— Привезешь материал — опубликуем, — сказал ему завредакцией. — Ты знаешь, что нам нужно, мы знаем, как ты пишешь, проблем не будет.
Но они потолковали с часок, обсуждая тематику будущего материала и возможные направления — искусство искусством, а изюминки, а пикантности? У публики аппетит к обычной стряпне пропал, ей соль с перцем подавай! Так что ты уж постарайся, погуляй по всяким злачным местам!
— Еще чего! — возмутился Александр Павлович. — Вы и так без устали вкус публике портите, суете ей гадость вместо нормальной пищи. А она, уважая печатное слово, давится, но ест.
— Ест так, что за ушами пищит, — не сдавался заведующий.
— Это у вас от жадности за ушами пищит. Тиражи фиговые, и затрещат скоро ваши дела по швам!
Они были старыми приятелями и каждый раз так бодались, причем с немалым удовольствием.
Приехал Саня в мастерскую не в пять, а в шесть, простоял в пробке, но Сева отнесся к опозданию спокойно.
— Наш стиль: мы опаздываем, но успеваем, — сказал он, вспомнив, конечно, как они зимой опоздали в Дом кино и познакомились с кинобоссом Иващенко. В тот вечер Сева как раз и Веру с Саней познакомил весьма необычным образом…
— Опаздываем не по своей вине, вот и приходится успевать, — вздохнул Саня.
За делами и хлопотами он было отвлекся от кольца, но теперь проблема вновь встала во всей неприглядности.
— Мне надо с тобой о Вере поговорить.
Он не дал Севе слова вымолвить, иначе тот стал бы отделываться шутками, а дело нешуточное.
— Я понимаю, ты к Вере неровно дышишь и не даешь мне ее телефон, возможно, из ревности. — При необходимости Александр Павлович умел говорить прямо и называл вещи своими именами. — Но поверь, твои подозрения необоснованны, а мои скорее всего оправданны.
Услышав такую преамбулу, Сева от Саниной прямоты и резкости открыл рот. Потом спросил:
— Ты это всерьез?
— Да, всерьез, — твердо ответил Саня.
— Здорово! Ты что же, очередную мелодраму пишешь? Или на самом деле думаешь, что я киплю от ревности и прячу телефон — лишь бы не дать? — Сева закинул голову и захохотал так заливисто, что Саня невольно улыбнулся. Отсмеявшись, Сева сказал: — Брось, друже, свои фантазии. Я и в юности не ревнив был, а теперь… — Он махнул рукой. — Если уж Лялечку какому-то проходимцу отдал, — Сева грустно понурился, — а ты говоришь…
— Почему проходимцу? — пожал плечами Саня. — Вернул законному мужу, а точнее, Ляля сама к нему вернулась, и ты, честно говоря, тут совсем ни при чем.
— Да ты что?! — Глаза у Севы округлились. — А я не знал. Ну, у меня интуиция! Тогда понятно, почему они сразу целоваться начали, такое вообще на Лялечку не похоже…
Выслушав эту тираду, Саня окончательно убедился: ревность Севе свойственна, но ревнует он не Веру.
— Видишь ли, Всеволод Андреевич, произошла престранная история, кольца у меня больше нет. Чистые тарелки и бокалы на месте, а колечко… — тут Саня не слишком весело присвистнул, — тю-тю. Не думаю, что им заинтересовался кто-то из твоих мальчиков. Или они фарцуют?
— Не замечал, — с усмешкой отозвался Сева. — Вадик специализируется по книжной графике, голова — компьютер, можно сказать, наш мозговой центр. Юрочка иконы пишет, верующий, церковный, только в туалет ходит без благословения. Петр — мелкой пластикой занимается, а его жена — кожей, в Лавру они пояса и крестики поставляют, так что сам видишь, все при деле и при деньгах. А Веруня…
— И без ремесла, и без денег, — заключил Александр Павлович со вздохом.
— Нет, ты не прав. Ремесло у нее есть и не одно, сам знаешь — она и фотокором работала, и машину водит, и ремонт вон осилила. Я уж не говорю, как стряпает, и все прочее.
— Так что? Думаешь, Вера не могла прихватить колечко? — недоуменно спросил Саня. — Если честно, и мне не хотелось дурно о ней думать, но у меня по-другому не выходит.
— А кто тебе сказал, что не могла? Могла! Она же способная, — жизнерадостно ответил Сева. — Только что ж тут дурного? Я, например, сразу понял — интересная женщина! У нее, знаешь ли, в лице есть такой ракурс, что сразу делается заметно: она с чертом. — Сева словно бы даже обрадовался Вериной прыткости и продолжал: — Да-да, этакая авантюрная пикантность в характере. А то все пироги да пироги. Нет, в ней есть и полет фантазии.
— Хорошенькие фантазии! — возмутился Саня. — Я называю это по-другому. И потом… кольцо мне дорого, оно связано с одним семейным преданием.
— Не занудствуй. Какие еще предания? «Преданья страны глубокой»? Да Бог с ними! А живая жизнь до того увлекательная штука! Верка — она ж озорная. Может, хотела, чтобы ты ее помнил. Знаешь, по тому анекдоту? Приходит к скупому друг и говорит: я уезжаю далеко и надолго, подари мне на память кольцо, посмотрю на него и сразу тебя вспомню. Не подарю, — отвечает скупой, — посмотришь на свою руку и сразу меня вспомнишь: есть у меня друг, не подарил он мне кольца.
— Мило, — сухо улыбнулся Александр Павлович. — Но мне такая памятка ни к чему!
— Да какая тебе разница, что помнить? — широко улыбнулся Сева. — Старину-матушку или чертовку Верку?
«Интересный поворот мысли, — отметил про себя не без удивления Саня. — Ведь и в самом деле, кольцо напоминает о печальном событии. Может, ему суждено кочевать с недобрыми людьми? Или в нем особый соблазн заложен? В общем, стоит обмозговать ситуацию». А вслух сказал:
— Ты поступай как знаешь, но я на твоем месте ключа бы Вере не оставлял. Приедешь, а в мастерской пусто.
— Здорово было бы! Представляешь? Спрос на мои работы бешеный, и Веруня вмиг их распродала. — Сева даже засмеялся от удовольствия, представив себе такую картину. — Но вряд ли! Однако ты все же воспользуйся возможностью, посмотри, пока все на месте.
Сане было не до искусства, его раздражали Севины дурацкие шутки и нежелание принимать всерьез произошедшее. Произошла-то кража! Да, кража! И на это не надо закрывать глаза! Поступок постыдный, обидный, оскорбительный! И приехал он сюда, между прочим, из-за Севы, желая ему добра.
— Санчо! А ты никогда не задумывался, что женщины — прекрасны, непредсказуемы, и любим мы их именно за это? — Сева вальяжно развалился на диване и выпил очередную рюмку коньяку. — Мне, вот те крест, по душе Верунина лихость. Веруня, по-моему, далеко пойдет.
— Это точно, — желчно подтвердил Александр Павлович. Он коньяка не пил, из-за того, что был за рулем, и ему не слишком понравилось, что Сева отвел ему роль Санчо Пансы, намекая тем самым, что сам он благородный Дон Кихот. Тоже мне Дон Кихот, защитник обиженных! И Дульсинея Тобосская хороша! — Я тебе сказал, ты можешь поступать как знаешь, я тебя предупредил. Хотя не уверен, что она вообще тут появится после своего подвига.
— Да что ты все в набат с высокой колокольни? У нас, у русских, широта в характере, еще Достоевский собирался нас сузить. Мы все по натуре мошенники и артисты.
— Спасибо на добром слове! Ну, утешил! Ну, одолжил!
— Ты все рвешься к правде, вот я тебе правду и сказал. А ты мне лучше другое скажи: вот встретишь ты Веруню, и что? — Сева поудобнее устроился на диване, закинул ногу на ногу и с любопытством посмотрел на приятеля. — Что ты ей скажешь?
— Понятия не имею, но кольцо она мне вернет, — твердо заявил Александр Павлович.
— Если не продаст к тому времени. Жить на что-то надо. К тому же старики в провинции. Похлопает она глазками, и ты же окажешься в дурацком положении. — Сева сочувственно взглянул на расстроенного друга. — Мой тебе совет — плюнь и разотри по-христиански.
— И ты так спокойно можешь об этом говорить? — снова возмутился Александр Павлович, он даже усидеть на месте не мог, вскочил и заходил по мастерской. — По-твоему, можно брать и продавать чужое?
— Да ты оглянись кругом — все так живут, — миролюбиво возразил Сева. — Кроме нас с тобой разве что…
Саня мерил шагами мастерскую, и глаза его невольно скользили по стенам. Не зря Сева приглашал его взглянуть на картины — вокруг клубились то сияющие, то грозные облака. Александр Павлович и сам любил витать среди них и мог оценить небеса Севы. Что-то сдвинулось в его душе, возмущение поутихло. Он замолчал и сел. Но с Севой был все равно не согласен: если не пресекаешь безобразие — значит, потворствуешь. На этом он стоял и будет стоять!
Александр Павлович покинул Севину мастерскую с твердым намерением непременно отыскать в ближайшие дни Веру. Нужно поспешить — кто знает, сколько у него до отъезда времени? Завтра он повезет на дачу родителей, но сегодня успеет еще позвонить Ляле и выяснить, может, Вера появлялась у нее, делилась планами, оставила телефон.
Было еще совсем не поздно, когда он добрался до бывшей родительской, а теперь как бы его квартиры. Несмотря на недавние пиратские набеги, квартира выстояла и даже сохранила прежний уют. Саня, попадая сюда, всегда с благодарностью думал о стариках, — войдет на кухню, словно к ним в гости: стол накрыт скатеркой, чайник, сахарница и его любимая чашка на полке. И спать он ложился, привычно укладываясь на мягкую кушетку. Вот лежа на этой кушетке, он и набрал номер Ляли. Разговор начал очень эффектно, сообщил не без небрежности:
— Привет! Я с Севой на днях еду в Париж.
— А я с Мишей… — последовала пауза, — в Лондон. Ты, как всегда, звонишь очень вовремя, Санечка! — с привычной басовитой напористостью проговорила Ляля. — У меня куча проблем в связи с поездкой, и только ты их можешь решить.
— Но я же уезжаю!
— Именно своим отъездом! — радостно отозвалась Ляля. — Мы найдем кого-нибудь и отправим Иринку в Посад на то время, пока нас всех не будет. Хорошо и тебе, и нам. Согласен?
Саня не понял, что тут для него хорошего, но согласился, что придумано удачно и, конечно, очень всех выручит. У него мелькнула и еще одна выручательная идея.
— А может, Ирину к моим старикам пристроить? Завтра я их на дачу везу, заодно могу спросить, возьмут ли. Место у них обжитое, насиженное. Завтра посмотрю дачку и тебе доложу.
— Спасибо, Санечка! Мысль божественная. Ирке так бабушки с дедом недостает! А уж Павлу Антоновичу с Натальей Петровной я бы Иру, закрыв глаза, доверила.