— Бывает… что не курю, но сейчас при сигаретах.
Он спустился, сел рядом. Закурили, поглядывая друг на друга. Сколько ни толкуй о вреде курения, все-таки это вещь крайне полезная, Саня готов был голову прозакладывать, и никто бы его не переубедил.
Он успел заметить, что в доме пустовато, бедно, да и порядка немного. Он знал такие дома, в них люди живут, как на бивуаке, собираясь что-то предпринять, куда-то двинуться. И садом-огородом тут, видно, никто не занимался. Картошку сажали и лук. Самое необходимое. Терраса почти пустая, но на столе и на стульях книги. Здесь, как видно, много читают. И много курят. Мать курит, Владимир Алексеевич.
Ольга Николаевна появилась на веранде, и Саня увидел, что мать у него красивая. Шляпы с полями молодят женщин, придают аристократизм. А когда аристократизм в крови, а на голове парижская шляпка? Да, мать у него — породистая женщина.
«Голову я запрокидываю, как матушка, и нос горбатый тоже в нее», — отметил Саня.
— Вот так и на премьеру иди, — сказал Владимир Алексеевич. — У нас в воскресенье спектакль, — добавил он.
— Мы сейчас все тебе покажем, — заговорила Ольга Николаевна. — Пообедаем и пойдем. В городе афиши расклеены. Может, обратил внимание?
— Виноват, не обратил, — ответил Саня.
— Ничего. Может, по дороге попадется, — пообещала Ольга Николаевна. — До чего же ты вовремя приехал, сынок!
— Мне тоже кажется, что я вовремя приехал, — сказал Саня.
Он наконец понял свою мать. Как же он ее понял! Нелегкую она выбрала судьбу. Может, даже и жалела иной раз, что сделала такой выбор. Пожалела, но не пожаловалась. Может, и об отце с сожалением вспоминала. Но не желала, чтобы ее кто-то жалел. Особенно от Саньки не хотела сочувствия и жалости. Взяла ношу и несет до сих пор. Непомерной гордыни у него матушка. Но только сейчас он мог разглядеть ее гордыню, понять ее. А в малолетстве откуда же?
— Давай я тебе помогу, — сказал он.
— Помоги, — согласилась она.
Оказалось, они понимают друг друга, очень хорошо понимают.
— Где брать чашки, тарелки? Я на стол накрою, — предложил Саня.
— Главное — с декорациями поможешь, — сказала мать.
— Помогу, конечно, — кивнул Саня. — А что делать? Рисовать? Прибивать?
— Ты и рисовать можешь? — Ольга Николаевна смотрела на него и никак не могла насмотреться — как же он ей нравился, как же нравился — легкий, сухой, темноглазый, горбоносый!
— Не рисовать, а красить, — поправился Саня.
— Нет, красить не надо, ставить будем и приколачивать. Как же хорошо ты приехал, сынок, как вовремя!
А он уже ходил с тарелками по террасе, ходил, будто танцевал, — красовался Конек-Игрунок, а мать его подначивала: «Ну еще! Ну еще!» И он откликался, отзывался: «Да! Могу! И так могу! И вот этак могу!»
Мать уже и с Вовой своим восхищением поделилась: «Посмотри, полюбуйся, какой у меня сын-сынище! Глаз не оторвать!» Тот смотрел и соглашался: «Хорош! Ничего не скажешь, хорош!»
Однако не все туда-сюда сновать, на стол накрывать, пора за стол садиться! Сели и французским вином чокнулись:
— Со свиданием!
Выпили, мало показалось, сразу еще по бокалу осушили.
— Я бы покрепче чего, — крякнул Владимир Алексеевич и посмотрел на жену.
— Я бы тоже, — поддержал его Саня.
Мать молча встала, пошла и принесла водки. Выпили все втроем и стали борщом закусывать. Собственно, весь обед состоял из борща. Саню никто в гости не ждал, но борщ был царский. Верин и тот был слабым подобием. Никогда еще Саня такого не ел, в нем было все лето — и душист, и густ, и наварист. Отставив тарелки, еще выпили, никого не брал алкоголь, и Саня все красовался, потому что мать на него смотрела. И он на нее смотрел и хотел только с ней побыть, им вдвоем это было нужно. И вдруг спросил:
— А гитара есть?
И завыл бы от тоски, если б не оказалось. Но мать кивнула:
— А то как же! Сама играю.
Пошла, принесла гитару и снова села. А Саня, молодец-красавец, встал, подошел к ней с гитарой, наклонился и стал наигрывать, приглашая. Мать поднялась, руки на затылке сцепила, туфли в обе стороны сбросила и, постукивая пятками, поплыла по пустой террасе. А Саня за ней, и так наклоняясь, и этак, играл все перебористее, и сам тоже в пляс пошел, а когда руки понадобились, то гитару Владимир Алексеевич подхватил и поддавал, поддавал им жару, а они плясали и плясали, будто вся терраса огнем горела. Саня глаз от матери не отрывал, а она от него, и много чего они друг другу поведали. А когда Саня взглянул на гитариста, то увидел, что играет он самозабвенно и по лицу его текут слезы…
Потом они чай с тортом пили, спокойно уже, обстоятельно.
— Часто пляшешь? — спросила мать.
— Первый раз. На гитаре играю.
— А я часто.
После чая покурили и отправились в студию. Саня хотел народ на машине отвезти, но оказалось недалеко, и они воспротивились. Шли тихой зеленой улицей, встречные уважительно с ними здоровались. И пока шли, по дороге мать рассказала кое-что о спектакле:
— Сценарии пишет, режиссуру осуществляет Владимир Алексеевич, а я на подхвате. У нас с ним детская студия.
Студия располагалась на первом этаже в небольшом домике.
В садике на лавочках сидели ребятишки, ждали и сразу подскочили веселой стайкой к взрослым.
— Задержались мы? — спросила Ольга Николаевна. — Не могли раньше. Ко мне сын приехал. Видали, какой у меня сын? — спросила она с гордостью и с той же с гордостью сказала: — Помещение наших рук дело. Была большая пустая комната, а теперь театр для детей.
Посмотрев, как устроена сцена, Саня восхитился изобретательности постановщиков: воистину большие дела творились малыми средствами — разноцветные кубы, несколько полотнищ на струнах помогали мгновенно менять пространство, создавали новые плоскости, удаляли действие, приближали. Но язык у него не повернулся на одобрительные восклицания вроде: «Потрясающе!» «Гениально!» Мать и так видела, что он оценил каждую их выдумку. Им достаточно было взглядов.
— Где молоток? И скажи, что прибивать, — деловито включился в работу Саня.
Саня ловко стучал молотком, а Владимир Алексеевич в соседней комнате репетировал. По стихам Саня догадался, что детишки разучили смешные стихи Милна про бутерброд, а потом еще и Хармса про кошек. И Сашу Черного про лошадку. Стихи первоклассные. Саня оценил вкус, подбор, драматургичность. Стихи идеально подходили для сценок. «Молодец Владимир Алексеевич!» — похвалил он про себя режиссера. Творческий театральный коллектив он одобрил и с удовольствием тянул провода, налаживая на сцене свет.
В дверь вошли несколько его сверстниц и сверстников. Поздоровались, обменялись несколькими словами с Ольгой Николаевной и скрылись в репетиционной.
— У нас родители вместе с детьми играют. Сами были студийцами, теперь ребятишек привели, — сказала она, подходя к сыну, взгромоздившемуся на стремянку.
Саня замер возле потолка на своей стремянке: вот оно в чем дело! Это же любовь к нему, к Саньке, создала эту студию. Забота, чтобы не болтались беспризорные мальчишки и девчонки по улицам. Сработал мощный материнский инстинкт. На подхвате! Он понял, что подхватывала его мама. До чего же могучая она женщина! Страстная! Сильная! Какая творческая у нее любовь! Но и он в нее, ее склад, ее стать. Его любви должно на всю страну хватить. Он же тоже хочет, чтобы кончилась российская беспризорщина. Не случайно историю полюбил.
Возвращались уже в потемках. Ужинали, пили чай на террасе. А потом Санек отправился к себе в Посад ночевать.
— Вам нужно отдохнуть, сосредоточиться. Премьера — дело серьезное, — сказал он. — Я вам только мешать буду. Невольно, конечно. А на спектакль непременно приеду.
Так и договорились.
Саня ехал и про себя улыбался: ну и день, в этот день он узнал, что он — самый лучший человек на свете. Его не покоробило это, не смутило, он не стал отказываться, шаркать ножкой, испуганно отодвигать подарок. Да, он был самым лучшим для другого, тоже единственного на земле человека, своей матери.
Глава 20
Ляля, напевая, возилась на кухне. Хорошо дома, все вокруг тебе известно, все у тебя под рукой. А главное — Ирка рядышком. Спасибо старикам, вон как она покруглела и загорела.
— А когда мы к бабе Нате поедем? — стала спрашивать Иринка уже на третий день.
— Посмотрим, — дипломатично отвечала Ляля. — А ты что, соскучилась?
— Нет еще, — честно отвечала Ирина. — Но наверное, скоро соскучусь.
— Вот когда соскучишься, тогда и поедем.
— А сейчас мы к Ване поедем, я по Ване соскучилась, — сообщила Иринка.
После купания на речке Ляля познакомилась и с Ваней, и с его бабушкой, и с его дедушкой. Очень милые славные люди. Но представить себе, что у них с Мишей найдется время на то, чтобы с ними общаться, было трудно. И она посочувствовала Иринке — бедный заяц, непросто жить в такой зависимости, только ты подружился с кем-то, разыгрался, привязался, а тебя утащили — и прости прощай, дорогой друг! Прямо крепостная зависимость! Хотя, может, старички будут и в Москве дружить? Тогда и малышня будет видеться.
— Ваня с дедушкой и бабушкой за городом, — объяснила она дочке.
— А мы когда за город? — спросила Иринка.
— Не знаю, дружок, пока в городе побудем.
— А ты позвони бабе Нате, она тебе скажет, когда ехать.
— Ты же знаешь, Иринка, что у наших старичков хлопот полон рот. Мы с тобой друг другу нарадуемся, а потом будем про загород думать.
Ляля называла Павла Антоновича и Наталью Петровну точно так же, как Саня, старичками, относясь к ним по-родственному. Они уже перезвонились по телефону с тетей Наташей. Вести с передовой линии были утешительные. Милочкина свекровь укатила в Коктебель отдыхать, так что знакомство откладывалось на неопределенный срок, и Наталья Петровна вздохнула свободнее. Молодые тем временем купили кровать и обживали Милочкину половину.
Наталья Петровна строго-настрого запретила Павлу Антоновичу говорить с Димитрием насчет обивки дома и всех прочих дачных работ.