— Душа у тебя, конечно, нет, — вздохнула Аля. — Ой, как не помешал бы!
— Что делать, тут не Москва. Ты знаешь, и задумал новую работу…
— Вот это да! Ты человек искусства, — сказала Аля. — Лежит, извиняюсь, на бабе и думает о живописи…
— Не совсем так, — улыбнулся Серега, — строго говоря, в этот момент ты сверху. И ты — основа композиции.
— Интересно. Это опять аллегория, как в «Истине» и «Откровений»?
— Да. Эта штука будет называться «Мечта».
— Очень жаль, но позировать я тебе не буду. Мне надо завтра ехать в Москву. Почему, ты думаешь, я так форсировала события?!
— А мне и не надо, чтобы ты позировала. Ты у меня здесь, — Серега постучал себя по лбу.
— Ну ладно. Посмотрим, что будет. У меня, к сожалению, в Москве будут совсем не веселые дела. Надо будет похороны организовывать. И завтра тоже… В общем, я тебе очень благодарна, что так хорошо все вышло. Совести у меня нет, я это знаю, но я не могу тонуть во всей этой скорби. У меня не хватает эмоций. А может, и хватает, но я должна быть живой. Твоя бывшая Лена запаслась коньяком. Хлопнет пару рюмок и забудется. А я не могу. Мне нужно другое. Вот я и взбрыкнула. Не бери все это всерьез, ладно? Сейчас еще разок — и хватит. Не стоит особого пира во время чумы устраивать…
— Понял, — кивнул Серега, — думаю, можно и без третьего раза.
— Нет, Бог любит троицу!
— Я же старый.
— Ничего. Я помогу тебе помолодеть.
И помогла. Τо, что она делала и, видимо, находила нормальным между мужчиной и женщиной, Серега телом принял, но душой принять не мог. Ему стало как-то мерзко и страшно, что в этом бесподобном существе таится и такая сладкая гадость. Может быть, это было хорошо, потому что им было пора расставаться.
…Когда все завершилось, он бросил взгляд на часы.
— Ух ты, пора Домовитовых забирать! А то еще заблудятся! — сказал он и начал одеваться. Аля сладко дотянулась и пробормотала:
— Хорошо! Только… Знаешь, не считай меня шлюхой и нимфоманкой, ладно? Я не такая.
— Верю, верю. Ты не устала? Машину-то можешь вести?
— Смешно. Я могу сейчас до Москвы прокатиться, не то что два квартала. А ты хотел меня за рулем подменить? Пожалуйста. Я посплю.
— Да я не умею, — честно сознался Серега.
— А мотоцикл?
— И на него прав нет. С перепугу больше поехал. Правда, раньше Тоже ездил.
— В общем, скоро мужчины переведутся, — заключила Аля. — Ну куда денешься?
…Съездили за Домовитовыми. Кап-раз был в веселом настроении. Видно, в его морской душе что-то такое штормило. Все время улыбался и даже подхихикивал себе под нос, хотя ничего не говорил. Зинка сидела молчаливая и с каменным лицом, похоже, переваривала.
Аля высадила их, поцеловала Серегу в щеку и укатила в гостиницу.
Зинка, войдя в комнату, втянула носом воздух и недовольно сказала:
— Проветрили бы, что ли, хоть топор вешай.
Серега открыл форточку, Зинка поставила чайник.
— Да-а, — произнес кап-раз, улыбаясь каким-то воспоминаниям, — цивилизация!
— Разврат все! — высказалась Зинка. — Сидят пацаны и девки, глядят и думают — вон как жить можно! Ну и живут. Вон Серега, уж седой скоро будет, а туда же. Нашел какую-то просвистелку с машиной. Небось папина машинка-то?
— Не знаю, — проворчал Серега, — не суйся не в свое дело!
— Как это — не суйся?! Я тебе кто? Сестра старшая! А между прочим, мама нам обоим дом завещала. Так что половина — моя, так и помни. И пусть кто другой сюда пристроиться не думает! А то уж Елена хотела загнать чужое-то.
— Зачем он нам, Зинуля? — спросил кап-раз. — У нас ведь в Тамбове жилье есть не хуже. В деревне, конечно, ну, зато воздух.
— Тамбов — Тамбовом, а здесь — мое. Не отдам. Или зови оценщиков да выкупай мою половину. Он тысяч на десять потянет, дом этот.
— Я тебе все пятнадцать дам, только отвяжись.
— Пятнадцать! Ой, трепло! Где ты найдешь их, банк грабить собрался?
Серега промолчал.
— Вот-вот, прикусил язык-то! — победоносно сказала Зинка. — Гулять-то мастер с девками! Я понимаю, так не проживешь, но на кой ляд тебе эта вертихвостка? Взял бы какую-нибудь постарше, за тридцать, а это что? Фьють — и нету! У нее в Москве, еще не один десяток дураков наберется.
— Наберется, наберется… — согласился Серега. — Я спать хочу. Мне завтра на работу.
— И то правда, — кивнул кап-раз, вставая.
Зинка поднялась из-за стола и добавила как бы между прочим:
— Гальку-то, слышал, на пять лет осудили. Кузьминишна рассказала, вот так. Суд сегодня был. И то спасибо, что защитника хорошего выдали. Смягчающие нашел. Родня-то Толькина на пересуд подавать хочет. Мать прямо в суде кричала: «Если не засудите под расстрел, я сама ее убью! Зубами горло перегрызу!» Это племяннице-то! Ужас, до чего озверели все.
Серега принял это к сведению и стал раздеваться.
Забравшись под одеяло и выключив свет, он закрыл глаза, но заснуть не мог. Ему мешал оставшийся на подушке запах духов. Вчера подушка тоже пахла духами, но это были Люськины, тяжелые какие-то, приторно-кислые. А теперь подушка пахла Алей. Это вызывало совсем еще свежие воспоминания, волновало и не давало уснуть.
Через некоторое время из Зинкиной комнаты послышался невнятный шепот, глухое ворчание Зинки, а потом легкое поскрипыванье. Видно, Иван не зря любовался «цивилизацией»…
СУДЬБА «ИСХОДА»
Четверг, 26.10.1989 г.
Домовитов и Зинаида ушли от Семы не с пустыми руками. Он загнал им четыре кассеты по двести пятьдесят рублей за штуку. Там были «Красная жара», «Экстро», «Возвращение Джедая» и «Греческая смоковница». Даже по Семиному прейскуранту это было многовато, но, как известно, предложение и спрос находятся в связи с ценой, а если предлагается мало при большом спросе, то цена растет.
Утром Зинка встала несколько более доброй, чем обычно, и не успела испортить Сереге настроение раньше, чем тот покинул дом.
Он никак не предполагал, что, выйдя на работу, встретится с Леной. Та ждала его в фойе, у лестницы на второй этаж.
— Здравствуй, — сказала она так тихо, что у него сжалось сердце.
Сереге вдруг показалось, что произошло еще что-нибудь страшное: например, с Алей… Или в Москве кооперативы закрыли. Или въехал генерал на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки.
На самом деле ничего не случилось. Просто у Лены сел голос. Должно быть, приняла она немного больше коньяку, чем предполагала Аля. Похмельные женщины вообще выглядят не очень, но одно дело Галька или Люська, а другое — такая интеллигентная дама, как Лена.
— Пошли ко мне наверх, — мрачно предложил Серега, — если есть о чем говорить.
— Есть, — просипела Лена.
Молча поднялись в кабинет изокружка. На этаже было пусто, но Серега запер дверь на ключ.
— Она была у тебя? — спросила Лена.
— Была. Что тебя еще интересует?
— Ничего. Она мне сегодня утром все рассказала. С удовольствием и откровенностью. Вытирала об меня ноги, даже сладострастно как-то. Единственно, чем я ей ответила, — это молчанием. Ей оно больше всего не понравилось. Твое поведение меня не удивило. Ее — шокировало! Между прочим в «Спектре» трижды задумаются, прежде чем выбрать ее председателем. Все-таки могла бы подождать, пока похоронят Владика. У меня к тому же есть разные сомнения насчет исхода следствия.
— Что еще? — холодно спросил Серега.
— Я прошу тебя приехать в Москву. Завтра мы будем их хоронить.
— А мальчишек?
— Не знаю. Они меня не интересуют. Приедешь?
— Возможно. Если ничто не помешает. Только мне негде остановиться…
— Остановишься у Али. У нее отец — достаточно высокий чин. Пять комнат на пятерых; отец, мать, бабушка, дед и она сама. Адрес я тебе дам.
— Да? Но она меня не приглашала. А к тебе я не поеду, извини.
— Напрасно. Я не стала бы покушаться на твое целомудрие.
— Мне неприятно. Я не хочу видеть «Невского» и «Фрегат».
— Я сегодня уезжаю, — понимая, что зацепиться больше не за что и уже надо уходить, произнесла Лена.
— Счастливого пути.
— Безжалостный ты, — вынесла Лена приговор. — Прощай!
Серега выпустил ее за дверь и услышал, как удаляется стук каблуков по паркету. Нет, вовсе не безжалостный он был, а стыдливый. Нельзя, невозможно ему изображать раскаяние, если раскаяния нет! И так уж весь во лжи. А за ложь мать всегда карала «высшей мерой».
Помаявшись до обеда в клубе над кинорекламой, Серега отправился в Дом пионеров. Сегодня на занятия пришел только один — тот самый новичок, который на вопрос: «Какого цвета снег?» — ответил: «Мутно-прозрачный». Звали этого новичка Володя, а на Вовку, Вову и тем более на Вовочку он не откликался. Последнее Серега понимал — как-никак, Вовочка был героем многочисленных и очень похабных анекдотов.
— Ну что, будем заниматься? — спросил Серега. — Или по случаю холода отменим?
Действительно, в Доме пионеров отопительный сезон еще не начался. Только ли в нем не топили или еще где-то, Серега не знал. В клубе топили вовсю, а дома небось уже сейчас грела печь Зинаида.
— А можно не отменять? — сказал Володя.
— Можно.
— Я вам, Сергей Николаевич, хочу вопрос задать. Вот скажите, почему живопись до сих пор не отменили? Ведь есть же цветное фото? Щелкнул, проявил, и вот — готово.
— А почему нужно отменять? И вообще, как можно отменить?
Серега даже растерялся, хотя подобный вопрос слышал не впервые. Его поразило, что вопрос был поставлен именно так: «Почему не отменили?»
— Нам в школе говорили, что раньше у нас многие виды искусства запрещали. И науки запрещали: генетику, кибернетику, еще что-то. А почему живопись не отменили?
— Ну, как сказать… Многие направления у нас не то чтобы запрещали, а не поощряли. Зачем — не знаю. Наверное, не нравилось, что многие видят мир не так, как на фотографии.
— Но ведь на фотографии — правда. Все как есть. А если я нарисую такое, чего не бывает, то это будет уже неправда?