Суть не в том, что истина всегда где-то посередине. Просто современные общества уже исправили самые непростительные ошибки прошлого, и если они функционируют хотя бы вполовину прилично – если кровь не льется по улицам рекой, проблема ожирения серьезней проблемы недоедания, а люди, голосующие ногами, умоляют впустить их в страну, вместо того чтобы сломя голову нестись к выходу, – значит, существующие институты, вероятно, неплохая отправная точка для будущего (урок, который нам, кстати, может преподать консервативный последователь Бёрка). Разум подсказывает, что политический процесс окажется плодотворнее, если он будет подходить к управлению государством как к научному экспериментированию, а не как к ожесточенному спортивному состязанию.
Сопоставлять наши идеи с данными истории и социологии – более осмысленный способ их оценки, чем спорить, опираясь лишь на собственное воображение, но самый надежный критерий эмпирической рациональности – это прогноз. Наука развивается, проверяя предсказания выдвинутых ранее гипотез, да и в повседневной жизни все мы признаем эту логику, когда хвалим или высмеиваем диванных мудрецов в зависимости от того, подтверждают ли события их правоту, когда используем идиомы, призывающие к ответу за свои слова (скажем, «съесть свою шляпу» или «сесть в лужу»), или когда употребляем выражения вроде «Сколько ты готов на это поставить?» и «Не узнаешь, пока не попробуешь».
К сожалению, эпистемологические стандарты здравого смысла – прислушиваться к людям и идеям, способным сделать верное предсказание, и не принимать во внимание прочих – редко применяются к интеллектуалам и лидерам общественного мнения, которые не несут никакой ответственности за свои заявления. Прогнозисты вроде Пола Эрлиха ошибаются раз за разом, но продолжают раздавать интервью, а большинство читателей даже не задумываются, умеют ли их любимые колумнисты, ораторы и прочие гуру предсказывать будущее точнее шимпанзе, выбирающего бананы. Последствия могут быть довольно зловещими: множество военных и политических катастроф случились из-за необоснованной уверенности в прогнозах экспертов (вроде сотрудников разведслужб, уверявших в 2003 году, что Саддам Хусейн разрабатывает ядерное оружие), а недостаточная точность предсказаний на финансовом рынке может кому-то стоить состояния.
Системы взглядов, в том числе политические идеологии, тоже стоит оценивать по точности их прогнозов. Те идеологические противоречия, которые проистекают из столкновения ценностей, вряд ли удастся нивелировать, но многие другие представляют собой разные подходы к достижению одной и той же цели и, по идее, вполне разрешимы. Какие меры на самом деле помогут добиться того, чего хочет практически каждый, скажем прочного мира и экономического роста? Какие из них сократят уровень бедности, число насильственных преступлений или процент неграмотных? Разумное общество должно искать ответы, сверяясь с реальным миром, а не слепо верить в мудрость того или иного братства мыслителей, объединенных неким символом веры.
К несчастью, экспрессивная рациональность, описанная Каханом на примере его испытуемых, свойственна и авторам редакционных колонок в ведущих СМИ, и экспертам. Их репутация никак не зависит от точности даваемых ими прогнозов – к сожалению, такой статистики никто не ведет, – но зиждется на способности развлекать, возбуждать или шокировать, на умении внушить уверенность или страх (в надежде, что такое пророчество окажется самосбывающимся) и на таланте сформировать коалицию сторонников и превозносить ее достоинства.
Начиная с 1980-х годов психолог Филип Тетлок задается вопросом, что отличает умелых прогнозистов от сонма оракулов, которые «часто ошибаются, но никогда не сомневаются»[1082]. Он уговорил сотни аналитиков, колумнистов, ученых и заинтересованных любителей поучаствовать в соревновании, в котором они должны были оценивать вероятность предложенных им гипотетических событий. Эксперты – мастера формулировок: защищая свои предсказания от возможности их опровергнуть, они используют хитрые модальные конструкции (могли бы), расплывчатые определения (серьезная вероятность, высокие шансы) и жонглируют временем (очень скоро, в не столь отдаленном будущем). Но Тетлок связал им руки, предложив события с недвусмысленными исходами и конкретными сроками (например: «Аннексирует ли Россия еще какую-нибудь часть территории Украины в ближайшие три месяца?», «Выйдет ли какая-либо страна из еврозоны в этом году?», «Сколько еще стран сообщат о случаях лихорадки Эбола за следующие 8 месяцев?») и заставив их оценивать вероятность в процентах.
Метод Тетлока также не подвержен распространенной ошибке восхваления или высмеивания единичного вероятностного прогноза после свершившегося факта. Примером тут может служить случай Нейта Сильвера, главного редактора сайта FiveThirtyEight, который подвергся разгромной критике после того, как оценил шансы Дональда Трампа победить на выборах 2016 года всего в 29 %[1083]. Так как мы не можем повторить выборы тысячу раз и подсчитать число побед Трампа, вопрос, подтвердилось ли его предсказание, просто не имеет смысла. Что мы можем сделать (и что сделал Тетлок), так это сравнить набор вероятностей, предложенных каждым из прогнозистов, с соответствующими результатами. Тетлок опирался на формулу, которая вознаграждает участника не за точность вообще, но за смелую точность (потому что несложно быть относительно точным, давая безопасные прогнозы «пятьдесят на пятьдесят»). Результат применения его формулы математически похож на ту сумму, которую выиграл бы эксперт, если бы поставил деньги на свои утверждения в соответствии с заявленной им вероятностью.
Двадцать лет и двадцать восемь тысяч прогнозов спустя уже можно оценить, как эксперты справлялись с заданием. В среднем не лучше, чем шимпанзе (сам Тетлок сравнивает результат с бросанием дротиков в разделенную на сектора мишень). С 2011 до 2015 года Тетлок и психолог Барбара Меллерс провели матч-реванш, набрав несколько тысяч конкурсантов для участия в турнире по прогнозированию, организованном Агентством передовых исследований в сфере разведки (это исследовательская организация американских спецслужб). Без метания дротиков и тут не обошлось, но в обоих соревнованиях ученым удалось определить круг «суперпрогнозистов», которые не просто справились с заданием лучше шимпанзе и политических обозревателей, но оставили позади и профессиональных разведчиков, имеющих доступ к секретной информации, и рынки предсказаний, приблизившись к теоретически возможному максимуму. Чем объяснить такое невероятное ясновидение? (Точность оценивалась на временном отрезке в один год – по мере углубления в будущее она снижается, а начиная с пяти лет падает до случайного уровня.) На этот вопрос был дан ясный и содержательный ответ.
Прогнозисты, справившиеся с заданием хуже всех, были одержимы некой Большой идеей – левой или правой, оптимистичной или пессимистичной, которой они придерживались с воодушевляющим (но вредным) постоянством:
Какими бы разными они ни были в идеологическом отношении, их всех объединял тот факт, что само их мышление было идеологическим. Они пытались втиснуть сложные проблемы в свои излюбленные шаблоны причинно-следственных связей, а то, что туда не помещалось, объявляли обстоятельствами, не имеющими отношения к делу. Не одобряя уклончивых ответов, они расширяли охват своего анализа до предела, используя обороты вроде «к тому же» и «более того» и нагромождая доводы, доказывающие, почему они правы, а остальные заблуждаются. Демонстрируя примечательную самоуверенность, они чаще обычного объявляли события «невозможными» или «неизбежными». Преданные своим умозаключениям, они до последнего не желали менять мнения, даже когда их предсказания очевидным образом не сбывались. Они говорили нам: «Подождите, вот увидите»[1084].
Собственно говоря, плохими прогнозистами их делали те самые черты, которым они были обязаны своей популярностью. Чем известней эксперт и чем ближе событие к его сфере интересов, тем ошибочнее были прогнозы. Но обезьянья точность признанных идеологий не означает, что «эксперты» бесполезны, а элиты не достойны доверия. Смысл в том, что нам нужно пересмотреть концепцию экспертизы. Своих суперпрогнозистов Тетлок описывает так:
Это были практичные эксперты, использовавшие обширный аналитический арсенал и выбиравшие из него конкретный инструмент, наилучшим образом соответствующий конкретной задаче. Они стремились собрать как можно больше информации из максимального числа источников. Рассуждая, они рассматривали проблему с разных сторон, пересыпая свою речь словами, поясняющими ход мысли, вроде «тем не менее», «но», «однако» и «с другой стороны». Они говорили о вероятностях и возможностях, а не о неизбежности. И хотя никому не нравится говорить: «Я был неправ», эти эксперты с готовностью признавали свои ошибки и меняли точку зрения[1085].
Успех в предсказаниях – реванш школьных ботаников. Суперпрогнозисты умны, но не так чтобы гениальны: по уровню IQ они обычно относятся всего лишь к верхним 20 % населения. Они математически грамотны, но не в смысле научной одаренности, а в смысле умения размышлять в терминах приблизительных оценок. Что касается личностных черт, им свойственны, как говорят психологи, «открытость опыту» (интеллектуальное любопытство и вкус к разнообразию), «потребность в познании» (удовольствие от интеллектуальной деятельности) и «интегративная сложность» (признание неопределенности и склонность рассматривать вопрос с разных сторон). Они абсолютно не импульсивны и не доверяют первому интуитивному впечатлению. Они не придерживаются ни правых, ни левых взглядов. Они не обязательно скромны в оценке своих способностей, зато не склонны переоценивать какие-либо убеждения и считают их «гипотезами, которые нуждаются в проверке, а не сокровищами, которые нуждаются в охране». Они постоянно спрашивают себя: «Есть ли лакуны в логике моего рассуждения? Нужно ли мне что-то еще, чтобы их заполнить? Будь я другим человеком, уб