Когда Элеанор вошла в комнату, ее муж сидел на стуле и смеялся.
— Что, интересно, тебя так рассмешило?
— Детектив-суперинтендант Тримбл полиции графства Маркшир, — выдавил со слезами на глазах Петтигрю.
— А мне он всегда казался скорее серьезным человеком.
— Он смешон как раз потому, что так серьезен. А еще довольно жалок. По сути, жестоко над ним смеяться.
— Зачем Тримбл к тебе приезжал?
— Вероятно, это часть шутки. Формально он приехал сообщить, что дознание по делу миссис Пинк назначено на вторник. А на самом деле, сознает он это или нет, с явной целью выместить на мне дурное настроение. Ему понадобилось немало времени, чтобы сорваться, потому что я не давал ему повода, но в итоге удалось, и теперь он уехал, чувствуя себя значительно лучше. Тот еще был спектакль.
— А зачем ему срываться именно на тебе?
— Тримблу нужно было как-то спустить пар. Бедолага, очевидно, в полнейшем замешательстве. Роуз исчез, а Тодман в больнице, так что два первейших подозреваемых ему недоступны, и он страдает от острого приступа досады. А почему Тримбл выбрал меня, ясно. Понимаешь, вопреки всем моим стараниям быть пай-мальчиком и не совать нос в то, что меня не касается, я, на его взгляд, все еще враг общества номер один. Мерзкий дилетант, который жаждет опередить его и учит выполнять свою работу. Сейчас Тримбл фактически обвинил меня в том, что я желаю сообщить, кто убил миссис Пинк.
— Какая нелепость, Фрэнк! Как будто ты можешь знать!
— Если уж на то пошло, — произнес Петтигрю, внезапно посерьезнев, — я действительно знаю.
Глава восемнадцатая. Тримбл против Роуза
Дознание проводилось в зале собраний Тисбери. В глубине зала сидел на возвышении за столом коронер; по одну сторону от него помещалась скамья с присяжными, по другую — внушительное количество представителей прессы. Обстановка вполне соответствовала событию: именно в такой часто можно было видеть миссис Пинк, тихую и незаметную, но незаменимую особу в каждом кабинете, которая подсказывала председателю бесчисленных собраний ответы на неловкие вопросы, зачитывала протоколы заседаний всевозможных приходских обществ, скромно принимая неизбежную дань благодарностей за ценнейшую работу по организации того, другого и третьего. Жителям деревни, заполнившим зал, казалось неестественным, что миссис Пинк не пришла сама, чтобы лично удостовериться, все ли в порядке.
Помимо неизбежного отсутствия объекта разбирательства, наличествовало все требуемое для деревенского «эпохального события». Каждый житель, кто мог втиснуться в помещение, был здесь, и большинство терпеливо ждали начала заседания уже более часа, когда Петтигрю пробрался на место, оставленное за ним верным своему слову суперинтендантом. Толпа разочарованных опоздавших, которых на его глазах заворачивали у дверей, состояла, как он подметил, в основном из приезжих. Чего и следовало ожидать. В конце-то концов, это местный спектакль. Жаль, подумал Петтигрю, что заседание будет таким коротким и скучным. Слова́ «суд коронера» еще не утратили былого блеска, однако славные дни подобных судов миновали. Время ожидания он коротал, стараясь вспомнить, когда именно парламент избавил коронера от обязанности любительски дублировать работу магистратов и полиции. Вспомнить Петтигрю не смог. Не важно. Сегодня все равно не случится ничего интересного, и, хоть убейте, он не понимал, зачем сюда пришел, если не считать, что, закончив лекцию по гражданским правонарушениям, он не знал, чем заполнить сегодняшнее утро, а сидеть рядом с соседями по деревне все-таки лучше, чем пропалывать сад.
Петтигрю огляделся по сторонам, выхватывая в толпе знакомые лица. Он бросил ободряющую, как он надеялся, улыбку Годфри Рэнсому, который сидел на отведенном для него стуле неподалеку от него, и занялся извечно увлекательным делом — попытался читать газету соседа, стараясь не слишком привлекать внимание владельца. Заголовок был виден довольно ясно. «ГДЕ ХАМФРИ РОУЗ?» — значилось большими буквами на первой полосе. Расплывчатое пятно под ним, вероятно, было фотографией, но в зале царил полумрак, поэтому оставалось только гадать. Прищурившись, Петтигрю едва-едва разобрал часть абзаца жирным шрифтом: «…полагает, что сможет оказать содействие в расследовании».
Он все еще был занят этим, как вдруг сообразил, что дознание началось и присяжных уже приводят к присяге. Запинаясь на незнакомых словах, они нестройным хором пообещали, что будут настойчиво дознавать и выносить верные вердикты и так далее до конца освященной веками формулировки, как будто им действительно предстояло совершить нечто полезное.
Вопреки всем традициям коронер оказался тихим молодым человеком со скромными, почти застенчивыми манерами. Голосом, едва слышным дальше первых рядов, он сообщил присяжным, что намерен представить им свидетеля, который опознает покойную, а после перенести разбирательство. Будет ли оно созвано вновь, зависит от результатов расследования. Коронер вызвал полицейского констебля Меррета.
Выйдя размеренным шаром на середину зала, Меррет поднял Библию и звучно произнес клятву. Потом объявил, что в девять часов сегодня утром явился в морг Королевской больницы графства Маркшир в Маркгемптоне для опознания тела…
— Прошу прошения, господин коронер, могу я сказать пару слов? — прервал происходящее низкий вежливый голос, раздавшийся от входной двери.
Меррет осекся на полуслове, присутствующие повернулись к входной двери, воцарилась тишина. Петтигрю, который, как и многие люди, никогда не слышал, но втайне надеялся услышать, как некто неизвестный прерывает бракосочетание в церкви, решил, что сейчас происходит нечто похожее. Оглянувшись, он увидел лишь толкотню у двери, где человек старался пробиться вперед.
— Тишина! — приказал коронер с неожиданной хрипотцой. — В случае дальнейших помех я велю очистить зал суда. — Он подал знак Меррету. — Продолжайте.
Но констебль не продолжил. Стоя у возвышения, он смотрел в зал с выражением полнейшего замешательства на широком простом лице. Он повернулся посовещаться с коронером, и пока они говорили, тот же голос произнес:
— У меня есть право быть услышанным, и я настаиваю на том, чтобы меня выслушали. Пожалуйста, позвольте пройти.
Через мгновение к возвышению прошествовал Хамфри Роуз, чуть помятый после столкновения с приставом у дверей, но полностью владеющий собой. Он был в элегантном голубовато-сером костюме, к которому надел черный галстук.
— Господин коронер, — продолжил он, — я должен просить прощения за вмешательство, но разве я не прав, полагая, что обычно опознание на разбирательствах такого рода проводится ближайшим родственником? Я как супруг покойной заявляю, что следовало бы вызвать меня, а не этого свидетеля.
Коронер, как с удовлетворением отметил Петтигрю, оказался на высоте.
— Могу я спросить, сэр, — спокойно произнес он, — видели ли вы тело покойной?
— К сожалению, нет. Я приехал издалека и еще не имел возможности.
— Тогда как свидетель вы не годитесь.
Роуз дружелюбно улыбнулся:
— К своему стыду, я пропустил этот важный момент. Возможно ли перенести разбирательство, чтобы я дал показания?
— Нет.
— Я в ваших руках, сэр. В таком случае, мне больше нечего сказать, разве только еще раз просить принять мои извинения.
И на этом, как часто вспоминал позднее Петтигрю, экстраординарное происшествие завершилось. Меррет возобновил дачу показаний, они были тщательно записаны и засвидетельствованы, и дознание официально отложили. Приличия были прекраснейшим образом соблюдены. В том, что касается протокола, возникла лишь маленькая заминка, продлившаяся не более двух минут, которую суд уладил единственно приемлемым образом. До самого конца короткого заседания все собравшиеся вели себя так, словно не произошло ничего необычного. Это был исключительный пример английского спокойствия — или следовало бы назвать его тупоумием? — перед лицом неожиданности.
Коронер объявил заседание закрытым, собрал свои бумаги и покинул зал. Прочие официальные лица потянулись следом. Публика уважительно стояла, пока они не прошли мимо. Затем последовали звуки отодвигаемых по деревянному полу стульев и скамей, надевание пальто и шляп, негромкие разговоры, приглушенные до полушепота, к которым жители Тисбери прибегают в общественных местах. Все они, каждый мужчина и каждая женщина, только что стали свидетелями величайшего события в их жизни, но по их поведению никто об этом не догадался бы. Очень медленно и спокойно они начали выходить, хотя путь к дверям им преградили газетчики, ринувшиеся за коронером и следовавшей за ним маленькой процессией.
Однако гнались они, разумеется, не за коронером. Группу, перед которой жители деревни вежливо расступились, замыкал констебль Меррет, чья широкая спина эффективно блокировала любую попытку обогнать его в узком проходе между скамьями. Перед ним и сразу за коронером шагал главный констебль. А между главным констеблем и Мерретом шли бок о бок, почти как старые друзья, суперинтендант Тримбл и Хамфри Роуз. Все было проделано так незаметно, так естественно, что казалось отрепетированным. Когда первый настырный репортер выбрался на улицу, дверца ожидавшей у входа полицейской машины уже закрылась. Поэтому фраза, которую на следующее утро прочитали за завтраком пять миллионов англичан, могла быть только такой: «Мистера Роуза пригласили сопроводить полицейских в участок, и он решил воспользоваться приглашением».
В медленно двигавшейся очереди на выход из зала Петтигрю оказался рядом с Годфри Рэнсомом.
— Полагаю, это решило ваши проблемы, — шепнул он.
Юноша уныло кивнул:
— В каком-то смысле да, сэр. Но разве не поставило новые?
Петтигрю дал себе время подумать. Потом, когда они находились уже на улице, он повернулся к Годфри и бодро произнес:
— Самая главная моя проблема в том, что у меня есть газон, его срочно нужно подстричь, и масса сорняков, которые нужно повыдергать из цветочного бордюра. Прописывать лекарства другим всегда легко, поэтому я определил, что лучшее для вас сейчас — толика здорового физического труда. Готов предоставить вам его, если решите пойти ко мне, а вдобавок еще ленч и столько выпивки, сколько в вас поместится. Что скажете?