— Вон ту сумку через плечо я, пожалуй, тоже куплю, — решила она.
Выбранный наряд прибавил Ляле женственности, а Наталье Петровне молодости, и они остались довольны покупками.
— Я бы еще сарафан купила, — сказала Ляля.
— А я купальник, — вспомнила Наталья Петровна. — Кстати, Иринке можно купаться?
— Конечно, — отозвалась Ляля.
И они заговорили о Иринке — что любит, что ест, когда ложится спать.
Наталья Петровна то и дело вспоминала свою Милочку. Иринка показалась ей похожей на дочку.
— Не беспокойся, мы поладим, — стала она успокаивать Лялю, вспомнив, как сама переживала, когда приходилось оставлять Милочку надолго у бабушки.
Ляля в ответ вздохнула:
— Конечно, я буду беспокоиться, но у Иринки очень хороший характер, она разумная, рассудительная девочка.
— Вот и Милочка у меня такая. Но была бы Иринка капризница-раскапризница, мы бы с Пашей тоже справились, так что поезжайте и ни о чем плохом не думайте. У нас все будет хорошо.
Ляля так бы и расцеловала Наталью Петровну. Пока они странствовали от прилавка к прилавку, она убедилась, что та — человек спокойный, доброжелательный и, значит, найдет с Иринкой общий язык. Прощались они уже по-родственному.
— До завтра, тетя Наташа, — говорила Ляля. — Очень рада, что мы возобновили знакомство!
— Ляля такая милая, — хвалила ее вечером мужу Наталья Петровна. — Зря я так переживала, с ней легко.
— Умничка ты моя, — расцвел Павел Антонович. — Ты у меня легкая как пушинка. Всегда летишь навстречу. Сколько лет живем, ты не старишься. А представляешь, села бы в углу букой, ворчала бы и злилась, что все на свете не так идет.
— И стала бы Бабой Ягой, — подхватила Наталья Петровна.
— Жаль, что Саня один, — вздохнул Павел Антонович. — И что Милочка нас внуками не радует. Видишь, от Иринки сколько добра? Без нее мы бы с тобой еще кучу дел нашли, а так отдыхать едем!
Посад встретил гостей золотыми куполами среди зеленых кущ.
— Хорош, ох, хорош, — растроганно проговорил Павел Антонович, и сердце у него забилось — сейчас переступит порог родного дома, где столько лет не бывал!
Дом, двор, бочка под водостоком. А новое во дворе — гараж. Конечно, внутри уже все по-иному, современнее, удобнее, но лесенка наверх та же и скрипит по-прежнему… Зато Ляля будто к себе попала — все, что она выбросить хотела, здесь место себе нашло, и такой славной прошлой жизнью на нее повеяло, что она снова хотела Веру похвалить за предусмотрительность и заботливость, но вовремя язык прикусила. Ни к чему Саню огорчать.
Павел Антонович повел жену в сад и изумленно ахнул:
— Саня-Санек! Я и не думал, что ты у нас такой хозяйственный! И клубника в порядке, ягоды уже краснеют. И огурцы цветут. А клумба-то как хороша! И что значит детская память! Все сохранил как было! Ну точь-в-точь! Вот только скамеечки здесь у кустов не хватает. Но мы с тобой ее мигом сколотим, и будет все, как при деде с бабкой. Молодец, сынок! Молодец! Вот подарок мне сделал, так подарок.
Саня выслушал похвалы молча. Да и что тут скажешь? Что он ни при чем? А кто же тогда? И вообще не хотелось возвращаться сейчас к странной истории с Верой. Похвалы, хоть заслуженные, хоть незаслуженные, всегда приятны. Он кивал, улыбался. Да и сам увидел сад отцовскими глазами. Сейчас в цветении он стал хорош. И вправду оказался таким, каким был при дедушке с бабушкой.
— Можем чайку попить, как в старину, на крылечке, — предложил Павел Антонович.
И Саня вспомнил эти чаепития — на заднем крыльце, больше похожем на галерейку, стоял стол, и там в теньке усаживались ближе к вечеру попить чайку бабушка с какой-нибудь из соседок. Тут-то и велись самые задушевные беседы, пах жасмин, жужжали пчелы. Бабушка и варенье тут варила на керосинке, пчел тогда слеталась несметная сила. Санька ел черный хлеб с пенками и холодным молоком из погреба запивал. Теперь-то козу с трудом в Посаде найдешь, не то что корову. Трудное дело — корову держать, для стариков неподъемное, для молодых нежеланное. А хорошо бы Ирине настоящего молока попить, враз бы щеки порозовели!
— Ляль! А ты моих дедушку с бабушкой помнишь? — спросил Саня.
— Еще бы не помнить! — отозвалась она. — Я же у вас в Посаде как-то целое лето прожила, вернулась в Москву пузырь пузырем, так на оладышках растолстела.
— Вот и Иринка поправится, — подхватила Наталья Петровна. — Московские дети прозрачные, а на деревенском воздухе вмиг плотность набирают, правда, Паша?
— И мы с тобой вдвое шире станем, — засмеялся Павел Антонович и поманил жену за собой. — Сейчас я тебе кое-что дам, ты Иринку порадуешь.
Они поднялись вместе на чердак, и Павел Антонович отыскал среди старой рухляди объемистую корзину.
— Погляди-ка, и она на месте! — обрадовался он. — Я всегда знал, что сынок у нас молодец, но чтобы до такой степени хозяйственностью в дедов-прадедов пошел, не ожидал.
Обмели пыль с корзины, открыли, в ней хранились деревянные игрушки, которые резал дед Павла Антоновича, — игрушки, шкатулки, ларчики.
— Ирина у нас очень лошадок любит, вот и возьми ей попестрей с тележкой.
— И еще шкатулочку кругленькую мне дай, мы с ней рукоделием будем заниматься. Ниток разноцветных накупим, дети любят, чтобы у них все свое было.
Иринке, к полному ее восторгу, разрешили и цветы рвать, и воду из бочки лить, и тележку на дворе катать.
Саня посмотрел, как возится возле бочки Иринка, и отвел Лялю в сторону.
— Может, все-таки расспросить Ирину, что Вера сказала насчет брошки? — спросил он.
Он так и не знал, как ему поступить с коробочкой — то ли обратно ее Ляле вручить, то ли, наоборот, спрятать подальше.
— Ты с ума сошел! — замахала руками Ляля. — Только я ребенка отвлекла, она думать забыла об этой штуковине, а ты опять напомнишь? Сейчас слезы начнутся, и что тогда? Мало у нее огорчений? Не смей! И не думай даже! Вот приедет Вера, сам у нее спросишь. А хочешь, у Павла Антоновича спроси. Пусть он скажет, чья это брошка.
Но Саня не захотел ни о чем Павла Антоновича спрашивать. А точнее, не захотел про Веру рассказывать. Все снова объяснять — себе дороже. И насчет Иринки Ляля тоже права, конечно. Саня вздохнул и замолчал. Ладно, положит он коробочку в стол и до поры до времени о ней забудет. Забудет, чтобы о кольце не вспоминать: стоило о нем вспомнить, становилось тоскливо и неуютно.
— Занятий у тебя здесь, сколько душе угодно, — говорил Павел Антонович Иринке. — Хочешь — из песка куличи пеки, хочешь — в бочке пускай кораблики. А еще лес, купание. Пруд не зарос еще? — спросил он у сына.
— Да нет, не зарос. Но все равно лучше на реку ходить, там теперь сходни есть для купания.
— Ну что, Наталья, обновим купальник? — озорно спросил Павел Антонович.
— Завтра обновим, сейчас чай пить будем. Проголодались все с дороги.
И правда, проголодались. Саня захлопотал первый — как-никак хозяин. Ляля стала ему помогать и опять почувствовала Верину руку — все на кухне удобно! Не удержалась и сказала:
— Ох, Саня, Санек, улаживай скорее сердечные дела! Посмотри, как дом у тебя обихожен. С любовью, с хозяйственным попечением. Я по нему хожу и всюду о тебе заботу чувствую.
Саня от Лялиных слов отмахнулся. Но что-то от них и запало.
Стол накрыли все-таки на кухне — быстрее, сподручнее.
— В саду чаи распивать завтра будем, — распорядился хозяин, — сегодня лучше по Посаду пройдемся.
— И соловьев послушаем, — мечтательно добавил Павел Антонович. — Мы ведь с тобой, Наташенька, ни одного соловья в этом году не слышали…
После чая вышли пройтись, полюбовались видом с высокого берега речки. На каждого наплывали воспоминания, ожили дед с бабушкой.
— Завтра навестим их, — сказал Павел Антонович. — Ты, сынок, давно у них был?
— В прошлом году, — признался Саня. — К тете Лизе недавно ездил, а к нашим еще не собрался. Я, знаешь, здесь в доме будто с ними так и живу, потому и на кладбище хожу редко.
— А мы навестим, да, Наташка?
— И я с вами, — подхватилась Ляля. — А потом в Лавру сходим.
— Непременно сходим.
На закате сидели на крылечке, время текло ласково, неспешно, и казалось, что и забот-то никаких на свете нет.
— Хорошо здесь, — вздохнула Ляля. — Я понимаю, Санечка, почему ты в Москву не перебираешься.
— Чего ж не понять? Я тут помещиком живу, — засмеялся Саня. — В теплом родовом гнезде, а там, на шестке, в чужих людях.
— Это сейчас оно стало теплым, — вздохнул Павел Антонович, — а как вспомнишь жизнь впроголодь, огород, печку, керосинку и стирку в корыте, так удивляешься, как сил на все хватало. А хватало, потому что многим куда хуже доводилось. Сами знаете, о чем я говорю. Так что повезло вам, ребятки, что вы в свои времена живете — нелегкие они, конечно, но не смертельные. Тех тягот, какие наши отцы и деды выносили, вам, слава Богу, не досталось.
Все притихли, соглашаясь с ним. Нет, сожалеть о прошлом не стоило, но не хотелось и то хорошее расточить, что предки нажили, благодаря чему сегодняшнее стало легче предыдущего…
Глава 12
В один миг свернулись Посад, Москва — Александр Павлович лежал и смотрел в окно вагона на мелькающие мимо поля. Он уехал раньше Ляли. Все, как и предсказывал Сева, завертелось в один миг, документы, чемодан, прощальные поцелуи, и вот он уже едет в Париж и сам себе не верит.
Александр Павлович всегда любил поезд. Ничейное время, нейтральная территория — он забивался на верхнюю полку и под стук колес, под мелькание картинок думал разные мысли. Вагонных общений он избегал, но сверху искоса поглядывал на возбужденно мелькавшую молодежь. Дверь в купе не закрывалась, по коридору кочевали еще не нашедшие себе места индивидуумы. Женский пол — цветущий и не слишком — теснился вокруг Севы, избрав его своим покровителем. Из его купе доносился заливистый смех — там кокетничали и рассказывали смешные истории. Мозговой центр поездки Вадим Вешников, а для коллег просто Вадик, оказался в одном купе с Александром Павловичем — темноглазый, крепкий, широкоплечий молодой человек. Саня с восхищением наблюдал, с какой неиссякаемой энергией Вадим улаживает мелкие и крупные неприятности путешествующих. К нему приходили, о чем-то спрашивали, просили, настаивали. Он отвечал, уговаривал, спорил. Но иной раз во время разговора застывал, смотрел в пустоту остановившимся взглядом, почти экстатически. Любопытный паренек.