— Я вовсе не говорил, что не буду есть, мама. Я лишь заметил…
— Вот только я ни за что не подумала бы, что взять из жалости кусок мяса хуже, чем клянчить у Греты пирожные с кремом, рассказывая ей скабрезные анекдоты.
— Право, мама!
Подняв голову, Годфри увидел, что мать смеется. Он резко осекся, вид у него сделался глуповатый, да и чувствовал он себя так же.
— Прости, Годфри, — улыбнулась миссис Рэнсом. — Не обращай внимания, что порой я тебя дурачу. Что до свинины, то я знаю, с моей стороны это очень скверно, но я скверная женщина, и тебе придется к этому привыкнуть. Мне так жаль бедного мистера Уэндона. Гадкий судья только что сказал ему, что придется заплатить огромную сумму, которую он на самом деле не задолжал, и нельзя винить его за попытку как-то возместить ее. И вообще, он же не обычный свинарь. Мистер Уэндон учился в твоей школе.
— Он учился в Харроу, — высокомерно возразил Годфри.
— Это ведь одно и то же, верно? То есть такого же уровня… Нет, Годфри, не брани меня. Следовало бы помнить, что есть вещи слишком святые, чтобы с ними шутить. А теперь расскажи, чем занимался сегодня. Отпечаток плиты удался?
— И даже очень. Хочешь посмотреть?
Миссис Рэнсом покачала головой:
— Лучше не надо. Я только выведу тебя из себя, ляпнув что-нибудь невпопад. Сегодня я достаточно тебя донимала. Попробуй показать его Грете, если хочешь. Возможно, она найдет что сказать о нем неприличное.
— Я кое с кем познакомился в церкви. С некой миссис Пинк.
— Миссис Пинк? Да, я ее знаю… Бедная миссис Пинк.
— Мне она показалась довольно милой.
— Она такая и есть. Верх совершенства, просто имперский Роуз. В целом, боюсь, слишком хороша для меня. Она пыталась продать тебе лотерейный билет в качестве пожертвования на новую крышу или еще что-нибудь?
— Не совсем. Миссис Пинк упомянула о летнем базаре. Пастор интересуется, не поможешь ли ты с прохладительным.
— Пастор, наверное, впал в маразм! Никогда не слышала подобной ерунды. Серьезно, Годфри. Можешь представить, как я продаю лимонад на церковном базаре?
— Почему бы и нет? — галантно произнес он. — Уверен, ты бы выглядела великолепно.
— Разумеется, я выглядела бы великолепно, как ты выражаешься. И у всех дам Тисбери, которые, несомненно, будут выглядеть преотвратительно, случится при виде меня припадок. Потому что я не респектабельна, Годфри. Пойми это наконец. Я не годна для знакомства с леди Ферлонг, миссис Еще-Лонг, миссис Еще-Еще-Лонг и со всеми прочими. Думаю, твой отец хотя бы раз про это упоминал.
— Ну… да, — кивнул он, порозовев от смущения. — Вроде говорил.
— Прекрасно. Тогда не пытайся делать вид, будто факты не существуют, потому что тебе они не нравятся. Это была слабость твоего отца, который на удивление был похож на тебя и слишком для меня хорош, — сказала она с легким придыханием. — Я поднимусь наверх полежать перед обедом — еще кое-что, чего ни одна респектабельная женщина сегодня не делает. Вот это тебя пока развлечет — «Литературное приложение» к «Таймс». Мальчишка, вероятно, доставил его по ошибке.
— На самом деле я его выписал, — объяснил Годфри. — Надеюсь, ты не против?
— Против? Конечно, нет, если только не надумаешь читать мне оттуда вслух. Будет совсем как в старые времена. Я уже столько лет не видела этой нудной газетенки.
Нежно поцеловав сына в макушку, Мэриан исчезла.
— Кстати, — сказала миссис Рэнсом вечером, — я пригласила погостить одного друга. Раньше, наверное, следовало упомянуть. Ты уверен, что это не нарушит твоих планов?
— А должно? — спросил Годфри, который после превосходного обеда из противозаконной свинины чувствовал себя в ладу со всем миром.
— Не знаю. Я просто подумала, что может, вот и все.
— Это друг или подруга?
— Я ведь сказала — друг. Подруг у меня нет, как ты уже понял. Ты не шокирован?
— Милая мама, надеюсь, я человек достаточно широких взглядов.
Миссис Рэнсом не сумела сдержать смешка. Мальчик такой же курьезный, как его отец. Потом она снова посерьезнела.
— Его зовут Роуз[28], — нарочито взвешенно и с нажимом произнесла она. — Хамфри Роуз.
— Да?
— Ты о нем не слышал?
— Не помню. Мне следует знать фамилию?
Судя по лицу миссис Рэнсом, у нее от сердца отлегло от подобного невежества.
— Ну, все случилось давным-давно, ты тогда был еще мал. Прежде Роуз был… известен. Надеюсь, он тебе понравится.
— Не сомневаюсь. — Но было что-то в манере матери, от чего в голос Годфри все же закралось сомнение. — Когда он приедет?
— Я не совсем уверена, когда Роуз будет… Возможно, завтра. Во всяком случае, через день-два. Вряд ли он станет сильно тебе докучать. Он приедет действительно отдохнуть.
Они заговорили о другом, и вскоре Годфри поднялся в свою комнату. Перед тем как раздеться, он снял со стены одну из любимых матерью акварелей и приколол на ее место сэра Гая Харвила. В кровати Годфри лежал некоторое время без сна, читая «Литературное приложение». Очарование этого издания в том, что читатель никогда не знает, с каким аспектом информации столкнется в следующей колонке. Годфри с энтузиазмом своего возраста прочитал передовицу о нонконформизме девятнадцатого века, строгий разбор подтверждения теории ренты Рикардо и благосклонную заметку о новом издании «Полихроникона» Хигдена. Оттуда он перешел к блюду полегче — списку мемуаров. Он уже почти засыпал, когда его внимание привлекла недавно услышанная фамилия. Рывком заставив себя проснуться, Годфри перечитал абзац еще раз:
«Среди многого не представляющего большого интереса сэр Джон добавляет ценный, но мелкий факт в новейшую историю, когда раскрывает, какую роль сыграл будущий премьер-министр в разоблачении скандала, положившего конец карьере Хамфри Роуза. ЧП, внезапный и постыдный конец».
Далее рецензент не пояснял. По всей очевидности, афера Хамфри Роуза была из тех, которые просто полагается знать всем и каждому, как и многое другое. Однако и написанного достаточно. Этот Роуз, друг матери — негодяй. Воображение Годфри, всегда живое, нарисовало полдюжины зловещих преступлений, в каких мог быть повинен предполагаемый второй гость в доме. «Право, — сказал он себе, — я, конечно, широких взглядов, но есть же пределы!» Утром он серьезно поговорит с матерью.
Погасив свет, Годфри сразу уснул.
Глава пятая. Хамфри Роуз
Судья Джефферсон все еще болел, и его заместителя снова и снова вызывали занять его место. Петтигрю колесил по всему графству. Он переходил из залов ратуш, где гуляли сквозняки, в помещения, где свидетели тщетно состязались с ревом дорожного движения снаружи, или в душные полицейские суды, гудевшие от лая запертых в клетках бездомных собак. Что ни день его призывали решать неразрешимое, угадывать истину среди соревнующихся лжесвидетельств, распределять смехотворные доходы на бесчисленных кредиторов или выяснять, что заставило две стоявшие машины, каждая из которых прижалась к своей обочине, разбить друг друга вдребезги посреди трассы. В промежутках Петтигрю находил время распорядиться об усыновлении десятка младенцев. Он наслаждался от души.
Последнее слушание перед пасхальными каникулами проходило в Маркгемптоне. В старом зале выездного суда Петтигрю пришлось выслушать длинный и бесконечно скучный диспут касательно счета от портнихи. (В неведении своем он не сознавал, что все связанное с женской одеждой автоматически становится новостью с большой буквы, и был поражен, увидев отчет о процессе в утренней газете, сдобренный немалым числом судебных острот — он не помнил, чтобы они срывались с его уст.) С делами Петтигрю покончил как раз вовремя, чтобы поспеть на один из поездов, которые неторопливо пыхтят из Маркгемптона по боковой ветке, идущей через долину Диддер. В тот момент, когда он занял свое место, на другую сторону платформы с грохотом влетел лондонский экспресс. Выглянув в окно, Петтигрю мельком увидел, как из вагона первого класса вышел мужчина средних лет. Пассажир терпеливо подождал, пока не привлек внимание носильщика, и протянул ему очень маленький чемодан — вероятно, единственный багаж, какой имел при себе. Следуя за носильщиком, он беспечным и легким шагом пересек платформу, вошел в купе Петтигрю и, сев в противоположном углу, вознаградил носильщика за труды полукроной. Трудно было сказать, кто из них двоих был больше доволен сделкой.
Мгновение спустя поезд тронулся. Новый пассажир извлек огромную сигару, которую раскурил с почти чрезмерным удовольствием. Петтигрю поглядел на него с интересом — интересом, не лишенным толики зависти. Он редко видел, чтобы кто-нибудь в зрелых годах был так совершенно счастлив, как этот незнакомец. Казалось противоестественным, что в эту эпоху и в этом полушарии человек способен быть столь довольным собой и своим окружением. Он смотрел через окно на ползущие мимо пригороды Маркгемптона и лучился от радости, словно видел самые прекрасные здания на земле. Оглядывал грязное купе с замусоленными стенами и с засиженными мухами рекламными плакатами отдаленных достопримечательностей, и даже они, похоже, вызывали его явное одобрение. От одного его вида светлело на душе. И самое лучшее, с точки зрения Петтигрю, было то, что он довольствовался созерцанием мироздания и упивался им молча. Факт, что пассажир не попытался умножить свое удовольствие, хотя бы словом обратившись к попутчику, опровергал первое впечатление Петтигрю, что перед ним просто американский гость, наслаждающийся странностями чужеземного пейзажа, и еще не знакомый с нормальным тарифом английских носильщиков.
«Странно, — сказал себе Петтигрю, — но я уверен, что где-то этого малого уже видел, однако, разрази меня гром, не могу понять где». Он внимательнее всмотрелся в попутчика поверх вечерней газеты. Это был невысокий полнолицый джентльмен в опрятном костюме, который сидел на нем довольно свободно. Глаза у него были блестящие, выражение лица оживленное, но по контрасту к ним щеки казались дряблыми, а кожа — чересчур бледной. Нездоровый вид, подумал Петтигрю. Это наводило на мысль… О чем, собственно? После дня в суде в голове у него звенело, и искомое звено опять ускользнуло. Он задремал.