— А я вот чего не понял, как это у нас тетя Наташа без зеркала осталась? — задал он вопрос и не ошибся: старики тут же принялись на него отвечать.
— Мы, знаешь ли, поначалу как раз одни сплошные зеркала задумали. Хотели купе в спальне с зеркальными дверцами заказать, чтобы пространство расширить. Сейчас все так делают, — сообщил отец.
— Да я вовремя сообразила, что не так-то уж мы хороши теперь, чтобы с утра до ночи собой любоваться, — вступила в разговор тетя Наташа. — Я теперь чаще огорчаюсь, чем радуюсь, когда себя в зеркале вижу.
— Зато я тебе радуюсь, — тут же подхватил Павел Антонович, и жена благодарно погладила его по руке.
— И спать у себя под надзором мы не привыкли, — продолжала она, — едва глаза откроешь, ты опять тут как тут. В общем, подумали, подумали и сделали обычные дверцы. А до зеркала так руки и не дошли.
— Завтра колеса доедут, — пообещал Саня.
— А я тебе спасибо скажу, — отозвалась тетя Наташа. — Тебе, Санечка, туалетный столик ни к чему, а я к нему, конечно, привыкла. И то зеркало меня любит, я в нем всегда неплохо выглядела, да, Паша?
— Ясонька моя, ты на меня смотри и увидишь, какая ты у меня красавица! — откликнулся он с такой нежностью, что Наталья Петровна засмущалась.
И опять Саню кольнуло: кто так смутится от его восхищения?
— Пойду-ка я покурю, — сказал он.
Курил он редко, но сейчас себе позволил: переживаний много набежало.
— И я с тобой. — Отец тоже встал из-за стола. — Заодно нашу лоджию посмотришь.
На лоджии стояло несколько белых пластмассовых стульчиков, приглашая расположиться с удобством. Они и расположились. Закурили.
— Ты все бобылем живешь? — спросил отец. — Жениться когда надумаешь?
— Знаешь, по весне чего только в голову не приходило, — не стал таиться Саня. — Такую девушку встретил, слюнки потекли!
— Аппетит разыгрался? Бывает, — засмеялся отец. — Но для женитьбы аппетита маловато. Как тебе кажется?
— Наверное.
— Наша жизнь с Наташей с сочувствия началась. Знаешь, как я ее заметил? Вижу, всю работу на белокуренькую наваливают. А она ничего, не брыкается. Тащит и тащит. Дай, думаю, подсоблю. Стал помогать, вижу, женщина — разумная, толковая, нагрузку распределять умеет. Пригляделся внимательнее — сама милота, глаза ясные, краснеет, как девочка. Потом выяснили, у нее дочка, у меня сынок, и опять друг другу посочувствовали. И теперь живем, оберегаем один другого. От скольких забот и хлопот меня Наташа избавила, сказать тебе не могу. Мой душевный покой — ее заслуга.
— А с матерью по-другому было? — спросил Саня.
— Конечно, — кивнул отец. — Ты представить себе не можешь, до чего я ей благодарен. Я ее, любя, отпустил, помучился и понял: могу все. Я себя зауважал, силу почувствовал, свободу. Пока не поймешь, что есть в тебе сердечная сила, — с чем к людям идти? Твоя мать мне дорогу открыла.
Саня удивленно взглянул на отца — вот уж не думал, что отец у него философ.
— А я, наверное, Инку никак забыть не могу, — сказал Саня и понял, что говорит сущую правду. — Мы ведь с ней хорошо жили, и мне иной раз кажется, что она просто в длительной командировке, вот-вот вернется. Может, я однолюб? Было у нас в семье такое?
— Не знаю, сынок, — развел руками отец. — Ты лучше у матери спроси. Она больше в таких делах понимает.
«Может, и вправду махнуть, не откладывая? — мелькнуло в голове у Александра Павловича. — Да и зачем откладывать? Еще случится что-то, не ровен час!» И еще подумал, что тоже отпустил Инну, любя. Или не отпустил?
Глава 5
Миша вернулся домой гораздо раньше, чем ждала Ляля, открыл дверь и протянул ей охапку огненно-красных тюльпанов.
— Помнишь? — спросил он с улыбкой.
Ляля взглянула на мужа сначала с недоумением, потом тоже улыбнулась и даже покраснела — ей вдруг почему-то стало неловко за себя давнюю, своенравную и строптивую. Она вспомнила, как вышла на балкон, а там лежит, пламенея, целая груда тюльпанов. С удивлением оглянулась вокруг и увидела: сидит на дереве Миша и смотрит на нее с вниманием и нежностью. А она в тот день не пошла на свидание, хотя они с Мишей договорились о встрече. «Подумаешь! — решила она. — Ничего страшного, перебьется!» Какие-то у нее дела набежали, сейчас она уже не помнила какие. А вот тюльпаны запомнила. И Мишу, сидящего на дереве.
— Если гора не идет к Магомету, Магомет становится птицей, — сказал он невозмутимо, когда Ляля его заметила. — Мне все же хотелось повидать тебя.
Ляля оценила Мишин юмор. Может быть, в тот день она впервые вообще его оценила.
— Погоди немного, — сказала она, — гора придет.
Она спустилась вниз, вышла из дому и тоже влезла на дерево, и они долго сидели в зеленой беседке между небом и землей и разговаривали. И еще дольше стояли у нее на столе отчаянно-красные тюльпаны. Миша и потом сигналил ей иногда огненными букетами — когда она зарывалась или чего-то не замечала. Но прошло столько времени, и она забыла об их условных знаках. А сейчас к чему букет? Просто напоминание? Или деликатная просьба остановиться и не ходить туда, куда не следует?
Она испытующе взглянула на мужа. Тот ее обнял, прижал к себе с нежностью, и в тепле его рук растаяли все Лялины тревоги и вопросы, осталось только ответное тепло. Прискакала Ирка, и обычная домашняя жизнь потекла своим чередом. Ляля отправилась ставить цветы в воду, папа с дочкой пошли мыть руки. Потом они на кухне ужинали, и Миша рассказывал про доклады на конференции, были среди них до того интересные, и вот он подумал… Иринке тоже было что рассказать, и она рассказала, как играла сначала с дядей Саней, потом с тетей Верой.
Миша оживился, услышав про Веру.
— Ну и как себя чувствует мой боевой соратник по ремонту? — осведомился он с улыбкой. — Мы ведь славно с Верочкой потрудились, скажи, Лялек?
— Да! Я до сих пор нарадоваться не могу, — отозвалась Ляля и оглядела кухню, предмет своей особой гордости, с чувством необыкновенного удовлетворения. — А соратник чувствует себя очень даже боевито. Приготовься, что и тебя могут призвать друзья на помощь, — добавила она. — Вера с Саней бегают сейчас по квартирным делам, оформляют бумаги. Оформят и, я думаю, будут ремонтироваться. Так что у тебя есть шанс принять участие в их ремонте.
— Всегда готов, сама знаешь, — добродушно отозвался Миша. После того как он освоил всевозможные мужские работы, он чувствовал себя настолько комфортно, что ему даже хотелось помочь.
Лялю радовала отзывчивость мужа, она прекрасно знала на собственном опыте одинокой жизни, что не всегда и не все охотно берутся за чужие дела.
— Ты мне еще про какую-то свою подругу хотела рассказать, — вспомнил Миша.
Но Ляле совсем не хотелось возвращаться к дневным беспокойным мыслям, на нее уже наплывали совсем другие, вечерние, и не мысли даже, а волны — теплые, разнеживающие. И тюльпаны, стоящие на столе, пламенели только любовью.
Миша взглянул на жену, потом на дочку и сказал:
— А не пора ли нашей девочке баиньки? Пойдем-ка почистим зубки и в кровать!
— Пора! Пора! — благодарно поддержала Ляля. — Папа тебе сказку расскажет, а я быстренько посуду помою и приду тебя поцеловать.
Сказка примирила Иринку с чисткой зубов, и она отправилась в ванную. Миша привлек к себе Лялю и поцеловал в шею возле плеча, она откинула голову, и тогда он коснулся губами ямочки между ключиц — всегда, когда он целовал ее в эту ямочку, она смеялась тихим воркующим смехом. И, услышав этот смех, он прижимал ее к себе крепче, и ничего не было для него отраднее этого теплого счастливого воркования.
— Я, пожалуй, не буду вечером работать, — шепнула Ляля.
— Я помогу тебе… не работать, — шепнул он в ответ.
Потом она стелила постель, а он укладывал Иринку, она пришла поцеловать дочку на ночь, и они втроем болтали и смеялись. Ирка никак не могла угомониться, подскакивала, возилась, хихикала и требовала продолжения сказки. Вдруг Миша сделал очень серьезное, значительное лицо.
— Вспомнил, — сказал он. — У меня же есть любимая Иркина книга. Сейчас принесу.
Он ушел и вернулся с толстым растрепанным томом.
— Читай! — потребовала Иринка.
Миша начал читать заунывным голосом про математические функции, и на третьей строке Ляля почувствовала, как у нее смыкаются веки.
— Эй! — шепотом окликнул ее Миша. — Это я не тебе, это я Иринке читаю!
Ляля засмеялась.
Ирка выдержала еще две строки и заснула.
— Волшебная книга, — все так же серьезно сказал Миша, глядя на посапывающую дочку. — Теперь и ты знаешь, почему наша дочь так любит, когда я укладываю ее спать.
Ляля тихонько прыснула.
— А эту девочку я буду укладывать спать по-другому, — пообещал он и, сурово взглянув на жену, подхватил ее на руки и понес в спальню.
Ляля не слышала, как Миша ушел на конференцию, она никак не могла выплыть из сладкого утреннего сна, спала и чувствовала, как ей сладко спится. Проснулась она оттого, что ее теребила Иринка. Дочка сидела у нее на кровати и молча будила ее.
— Имей совесть, Ирина, — басом попросила Ляля. — Дай в кои-то веки выспаться!
И она готова была перевернуться на другой бок, но Иришка судорожно затрясла ее за плечо, испуганно глядя на нее и тыкая пальцем в свой открытый рот.
— Господи! Что с тобой? — перепугалась Ляля.
— Не знаю, — еле слышно выдохнула Иринка. — Я боюсь.
Глаза у нее налились слезами.
— У тебя нет голоса! — грозно произнесла мать, быстренько сообразив, в чем дело, и поставив диагноз. — А я тебе вчера говорила: не ешь столько мороженого!
— Пират голос украл, — прохрипела Иринка. — Позвони дяде Сане, пусть назад отдает.
— Пират! Не пират пусть отдает, я тебе надаю по попе, горе ты мое, луковое! — запричитала Ляля. — Только твоей простуды мне не хватало!
Приговаривая, она уже быстро сновала по комнате, соображая, какая погода и что надеть.
— Ну-ка марш в постель! — скомандовала она дочке. — Лежи под одеялом и носа не высовывай. Среди лета простуду подхватить! Да где это такое видано!