[1170]. Неважно, кто был ближе к истине, Поппер или Байес, но уровень уверенности ученого в истинности теории зависит от того, насколько она согласуется с эмпирическими данными. Любое движение, которое называет себя «научным», но не поощряет проверку собственных утверждений (в особенности убивая несогласных или бросая их за решетку), – это не научное движение.
Многие люди готовы поручить науке изобретение полезных лекарств или удобных электронных устройств и даже поиски законов, по которым работает материальный мир. Однако они проводят черту перед вечными вопросами, особенно важными для нас как для человеческих существ: кто мы, откуда пришли, в чем смысл и цель нашей жизни. Эта территория традиционно принадлежит религии, и именно защитники религии, как правило, азартнее прочих критикуют сциентизм. Им по душе план раздела, предложенный палеонтологом и популяризатором науки Стивеном Джеем Гулдом в книге «Камни веков» (Rocks of Ages), в соответствии с которым приличествующие науке и религии заботы принадлежат к «неперекрывающимся магистериумам». Наука получает эмпирическую вселенную; религии отходят вопросы нравственности, смысла и ценности.
Но это соглашение разваливается, стоит лишь к нему присмотреться. Нравственные воззрения любого научно грамотного, то есть не обманутого фундаментализмом человека требуют безусловного разрыва с религиозными концепциями смысла и ценности.
Начать с того, что научные данные подтверждают фактическую ошибочность систем верований всех традиционных мировых религий и культур – их теорий происхождения мира, жизни, человека и общества. Мы знаем (а наши предки не знали), что люди принадлежат к единственному виду африканских приматов, который создал земледелие, государство, а позже и письменность. Мы знаем, что наш вид – крошечный побег генеалогического древа, на котором расположены все живые существа и которое возникло из пребиотических химических веществ почти четыре миллиарда лет назад. Мы знаем, что живем на планете, которая вращается вокруг одной из ста миллиардов звезд нашей галактики, одной из ста миллиардов галактик возникшей 13,8 миллиарда лет назад Вселенной, возможно одной из огромного множества вселенных. Мы знаем, что наши интуитивные представления о пространстве, времени, материи и причинности не соответствуют тому, что происходит в реальности на макро- и микроуровне. Мы знаем, что у законов, управляющих материальным миром (в том числе несчастными случаями, болезнями и прочими бедами), нет никаких задач, связанных с благополучием человека, что не существует судьбы, провидения, кармы, проклятий, предсказаний будущего, божественной кары или услышанных молитв, но что несоответствия между законами вероятности и механизмами работы нашего сознания объясняют, почему люди верят в сверхъестественное. А еще мы знаем, что знаем не все и что излюбленные верования любого времени и любой культуры могут оказаться убедительно опровергнутыми, включая, без сомнения, и некоторые из тех, которых мы придерживаемся сегодня.
Другими словами, воззрения, определяющие сейчас нравственные и духовные ценности образованного человека, – это воззрения, данные нам наукой. Хотя научные факты сами по себе не заставляют нас принять те или иные ценности, они, несомненно, сужают диапазон выбора. Подрывая доверие к религиозным деятелям в вопросах реального мира, они заставляют сомневаться и в их праве на последнее слово в вопросах морали. Научное разоблачение теории о мстительных богах и оккультных силах компрометирует среди прочего обычаи человеческого жертвоприношения, охоты на ведьм, исцеления молитвой, испытания судом Божиим и преследования еретиков. Показывая бесцельность законов, управляющих Вселенной, наука заставляет нас взять на себя ответственность за свою жизнь, за благополучие нашего вида и всей нашей планеты. Тем самым она подрывает основы любой моральной или политической системы, опирающейся на представления о мистических силах, миссии, предназначении, диалектике, борьбе или финальном спасении. А в комбинации с парой вполне бесспорных соображений – что каждый из нас ценит cвое собственное благополучие и что все мы социальные существа, взаимодействующие друг с другом и способные договариваться о правилах поведения, – научные факты свидетельствуют в пользу защитимой этики, то есть таких принципов, которые в максимальной степени способствуют процветанию человека и других чувствующих созданий. Этот неотделимый от научного понимания мира гуманизм (глава 23) становится фактической моралью современных демократий, международных организаций и освобождающихся от предрассудков религий, а его неисполненные пока обещания определяют те нравственные императивы, которые стоят перед нами сегодня.
Хотя наука, ко всеобщему благу, все глубже проникает в нашу материальную, нравственную и интеллектуальную жизнь, культурные институты зачастую взращивают мещанское равнодушие к ней, перерастающее в презрение. Высоколобые журналы, в теории посвященные любым идеям, ограничиваются политикой и искусством, уделяя минимум внимания научным теориям и делая исключение лишь для политизированных вопросов вроде глобального потепления (и регулярных атак на сциентизм)[1171]. Еще хуже относятся к науке на гуманитарных факультетах многих университетов. Студенты получают дипломы, имея совершенно никудышное представление о науке, а то, чему их учат, зачастую настраивает их против нее.
Самая часто рекомендуемая сегодняшним студентам книга о науке (помимо популярных учебников биологии) – это «Структура научных революций» (The Structure of Scientific Revolutions, 1962) Томаса Куна[1172]. Типичная интерпретация этой классической работы подразумевает, что, вместо того чтобы целенаправленно приближаться к истине, наука всего лишь проводит время за разгадыванием головоломок, время от времени резко переходя к новой парадигме, что делает все ее прежние теории устаревшими и даже невразумительными[1173]. Хотя сам Кун позже опроверг такое нигилистическое понимание своей книги, оно стало общим местом «второй культуры». Критик крупного интеллектуального журнала однажды объяснял мне, что мир искусства больше не рассматривает, «красиво» ли то или иное произведение, – по той же причине, что и ученые больше не говорят, что их теории «верны». Он был страшно удивлен, когда я его поправил.
Историк науки Дэвид Вуттон так оценивает нравы, царящие среди его коллег: «За годы, прошедшие с лекции Сноу о двух культурах, проблема только усугубилась; история науки, вместо того чтобы служить мостом между наукой и гуманитарным знанием, изображает ученых так, что они сами себя не узнают»[1174]. Причина в том, что многим историкам науки кажется наивным воспринимать науку как поиск истинных объяснений мироустройства. В результате все, что они способны произвести на свет, напоминает комментирование баскетбольного матча балетным критиком, которому запрещено говорить, что игроки стараются забросить мяч в корзину. Я однажды присутствовал на лекции по семиотике нейровизуализации: лектор, историк науки, анализировал серию полноцветных динамических 3D-изображений мозга, непринужденно поясняя, что «якобы нейтральный и естественный научный взгляд потворствует определенным видам “Я”, которые восприимчивы к конкретной политической повестке, и тем самым переходит от положения объекта нейропсихологии к позиции внешнего наблюдения» и так далее. Все что угодно, кроме, черт возьми, самого очевидного, а именно что визуализация помогает понять, что творится в мозге[1175]. Многие «исследователи науки» посвящают свои карьеры невразумительным рассуждениям о том, как весь институт науки служит лишь оправданием для угнетения. В качестве примера приведу такой вклад в решение острейшей проблемы современности:
Ледники, гендер и наука: подход феминистской гляциологии к исследованию глобальных экологических изменений
Ледники – ключевой образ изменения климата и глобальных экологических проблем. Тем не менее связи между гендером, наукой и ледниками, особенно в том, что касается гносеологических вопросов производства гляциологического знания, остаются неизученными. Эта работа предлагает феминистскую концепцию гляциологии, включающую четыре основных компонента: (1) источники знания, (2) гендерно-дифференцированная наука и знание, (3) система научного подавления и (4) альтернативная репрезентация ледников. Объединяя феминистское постколониальное науковедение и феминистскую политическую экологию, феминистская гляциология производит глубокий анализ гендера, власти и гносеологии в динамической социоэкологической системе, тем самым способствуя возникновению справедливой науки и равноправных взаимодействий между людьми и льдом[1176].
Что еще вреднее, чем высасывание из пальца все новых скрытых форм расизма и сексизма, так это кампании по демонизации науки, обвиняющие ее (наряду с разумом и другими ценностями Просвещения) в преступлениях древних, как сама цивилизация: расизме, рабстве, завоевательных войнах и геноциде. Это главная тема влиятельной критической теории, разработанной в рамках Франкфуртской школы, квазимарксистского движения, основателями которого были Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер. Они провозгласили, что «полностью просвещенная планета воссияла под знаком торжествующего зла»[1177]. Похожие мысли встречаются и в работах теоретиков постмодернизма вроде Мишеля Фуко, который утверждал, что Холокост стал неизбежной кульминацией «биополитики», берущей начало в эпоху Просвещения, когда наука и рациональное государственное управление обретали все большую власть над жизнью людей