Он находился в некотором замешательстве. Мог ли он догадаться, что вошел в состав экспедиции, отправившейся завоевывать этакий Монблан? Жизнь всегда радовала его присущим ей юмором, не обманула и на этот раз, посмеяться было над чем…
Мысли текли своим чередом, а глаза продолжали наблюдать за молодыми людьми. Катю Александр Павлович знал неплохо, потаенное сияние в ней замечалось, но, судя по всему, к Вадиму не имело никакого отношения. К молодому человеку, скорее, относилось легкое напряжение, складочка между бровей, с какой его слушали и готовились отвечать. Ответ, по всей видимости, не мог порадовать ни его, ни ее. Вадим же говорил со страстью и увлечением, руки помогали ему говорить, энергично отсекая помехи.
— Имей в виду, это между нами. Наши понятия не имеют о потайных пружинах дилижанса. Я тебе рассказал, потому что ты — человек сторонний, к тому же литератор, оценишь красоту ситуации. Видал, какой рыцарь! Так и рубит, так и рубит! — Сева с удовлетворением смотрел на молодых людей, словно оба были его творением.
Сторонний человек, литератор Александр Павлович Иргунов, оценил красоту ситуации. И с невольным внутренним смятением отметил, что Катенька в Париже еще лучше, чем в Москве.
— И что же? — спросил он. — Ты пригласил меня на последний акт пьесы? Рыцарю вручается награда, и ты, посаженый отец, ведешь их к венцу?
— Почему бы и не посмотреть на награду? — добродушно отозвался Сева. — Вадим ее заслужил. Не всякий молодой человек ради прекрасных глаз отправится завоевывать Париж. Даровит, честолюбив, энергичен, далеко пойдет, уверяю тебя. А уж какой талант организатора проявил! Кому такое снилось? Ребята на него просто молятся!
— Пойду и я помолюсь, — заявил внезапно Саня и двинулся вперед, не отрывая глаз от Екатерины.
Она почувствовала его взгляд, подняла голову, и счастливая улыбка засияла навстречу Александру Павловичу. Она что-то сказала Вадиму и плавно двинулась к Сане, протянув обе руки, и он эти руки поцеловал.
— Как же я рада! — сказала она с немосковской сердечностью. — Вот уж сюрприз так сюрприз! Теперь моя очередь быть для вас чичероне.
Взгляд Вадима скользнул по Александру Павловичу, ему и в голову не пришло записать его в соперники, но и своих прав он отстаивать не стал. Почувствовал, что награда откладывается, и, может быть, даже обрадовался, что разговор прервался. Он кивнул со снисходительной улыбкой обоим и отошел к группке молодых ребят, которые ожесточенно о чем-то спорили.
Александра Павловича не обманывала сердечность Екатерины Прекрасной, чем меньше опасности, тем больше тепла. Александр Павлович был не опасен не только Вадику, но и Катеньке. Да, брат, сбросить бы пятнадцать годков!..
— Не смею утруждать, Катюша, — сказал он ласково. — У вас своих забот хватает.
— В том-то и дело, что не хватает! — горячо возразила она. — Парижа я вам не предлагаю, он у меня слишком «туристический». Я отвезу вас в Шартр, от Шартра вы не откажетесь.
Да, от Шартрского собора со знаменитыми витражами Александр Павлович отказаться не мог. И поблагодарил без расшаркиваний и церемоний.
— Скажите, когда вам удобнее, завтра или послезавтра, я заеду за вами на машине. Встать придется пораньше, путь неблизкий. Но во Франции все не так уж далеко.
Они договорились на послезавтра.
— Вы не представляете, как я вам обрадовалась, — повторила она, и во взгляде у нее появилось озорное лукавство.
— Это вы, голубушка, себе не представляли, что мне обрадуетесь, — ответил Александр Павлович, и озорства в его взгляде было не меньше.
— Вы оказались правы, а я не права, — продолжала она. — Теперь я даже жалею, что вас не послушалась. Наш герой мог бы стать мастером на неожиданности, как вы того хотели.
— А ваш герой? Чего вы от него хотели? — тут же заинтересовался он.
— Я хотела сказать, что вы гораздо лучше знаете мужчин, — ушла она от ответа.
— Я не лучше их знаю, я в них больше верю, — очень серьезно сказал Александр Павлович, и это было все, что он мог сделать для Вадика.
— Спасибо. Я тоже буду в них верить. Они достойны доверия.
Катя улыбнулась сияющей, ослепительной улыбкой и стала прощаться. По всему было видно, что ее ожидало необычайно приятное продолжение вечера. Она ушла.
Больше Александру Павловичу прощаться было не с кем, и он тоже ушел не прощаясь — бродить по ночному Парижу в смятении чувств. Впору было писать сценарий и звать в соавторы Катеньку, чтобы давала ему советы, исходя из тайн женской психологии.
Он едва ли прошел с десяток метров по направлению к площади Трокадеро, как позади раздался молодой голос:
— Не возражаете, если присоединюсь?
Александр Павлович повернул голову, его догонял Вадик. Он кивнул, и они до рассвета бродили по Парижу, обсуждая судьбы русского искусства.
Глава 15
Миша смотрел на Лялю, а она спала. Он-то просыпался рано, хоть и спать им было особенно некогда: хотелось надышаться английским воздухом. Ляля спала по-детски самозабвенно, раскинув руки, чуть-чуть приоткрыв рот. Ему очень захотелось обнять ее покрепче, разбудить. Но он не стал будить, посочувствовал сладкому детскому сну и вскочил, чтобы не соблазняться. Оделся быстренько и вышел на утреннюю свежесть. И как же она была свежа, эта свежесть! Прохладная, чистая, благоухающая цветами, что оплетали стены, тянулись вдоль дорожек, украшали клумбы. Постоял, полюбовался, вдохнул, еще раз вдохнул и зашагал по плитам дорожки к старинной арке, что вела из старинного монастыря, где располагался университет, к округлым, благожелательным зеленым холмам. Они с Лялей полюбили здесь бродить вечерами, и так им хорошо говорилось обо всем на свете!.. В чужой стране, отрешившись от привычных забот, у них наконец нашлось время друг для друга.
Вчера закончилась конференция, доклады, дискуссии. Его доклад оценили. Он и не сомневался в успехе. Как-никак выдвигал не гипотезу, подлежавшую обсуждению, а предложил единственное решение и что мог ожидать, кроме похвал? Коллеги его и хвалили. Но сделанное им было частностью. Можно сказать, случайной удачей. Он закрыл небольшой частный вопрос, а не открыл новое направление в исследованиях. Миша был честолюбив. Теперь ему предстояла более сложная задача — нащупать узловую проблему, разрешение которой принесло бы ему новый успех. С пристальным вниманием он вслушивался в сообщения коллег, вникал в направление поисков, сравнивал со сферой собственных интересов. У него была заветная тема. Вслушиваясь, он хотел узнать, вышел ли кто-нибудь на нее, или он имеет шанс стать первооткрывателем. После конференции у него создалось впечатление, что шанс выйти в первооткрыватели у него есть. Предстояла работа, напряженная, кропотливая, трудоемкая, но результатом мог быть прорыв в неведомое… Или в пустоту…
Что же удивляться, что Миша обходился без интеллектуальных хобби? При такой интенсивности мыслительного процесса у него не возникало необходимости в посторонней информации и развлечениях. Он знал, что равнодушен к древним камням. Не вызывала у него особого интереса история. Во всяком случае, отдаленная. Все истории историков были в его глазах из области фантазий. Да и с книгами он стал разборчив. Когда-то увлекался философией, теперь это прошло. Его захватывала игра ума, неожиданный поворот мысли. Он отдыхал, читая детективы, хотя чаще всего уже с третьей страницы вычислял преступника, но дочитывал до конца. Почему бы не убедиться, что ты опять оказался умнее автора и ему не удалось тебя заморочить? Люди вызывали у Миши доброжелательную симпатию, но не желание сблизиться. Издалека, на расстоянии куда легче сохранять доброжелательность. Если он в чем и нуждался, то в житейской упорядоченности и душевном комфорте. Чужеродные встряски выводили его из колеи, мешали погружению, без которого невозможно мыслить. Но и Мишу, как всех людей на свете, радовали живые непосредственные впечатления. Впечатляла его природа. Не оставляли равнодушным женщины. Самой главной женщиной стала для него Ляля. Она жила эмоциями, глаза ее то сияли, то темнели, искрились насмешкой, загорались гневом. Вибрировал низкий теплый голос, волнуя его. К звукам Михаил был чувствителен, одни голоса его раздражали, другие привлекали, а Лялин производил магическое действие. Иной раз, когда она говорила, он не давал себе труда вникать в смысл слов, довольствуясь переливами глуховатого голоса.
— Да ты не слушаешь меня! — возмущалась она, останавливаясь.
— Я тебя слышу, — отвечал он и говорил чистую правду. Он безошибочно определял тональность Лялиного душевного состояния. Со временем понял, что ему не так уж трудно избавлять ее от внутренней паники, настолько присущей эмоциональным людям, что иной раз они не осознают ее и спешат погасить необдуманными поступками. Он умел обдумывать поступки.
Однако он тоже был чувствителен, раним, уязвим. Выходя на люди, становился от них зависимым. Он стал бы последним обманщиком, если бы утверждал, что поездка за границу сулит ему нескончаемые удовольствия. Напротив. Никаких удовольствий. Он ощущал напряжение, неуверенность, даже страх, который знаком всем, кто делает шаг в необжитое пространство, кто выходит на обозрение неведомой публики. Душевный дискомфорт — вот его главный спутник. Покой ему возвращала Ляля. Ее сияющие счастливые глаза наполняли радостью его тоже. И она обладала умением переключать Мишу в другие тональности. Она входила в зал конференций, излучая счастливую уверенность красивой любимой женщины, мгновенно успокаивался и он, ее уверенность становилась его уверенностью, и находились нужные английские слова, речь звучала плавно. Он получил немало комплиментов, восхищались, как он свободно говорит на чужом языке, своей свободой он был обязан жене, ее горделивому восхищению. Без Ляли Миша наверняка ощущал бы немалую скованность. Он был из тех, кто предпочитает действовать по правилам, а если не знает их, не действует вовсе. Ляля и не думала о правилах, она была сама непосредственность, сама искренность — удивлялась тому, что ее удивляло, смеялась тому, что ее смешило. И все вокруг улыбались вместе с ней. За время работы семинара у них появилось