По улице Саня побрел не спеша, но все убыстрял и убыстрял шаги, словно боясь что-то упустить, и смотрел невидящим взором на белые стены монастыря, изгиб реки внизу, ослепительную зелень откоса. И вдруг забавная мысль пришла ему в голову: а что, если кольцо волшебное? Он извлек его из сундука на свет божий, и теперь оно исполняет его желания. Уезжая в Москву, он спросил кольцо: ты счастливое или несчастливое? И вот оно ответило: счастливое-пресчастливое! И от этой смешной и совсем уж детской мысли Александру Павловичу стало еще радостнее.
«Может, я уже летать могу?» — предположил он. Но про себя знал: нет, летать он пока не может. Ну а вдруг возьмет да полетит? Он встал на холме над откосом и полетел вслед за белыми крутогрудыми облаками, они вплывали в расплавленное золото закатного солнца и сами делались золотыми. Постоял, полетал и двинулся обратно домой.
Дом встретил его звенящей тишиной. Вот, казалось, мешала ему Вера, а уехала — и стало как-то непривычно пусто. Даже одиноко. Он, оказывается, к ней привык. Но внутри у него пело другое пространство, манило, обещало неведомое… Однако на кухню он все-таки заглянул — пожевать что-нибудь и колечко взять, не оставаться же ему ночевать посреди тарелок. Завтра он составит список необходимых дел, сосредоточится, нырнет в суету, а сегодня еще помечтает… Саня обвел глазами стол, ища взглядом голубой веселый глазок, но не увидел его. Куда подевалось? Ох уж эти уборки! Он оставил его в бокале, бокалы помыты; значит, или на столе, или на посудной полке лежит. Но на столе его нет, нет на полке, нет на подоконнике… Внутри у Александра Павловича похолодело, но он старательно продолжал искать родовое свое достояние. Может, на полке над раковиной? Мыла посуду и положила. За мыло завалилось? За пасту зубную спряталось? Он уже ругательски себя ругал, что оставил его. Но ни над раковиной, ни под раковиной… Он оглядел каждый уголок, потом подмел всю кухню. Ничего. Он все еще надеялся. Убрал тарелки, рюмки, все перетряхнул, пересмотрел. Нет как нет. Сел на табуретку, снова оглядел пустую, аккуратно прибранную кухню и только тогда сказал себе: кольцо пропало. «Ну, может, завтра с утра найдется», — утешал он себя, а сам чувствовал: нет, и с утра не найдется. Кольцо пропало окончательно и бесповоротно. Тоскливая сиротливость защемила ему сердце. Да, да, он опять словно осиротел. Неужели и впрямь волшебное? Исполнило желание и исчезло… Или есть на свете злые люди?..
Глава 7
Спалось ему плохо. Поутру Александр Павлович еще раз тщательно обшарил всю кухню. При ярком солнышке заглянул во все щелки и норки, но ничего не нашел. Кольцо исчезло.
На душе у Александра Павловича было скверно. Даже Париж померк. Что такое мечта по сравнению с грубой действительностью?
Он прекрасно понимал, что молодые люди, занятые своими делами по уши, тут ни при чем. Вера подала им чистые тарелки с рюмками, и дело с концом. Сева тоже не мог так подшутить над приятелем, не в его привычках такие шутки. А если для ювелира взял? Тогда бы сказал, так, мол, и так. Нет, не стал бы он брать кольцо без спроса, он же понял, что для Александра Павловича кольцо — большая ценность, и так красиво его вернул. Оставалось одно лицо, которое чуть ли не полгода прожило у него в доме и исчезло, оставив по себе недобрую память. Александру Павловичу очень не хотелось дурно думать о молодой приятной женщине, она достаточно долго вызывала у него искреннюю симпатию, а временами даже восхищение своими самыми неожиданными умениями. Но к неожиданным умениям прибавилось еще одно, совсем уж неожиданное. По зрелом размышлении Александр Павлович решил немедленно поговорить с Верой и все выяснить. Может, и впрямь положила куда-нибудь для сохранности, а он, как дурак, тут крутится, переживает и про нее же дурное думает. А будет отнекиваться и глаза прятать — тем хуже. Ему бы только глаза увидеть, он сразу поймет. И пристыдить сумеет. Он уже не из-за кольца расстраивался, из-за молодой женщины. Ей еще долгую-предолгую жизнь жить, так стоит ли мараться? Разумеется, ни телефона, ни хоть какого-нибудь адреса, по которому он мог бы ее найти, у него не было. Она возникла из небытия и растворилась в небытии.
Александр Павлович вошел в комнату Веры и удивился. Он, собственно говоря, после того как она поселилась у него в доме, сюда не входил, а комнатка получилась веселая, славная, но удивило его другое, он словно попал в старую калашниковскую квартиру — зеркало, комод, полки он помнил с детства. Откуда все это? Ах да, Лялька делала ремонт и выкинула ненужный хлам… Или? Его кольнула пренеприятнейшая мыслишка. Или не выкинула? Но он тут же отогнал ее. Разумеется, выкинула. Однако стоит человеку себя скомпрометировать, как ему уже не веришь ни в чем. Конечно, ни кольца, ни записки на столе не было. Он и не сомневался. Зашел просто так, для очистки совести. Ничего, еще не все потеряно. Он позвонит Севе и выяснит телефон или адрес Веры. А может, он позвонит Севе, и Вера возьмет трубку. Такое тоже вполне могло быть. Позвонил. В мастерскую. И сразу дозвонился.
— Ты насчет кольца беспокоишься? — услышал он бархатный баритон. — Видел я, видел, как тебя забрало. Ну так слушай, я тебе сейчас телефончик дам, подъедешь к музейщикам в Исторический, там специалисты высшего класса, спросишь Валентину Ивановну, она тебе все расскажет в лучшем виде.
Сердце Александра Павловича заколотилось и куда-то ухнуло.
— Спасибо, Сева, — сказал он и сам не узнал своего охрипшего голоса. Телефон он записал и попросил: — Мне бы еще Верин телефон.
— Стосковался уже? Веруня тебе понадобилась? — смешливо завибрировал бархатный баритон. — Пирогов захотелось? Или чего послаще?
Александр Павлович молчал, чувствуя удушье.
— А Веруниного телефона я тебе не дам, нет у меня ее телефона.
Но Саня не поверил. Он сообразил, что Сева имеет какие-то виды на эту особу. Очевидно, те самые, в которых подозревает его, и поэтому просто не хочет дать ему телефон. Какая глупость!
— У меня к ней дело, Сева. Важное, — сказал он.
— Да я не сомневаюсь! — Баритон звучал все так же насмешливо. — Только где ж ее взять, Веруню? Она на Кольце вышла, ручкой помахала. Правда, просила ей ключ от мастерской у соседки оставить, на случай если переночевать понадобится.
Слово «кольцо» болезненно отозвалось в душе у Сани, и еще болезненнее подействовало слово «ключ». Нет, Севе нужно объяснить всю ситуацию в подробностях, как это ни неприятно, предупредить его, оградить.
— Сев, что, если я к тебе часам к пяти заеду, есть разговор, — сказал Александр Павлович, и голос у него звучал уже твердо и напористо.
— Заруливай, — с некоторым недоумением согласился Сева. — Но если думаешь, что я знаю, какие в Париже брюки в моде, сразу скажу — не знаю.
— Мои брюки самые модные, — отозвался тут же Саня. — В общем, к пяти жди! — И повесил трубку.
До пяти он провернет кучу дел. Что бы ни происходило, жизнь должна идти своим чередом. Он по опыту знал, что нельзя бросаться в раскрытую пасть катастрофы, от нее ограждает привычная вязь житейских дел, она удержит тебя на поверхности, выведет, вывезет.
Перво-наперво он позвонил родителям, сообщил, что в ближайшее время, похоже, уедет в Париж, спросил, не хотят ли они пожить в Посаде. Отец Парижу обрадовался, а от Посада отказался. Они собирались к себе на участок, Милочка позвонила, что задерживается, дела не отпускают, и они торопились туда хотя бы на недельку, полить огород, подышать деревенским воздухом.
— Посад навестим, когда ты вернешься, рассказы твои послушаем, — сказал отец.
— Видишь, Тверь опять отодвинулась, — сказал Саня и при слове «Тверь» снова болезненно завибрировал — особа могла уже и из Москвы исчезнуть, села на поезд и ищи ветра в поле…
— Ненадолго отодвинулась, на месяц, не больше, — заметил отец, словно бы намечая для сына срок.
— Да, на месяц или до осени, — отозвался сын, не любя намеченных другими сроков.
— До отъезда уж не повидаемся, — сказал отец. — Тебе ведь некогда.
— Если завтра на дачу поедете, я вас отвезу, — предложил Саня, внезапно почувствовав, до чего нуждается в устойчивом противовесе, который умерил бы его душевную смуту, — в тихом, спокойном родительском мирке.
— А сборы?
— Какие у меня сборы! Двое штанов, пять рубашек.
— Может, постирать тебе чего? Наташа постирает, — тут же предложил отец.
— Да, из Посада к вам на дачу носки привезу. Но за заботу спасибо. Лучше скажи, далеко ли ехать?
— На машине часа полтора. Приезжай часиков в восемь, не рано?
— В самый раз, я же в Москве ночевать буду.
Распрощались.
Отцу про кольцо Саня говорить не собирался, вот про внука — другое дело, расскажет завтра, что Олежка с Инной вовсю трудятся, у них сейчас дождливый сезон, а отдыхать они будут месяца через четыре. Инна всем посылает привет, пишет, что скучает, и просит прислать фотографии.
«Завтра я их на даче и сфотографирую, — подумал Саня. — А у Инны попрошу, пусть пришлет еще Олежкиных фотографий, и старых и поновее, а то с чем же я к матери поеду? Пусть увидит, какая у нее родня в Австралии живет».
Саня все шутил, но когда думал об австралийцах, ему становилось грустно. И тем более жаль волшебного кольца. Вот повернул бы и оказался на полсуток в Австралии, а потом обратно… Собственно, с кольцом произошла какая-то глупость, нелепость, от которой осталось отвратительное послевкусие. Потеря была не материальной, а душевной. Опять грубая рука вторглась в его сложный хрупкий душевный мир и все там переломала. Да ладно, сейчас он не смеет об этом думать, съездит в редакцию, потом к Севе и вправит ему мозги, а то, не дай Бог, влипнет наш Сева-барин в какую-нибудь дурацкую историю…
В редакции еженедельника началось время летних разъездов. Каждый хотел урвать командировку туда, где потеплее, ну хоть дня на четыре, раз нельзя в отпуск. Атмосфера стояла накаленная — делили лето. Саня со своим Парижем только подлил масла в огонь. Все заахали и заохали, желанный город в южном краю показался жалким Крыжополем, и Саня почувствовал себя избранником судьбы, осиянным золотыми лучами счастья.