Марианна КОЖЕВНИКОВАПростые вещиРоман
Глава 1
Александр Павлович взглянул на красный глаз светофора, притормозил и облегченно вздохнул — Посад! Еще два поворота, и дома!
Весь последний месяц в горячке сценарной работы он бывал тут короткими наездами, даже ночевал нечасто, а теперь сдал работу и ехал выспаться и отдохнуть. Дорогой он с удивлением отметил, что, пока днями и ночами работал, подгоняемый нетерпеливыми киношниками, наступило лето, по опушкам кружевной пеной белеет сныть и совсем недолго осталось ждать пестрого душистого разнотравья. В Посаде примет лета меньше. Выросшие не так давно глухие заборы не давали рассмотреть, как бывало прежде, порозовели ли гроздья красной смородины — она первая подавала знак о лете. Интересно, что же у него-то в саду делается? В прежние годы у Сани все руки до сада не доходили, а в этом уже и ноги никак не дойдут… Он улыбнулся, но не весело — вымотался. Были и другие причины для грусти, но он их не хотел касаться. Хотел, не хотел, а мыслями все равно возвращался.
Въехал в гараж, закрыл его и вошел в калитку. На крыльце уже стояла Вера и улыбалась.
— С приездом, Александр Палыч! — поприветствовала она его. — А у меня борщ. Будете?
— Доброго вам здоровья! Кто ж от вашего борща отказывается, Верочка? Всенепременно буду. Только дорожную пыль смою, переоденусь.
Вера загремела кастрюлями и тарелками на кухне, он заскрипел ступеньками к себе наверх и обрадовался привычному уюту — широкой тахте, окну-фонарику и такому надежному, удобному письменному столу. Сядет он за него и начнет писать свой исторический роман! Вот только передохнет немного, отдышится. С преувеличенной бодростью Александр Павлович пофыркал под струей воды, надел свежую рубашку и спустился вниз. Сел за стол и даже улыбнулся Вере, но с первой ложкой борща снова погрузился во что-то безотрадное, что вот уже с неделю угнездилось в его душе и никак не отпускало. Так он и сидел, не замечая, что ест. А когда дело дошло до чая, Вера его окликнула, но он ее не услышал.
— Александр Палыч! — позвала Вера Саню уже в Четвертый раз, но он словно окаменел над налитой чашкой, глядя прямо перед собой.
Тогда она уронила на пол чайную ложечку, и джентльмен, который наряду со многими другими персонами обитал в Александре Павловиче Иргунове, которого близкие друзья-приятели прозвали Конек-Игрунок, писателе, журналисте, переводчике с французского языка, начинающем киносценаристе, мгновенно очнулся, наклонился и подал Вере ложку.
— Грустим, Верочка? — осведомился он, рассеянно скользнув по ней взглядом.
— С чего это вы взяли, Александр Павлович? — удивилась она. — Лето началось. Хочу узнать, какие ваши планы. Работа у вас, похоже, закончилась, а вы говорили, что весной по теплу поедете в Тверскую область и меня к моим старикам подбросите. Так вот скажите, когда собираться?
Александр Павлович ценил Веру за многие умения и качества, и ненавязчивость, незаметность были среди них не последними. И вот тебе на!
Зимой, когда его друг-приятель, художник Всеволод Андреевич Лисецкий, нежданно-негаданно поселился у него сам, а заодно поселил и эту молодую женщину, объяснив, что той пока жить негде, а у Сани в Посаде, в собственном доме, места не то что на троих, а и на пятерых хватит, у него не возникло ни малейших возражений. Сева расписывал в Посаде церковь, дома почти не бывал. Саня переводил, редактировал, возил корректуры в Москву. Вера взяла на себя их холостяцкое хозяйство и тоже время от времени ездила в столицу, сначала, кажется, искала работу, потом вроде бы и работала. Саня в ее жизнь не вникал, не вмешивался, и она в его, слава Богу, тоже. Зима с Вериными обедами и ночными чаями с Севой прошла уютнее других зим, а весна принесла Александру Павловичу долгожданную работу на киностудии, и он закрутился так, что и самого себя позабыл. Но о поездке в Тверь помнил. Поездка оставалась для него особой проблемой. Любой поймет, что решиться на встречу с матерью, с которой не виделся с десяти лет, когда она оставила их с отцом, непростое дело. Нужны душевные силы. И немало. Когда они были, Александр Павлович думал о Твери с волнением и замиранием сердца; когда не было — пугался и вовсе не хотел думать. Вопрос Веры застал его врасплох. Ему не хотелось сейчас лишних душевных сложностей, их без того набежало предостаточно. Посягательство Веры на его время, на его личную жизнь показалось Сане вопиющей неделикатностью. Какое право она имеет в нее вторгаться? Как смеет спрашивать, распоряжаться, торопить?! У него и без Веры выше головы напрягов! И какие, собственно, у Сани перед ней обязательства? До Твери рукой подать!
— Тверь в мои планы вообще пока не входит, — ответил Александр Павлович более чем сухо. — Когда соберетесь, сообщите, я возьму для вас билет.
Даже в раздражении Александр Павлович оставался джентльменом. Поставил на теме «Тверь» точку и снова замолчал, погрузившись в свои невеселые размышления.
Веру его джентльменство ничуть не обрадовало, она давным-давно настроилась на совместную поездку и никак не ждала отказа. В поездке должно было произойти что-то особенное, значительное. Погруженный в себя, замороженный Александр Павлович непременно должен был очнуться. И вот пожалуйста! Все ожидания прахом! А ведь он сам предложил Вере поехать, рассказал о матери, о детских переживаниях, о материнском письме, которое случайно нашел среди бумаг своей учительницы французского тети Лизы. Прочитав письмо, он узнал, что мать приняла решение вернуться в семью, но попала вместе со своим другом в автокатастрофу, тот потерял ногу, и она осталась с ним. Тогда-то он и надумал повидаться с матерью, убедившись, что она страдала от разлуки с сыном. Разговор был один-единственный, но до того искренний и серьезный, что Вере показалось: среди множества друзей, приятелей, работодателей и знакомых Александр Павлович доверяет в первую очередь ей. Ей даже почудилась просьба о помощи в этом разговоре. И она охотно на нее откликнулась и терпеливо ждала, когда он наконец освободится от насущных, но несущественных дел и займется главным — наконец-то наладит отношения с матерью.
Вера испытывала к Александру Павловичу, славному, незлобивому человеку, большую симпатию. Она чувствовала в нем житейское простодушие, незащищенность, а за неутомимой бодростью — постоянный душевный непокой. А что мешает успокоиться? Бывшая жена с сыном неплохо устроились в Австралии. Отец давно нашел другую жену и живет с ней душа в душу. Вот и Александру Павловичу пора уже прислониться к хорошему человеку и не маяться одному. Конечно, Вера только жиличка, но она и хозяйством заведует, глаз у нее зоркий, и много чего ей про хозяина дома стало за эту зиму понятно. Она прекрасно знала, что пошло бы ему на пользу.
Раздосадованная, огорченная Вера решила повременить и не торопить события, глядишь, еще настроится Александр Павлович, переменит решение, и поедут они вместе в Тверь. К тому же, как всегда, было у нее кое-что в запасе, и она очень даже надеялась сильно улучшить настроение Александра Павловича.
— Спасибо за заботу, — ответила она с обычным доброжелательством. — Как соберусь, билет сама возьму, но и меня тут пока кое-какие дела держат.
И, обдав Саню сиянием небольших ярких голубовато-серых глаз, добавила:
— А у меня для вас сюрприз. Пойдемте полюбуемся.
Саня нехотя поднялся и побрел за ней следом. Главным и крайне неприятным сюрпризом для него оказалось неожиданное Верино вмешательство в его жизнь, он таких вторжений терпеть не мог.
Вера предвкушала радостное изумление Александра Павловича. Кому, как не ему, оценить ее труды? А потратила она их немало! И готова была принять дань восхищения и поздравления. Еще бы! Одной женщине да столько переворотить!
Они вышли в сад, еще недавно запущенный, заросший, неухоженный, а теперь…
— Теперь окна у вас будут на клумбу смотреть, — певуче, с улыбкой сказала Вера. — Вокруг клумбы — видите? — я дорожку проложила. А кусты вот эти подстригла аккуратненько, а те пересадила, и получился полукруг, как раз место для лавочки. Вам только лавочку сделать и осталось. Длинная грядка слева — флоксы, разрастутся, поднимутся, огород заслонят. Огородик пусть маленький, но все, что нужно, есть — лучок, петрушка, морковь, укропчик. Даже огурцы посажены. А клубнику пришлось по всему участку собирать, и посадила я ее справа, ближе к забору.
Вера замолчала с довольным видом, любуясь аккуратными грядками, кустиками клубники, выстроенными в ряд, ожидая благодарных похвал. Молчание длилось. Вера подняла глаза на Александра Павловича, губы у него дрожали, лицо исказилось ненавистью.
— Вы!.. Вы!.. Что вы себе позволяете?! — выговорил он трясущимися губами, повернулся и едва ли не побежал.
Вера услышала, как громко хлопнула калитка, недоуменно пожала плечами и вернулась в дом. Плохое дело — одиночество. Совсем одичал бедненький.
Саня свернул за угол и чуть ли не бегом побежал по знакомой с детства тропинке, что вела через поле в ближний лесок. Ему было необходимо выплеснуть, превозмочь нахлынувший гнев, даже не гнев — бессильную ярость. Он шел очень скоро, опустив глаза в землю, торопясь в березовую рощу — еще пять минут, и в легкие хлынет душистый лесной аромат, он вздохнет поглубже и переведет дух. Сад! Его сада, который он мечтал обойти, с которым хотел поздороваться, предвкушая влажную сырость тенистых уголков, больше не существовало! Не осталось голубых облачков незабудок — они сами выросли на запущенной полянке среди кустов ему на радость. Не ждать и высоких лиловых колокольчиков в густой траве! Уничтожено живое любимое существо, с которым он сжился. С которым вместе менялся…
Аккуратный, ухоженный сад бабушки и дедушки с ягодными кустами и грядками зарастал постепенно, и Саня полюбил по весне выяснять, какие еще нежданные полевые цветы нашли в нем приют. Любил выпутать из осота перезрелую клубничину — она измельчала, не набирала в сырости сласти, но пахла детством. И на смородинах в июле по-прежнему чернели крупные, пряно-пахучие ягоды. Мало-помалу сад превратился в страну, всегда сулящую открытия, стал маленьким оазисом неизведанного среди повседневности. И вот теперь тайны вытравлены, все размерено по линейке, не хватало только табличек «Не плевать», «Не сорить». И хода назад не было!