чем был Марко.
– Твой отец – нехороший человек, – вырвалось у Наоми. – Знаю, ты его любишь. Я тоже когда-то любила, но он не…
– Не оправдывайся, – прервал ее Филип. – То, что ты сделала ради нас, я ценю. Большего ты сделать не хочешь. Грустно, но он предупреждал о такой вероятности.
– Ты мог бы улететь со мной. – Этого Наоми говорить не собиралась, но едва слова прозвучали, она поверила в них всей душой. – Нам в команду нужны люди. Мы независимы, хорошо обеспечены. Сделал бы рейс со мной, а? Чтобы… как следует познакомиться?
В первый раз сквозь сдержанность ее сына прорвалось настоящее чувство. Между бровями протянулись три тонкие черточки, а в улыбке отразилась растерянность – или жалость.
– Мне вроде как есть чем заняться, – сказал он.
Ей хотелось упрашивать. Хотелось подхватить его на руки и унести. Хотелось вернуть его. Это было неприятнее, чем боль потери.
– Тогда, может, в другой раз, – закончила она. – Когда захочешь, только дай знать. На «Росинанте» тебе найдется место.
«Если Марко тебя отпустит, – подумала, но не сказала она. – Если не станет мучить тебя, как меня когда-то. – И сразу возникла другая мысль: – Как же я буду объяснять все это Джиму?»
– Может, потом, – кивнул Филип. Он протянул руку, и они обхватили друг друга за запястья. Он отвернулся первый – отошел, спрятав ладони в карманы.
Чувство утраты было огромным, как океан. Она осознала разлуку не сейчас. Наоми ощущала ее каждый день с того момента, как ушла от Марко. Каждый день, что она жила своей жизнью, а не той, что предписал ей он. Сейчас так больно было просто потому, что она видела, во что сложились все эти дни, и ощущала их трагичность.
Наоми не заметила, как рядом оказались Син и Карал. Она вытерла глаза основанием ладони – сердито, смущенно, в страхе, что доброе слово покончит с остатками ее самообладания. Доброе слово или жестокое.
– Хой, Костяшка. – Гулкий, как лавина, голос Сина звучал тихо и мягко. – Ну что – никак не коммт мит[151]? Филипито – это что-то. Понятно, сейчас он натянут до звона, но сейчас он в деле. Когда он не пасет стадо, с ним весело. Иногда он даже милый.
– У меня были причины уйти, – проговорила Наоми, и каждое слово казалось ей тяжелым, липким, правдивым. – Они никуда не делись.
– Он твой сын, пет? – напомнил Карал, и укор в его голосе успокоил Наоми.
Потому что на это у нее был ответ.
– Слышал рассказы, как волк в капкане отгрызает себе лапу? – сказала она. – Этот мальчик – моя лапа. Без него мне никогда не быть целой, но я лучше сдохну, чем откажусь от свободы.
Син улыбнулся, и она увидела грусть в его глазах. Что-то в ней высвободилось. Дело было сделано. Здесь все кончено. Сейчас ей хотелось только прослушать все сообщения Джима и найти самый быстрый транспорт на Тихо. Она была готова вернуться домой.
Син раскинул руки, и она последний раз приникла к нему, скрылась в его объятиях и припала головой к его груди. Она грязно ругнулась – Сип хмыкнул. От него пахло потом и благовониями.
– Ах, Костяшка, – пророкотал Син, – зря тебя сюда принесло. Суи дезоле[152], а?
Он покрепче обхватил ее, прижал ее руки к бокам. И выпрямился, оторвав ее от палубы. Что-то укололо Наоми в бедро, и Карал неловко отступил, не успев спрятать иглу. Наоми забилась, ударила Сина коленом. Его сокрушающие объятия выдавили весь воздух из легких. Она укусила Сина в плечо – там, куда дотянулась, – и почувствовала вкус крови. Голос великана ласково убаюкивал ее, но слов она уже не различала. Онемение расходилось от ноги к животу. Казалось, что Син падает вместе с ней, но все никак не может упасть. Вот он перевернулся, не отрывая ног от настила.
– Не надо! – захлебнулась она и услышала свой голос словно издалека. – Пожалуйста, не надо.
– Надо, Костяшка, – отозвался Син. – Такой план иммер, всегда. Для того и затеяно.
Мысль пришла в голову и ускользнула. Она хотела вогнать колено ему в пах, но больше не чувствовала ног. Дышалось шумно и трудно. Через плечо Сипа она видела стоящих у трапа людей. И свой корабль. Корабль Филипа. Все они наблюдали за ней. Филип тоже без выражения смотрел на нее. Наоми не знала, кричит она, или ей это кажется. А потом словно выключили свет, и мысли погасли.
Глава 20Алекс
Во время пилотирования корабля – любого корабля – наступал момент, когда ощущение тела у Алекса распространялось на все судно. Он знал, что чувствует корабль при маневре – насколько сокращается перегрузка при отключении того или иного двигателя, как много времени занимает кувырок в срединной точке маршрута, – и все это создавало ощущение глубокой интимности. Иррациональным образом менялось самоощущение. Алекс по-другому сознавал себя. Переход от «Кентербери» – тяжелого, величественного колонистского корабля, приспособленного для буксировки льдин, – к фрегату упреждающего удара, который позже получил имя «Росинант», словно сделал Алекса на двадцать лет моложе.
Но даже «Роси» был многотонной махиной из металлокерамики. Он умел быстро и круто развернуться, но для такого движения требовалась воля и сила. Пилотировать гоночную шлюпку – «Бритву» – было все равно что летать на перышке в ураган. Не кораблик, а капсула, не больше командной рубки «Роси», снабженная эпштейновским двигателем. В запечатанный машинный отсек доступ имели только механики во время стоянки в доке. Команде не полагалось обслуживать технику – для этого нанимались особые работники. Два кресла-амортизатора стояли вплотную друг к другу, а позади располагались только гальюн, распределитель питания и койка, на которую Бобби никак не помещалась. Чтобы за десять секунд кораблик совершил два полных оборота, маневровым двигателям требовалась мощность, которая едва бы качнула «Роси» на пять градусов, причем за вдвое большее время.