— Литовка… — поправил Серега.
— Да один хрен! Дура набитая! Там не вешаться надо было, а бежать к нему, всех родичей к черту послать! Все равно уж жила с ним…
— У всех по-разному, — вздохнул Серега. — А все же и правда жалко его… Такое прошел — на три жизни хватит. Если не сорвется — будет ему что детям рассказывать… Не то что нам…
— Детям… — печально вздохнула в свою очередь Люська. — После Чернобыля-то? От него нарожаешь… Я уж лучше от тебя, пьяницы, рожу, чем от него… И ни одна баба, если узнает, что он в Чернобыле работал, за него не пойдет.
— Спать пора, — зевнул Серега, — за всех все проблемы не решишь…
Что-то в этот раз их мучило, мешала какая-то тревога и тоска. Легли бок о бок, не спали, не ласкались и ворочались.
— Раньше люди говорили: «Скорей бы война кончилась!» — вздохнула Люська. — Потом: «Лишь бы войны не было!» Тем и жили. А теперь чего? Чего ждать? Ты вот с высшим образованием, скажи мне…
— Если б того высшего образования не было, — проворчал Серега, — я бы тебе быстрее ответил.
— Во-во, интеллигенция паршивая, всех учить беретесь, а сами ни хрена не знаете, только и умеете мозги заполаскивать… Раньше я все знала: кого боятся все — того и ты бойся, кому все дают — тому и ты давай, бери столько, сколько положено. Вырастешь до завмага — сможешь больше взять. А сейчас — страшно. Зойкин набор этот, с рыбой и колбасой — уж на что мелочь, а неспокойно. Раньше бы я сама таких полста загнала и забыла.
А теперь не нажилась, потратилась только — и уже страшно. Уй, а вдруг и правда продавцов резать пойдут?
— Откупитесь, — уверенно сказал Серега, — если уж начнут резать, так не вас… Правильно Шурик сказал: пустили в разгон, а остановить не смогли…
— Все равно страшно… Потискал бы меня, что ли? Может, вылетит из головы, а?
— Не знаю, выйдет ли, — сознался Серега, — устал я… Каждый день, как на работу…
— Ну хоть обними, интеллигенция-импотенция. Глядишь, разогреешься…
Пришлось обнять. Верно! Вылететь из головы не вылетело, но как-то притупилось, как долгая зубная боль. А потом, действительно, разогрелось. У самого Сереги это была уже не потребность, а обязанность. Теперь перед его глазами все чаще вставал образ каторжанина, упорно долбящего ломом скалу. Выполнив наконец свой скорбный труд, он крепко заснул. Люська не беспокоила его до утра.
РАЗБЕГ
Пятница, 20.10.1989 г.
Утром Серега, как это ни удивительно, сам побеспокоил Люську, и на работу она отправилась совершенно довольная собой, даже завилась на электрощипцах, припудрилась. Серега попробовал себя в роли гримера и, используя неведомо откуда попавшую к Люське гонконговскую косметичку, разрисовал ее мордаху так, что его клиентка, разглядев себя в зеркало, сумела только ахнуть:
— Ну, блин!
В клуб Серега заглянул больше для проформы. Дела, конечно, никакого не было. На сегодня даже отменили киносеансы, чтобы получше подготовить зал для «Вернисаж-аукциона». Парадная лестница, ведущая на второй этаж, была перекрыта тремя «беретами», которые всех заворачивали на боковые, черные. Весь зал второго этажа был отгорожен банкетками, на которых тоже восседали «береты». Особо таинственным казался буфет. Тоже охраняемый «беретами». Один из взводов метлами сметал сухие листья с площадки перед парадным входом. Другой помогал разгружать телеаппаратуру, привезенную группой Веры Васильевны. Сама Вера Васильевна, Иван Федорович и Владик, похоже, готовились к съемке интервью. Упитанный усач в оранжевой куртке и ядовитозеленом кепи прицеливался в них переносной камерой.
— Сергей Николаевич! — услышал Серега голос телевизионщицы.
Пришлось остановиться и подойти.
— Очень хорошо, что вы появились! — воскликнула Курочкина. — Я все время чувствовала, что изобразительный ряд неполный. Сейчас мы сделаем три минуты с завклубом и председателем, а потом две минуты на вас.
— Да я не… — попробовал отбрехаться Серега, но его тут же перебили: все естественно, без лакировки и приукрашивания. Руководителям, безусловно, надо быть при параде, так сказать, а вам — вполне приемлемо.
«Три минуты с руководителями» протянулись достаточно долго. То не нравился ракурс, то фон, то освещение, то еще что-то. Наконец Вера Васильевна сунула микрофон под нос Ивану Федоровичу и со снисходительной улыбочкой спросила:
— Иван Федорович, не пугает ли вас предстоящее мероприятие?
— Нет, не пугает, — изобразив на лице никсоновскую улыбку, ответил завклубом. — Я полагаю, что перестройка сделает совершенно обычным делом то, что сейчас кажется чем-то из ряда вон выходящим.
— И вам не страшно, что сюда, можно сказать, в глухую провинцию, в маленький заводской клуб прибудут иностранцы и воочию увидят все как есть?
— Нет, не пугает, — гордо ответил Иван Федорович, — нам нечего скрывать. Да, наш клуб пока не слишком шикарен, даже, я бы сказал, убог. Нам, конечно, есть чем гордиться по сравнению с другими аналогичными учреждениями культуры в нашем городе и районе, но до идеала еще далеко. Тем не менее, мне кажется, иностранным гостям будет интересно узнать, что гласность и перестройка пробудили культурные силы, которым в эпоху застоя приходилось, так сказать, наступать на горло собственной песне. Я надеюсь, что они увидят здесь то, что привлечет их внимание, заставит по-иному взглянуть на культурный потенциал российской провинции.
Вера Васильевна перенесла микрофон к Владику.
— А у вас какие надежды, Владислав Петрович?
— Какие могут быть надежды у делового человека? — Улыбка у Владика получилась естественнее и приятнее. — Коммерческие! Мы отбирали произведения на аукцион достаточно строго, но вместе с тем все-таки риск велик. Во многом, конечно, мы рискуем. Кооператив уже приобрел для распродажи более двухсот картин и оплатил их наличными. Общие затраты составили более тридцати тысяч рублей. На данный аукцион мы отобрали лишь 128 произведений, но с торгов пойдут лишь 16. Таким образом мы являемся в какой-то степени благотворителями, ибо еще не знаем, найдут ли покупателя приобретенные нами произведения. Однако мы надеемся, что молодые, самобытные, но еще неизвестные миру художники, получив от нас определенную материальную поддержку, смогут продолжать свои творческие опыты и добьются признания.
— Нормально! — сказал оператор. — Давайте художника.
Теперь Вера Васильевна стала поворачивать Серегу. Наконец, установив его так, как ей хотелось, ока провела краткий инструктаж:
— Главное, не волнуйтесь, отвечайте естественно. Пока вас еще никто не видит, если где-то будет что-то не так, подрежем, уберем. Внимание, запись! Мы беседуем с одним из участников «Вернисаж-аукциона» художником-оформителем Сергеем Панаевым. Сергей Николаевич, что вы предложили «Спектру»?
— «Истину», — ответил Серега каким-то не своим, но довольно естественным голосом. — Ну а что получилось — я оценивать не могу.
— «Истина»? Это название картины, не так ли?
— Так.
— И в каком жанре она сделана?
— Затрудняюсь сказать… — пробормотал Серега, и Вере Васильевне это не понравилось.
— Стоп! — скомандовала она. Целившийся в Серегу радужный зрачок объектива опустился. — Сергей Николаевич, вы действительно не знаете?
— Не знаю…
— Хорошо, тогда надо этот вопрос опустить… Правда, боюсь, что и другими вас огорошу. Иван Федорович и Владислав Петрович свои ответы отредактировали, а с вами мы не работали. Давайте взглянем…
Вера Васильевна раскрыла блокнот и торопливо проглядела набросанные от руки строчки.
— Давайте вот с гот вопрос: «Чего вы ждете от аукциона?»
— Строго говоря, ничего… — ответил Серега. — Деньги я уже получил, а теперь чего ждать?
— Как с вами трудно…
— Да вы скажите мне, что вам хочется услышать, — посоветовал Серега. — А то я опять что-нибудь не то скажу/
— Ну хорошо. Надо сказать как-нибудь с волнением, оптимистично, но не притворно, естественно…
— Степанковская! — Иван Федорович вдруг резко сорвался с места и побежал. Там, куда он направился, разворачивалась, заехав во двор клуба, черная «Волга». Степанковская Нелли Матвеевна являлась первым секретарем горкома.
Владик усмехнулся, Серега тоже.
— Давайте поскорее! — заторопила Курочкина. — Надо и ее проинтервьюировать…
— Давайте.
— Чего вы ждете от «Вернисаж-аукциона»?
— Я жду многого, но надеюсь, что все будет прекрасно! — сказал Серега и сам засмеялся своей ахинее.
Курочкина покачала головой, что-то пробормотала под нос, возможно, даже ругательство, но времени у нее не было: Степанковская медленно плыла к входу в клуб, а рядом с ней, чуть отставая, как адъютант от маршала, вышагивал Иван Федорович. Все это Серега видел уже много раз и любоваться этим не хотелось. Ему неудержимо хотелось домой, тянуло «мурзильничать». Вчера он стоял перед планкой, прикидывал, примеривался. Сегодня надо было начинать разбег. И от этого разбега зависело, появится ли его новое творение или нет.
…Подрамник получился довольно большой — полтора на метр. Серега неторопливо пришивал к планкам холст обойными гвоздиками, ровнял, подтягивал — до звона. Руки работали как бы автоматически, а голова все больше и больше втягивалась в совершенно иное дело. Она уже несколько раз создавала и переделывала композицию, меняла цвет и позы, тени и оттенки. Потом, пока руки устанавливали холст на мольберт, разум убежал уже далеко, к самому финишу работы…
…Серега заканчивал грунтовку, когда неслышно подошедшая сзади Люська обняла его сзади и сладко притиснулась животом и грудью…
— Малюешь? — спросила она. — Это чего будет?
— Ты и я, вот чего будет… — ответил Серега, очищая шпателем комочки белил.
— Голые? — с азартом спросила Люська.
— Ага, — подтвердил Серега, и это была правда.
Оставив грунт сохнуть, он решил на время выкинуть работу из головы. Взялся помогать Люське, которая где-то добыла свежие помидоры, соленые огурцы и португальское постное масло из сои. Сделали смесь из всего этого с картошкой и селедкой, съели.