Зоны слева от пунктирной линии заслуживают отдельной иллюстрации. На рис. 8–4 показан процент населения, живущего в крайней бедности. Очевидно, что для этого состояния нельзя установить какой-то единый объективный порог, но ООН и Всемирный банк стараются как могут, сводя воедино принятые в разных развивающихся странах определения черты бедности, которые, в свою очередь, рассчитаны на основании дохода типичной семьи, способной себя прокормить. В 1996 году этот порог определялся звонким словосочетанием «доллар в день» на человека; сейчас он составляет 1,9 доллара в день в международных долларах 2011 года[230]. (Кривые, где этот порог назначен с большей щедростью, проходят повыше и снижаются помедленнее, но тоже в целом неуклонно скользят вниз[231].) Отметьте не только форму этой кривой, но и то, как низко она опустилась – до 10 %. За две сотни лет доля населения планеты, живущего в крайней бедности, упала с 90 % до 10 %, причем большая часть этого падения произошла за последние тридцать пять лет.
РИС. 8–4.Крайняя бедность (доля населения), 1820–2015
Источники: Our World in Data, Roser & Ortiz-Ospina 2017, на основании данных Bourguignon & Morrisson 2002 (1820–1992) с усреднением показателей «крайней бедности» и «бедности» для соразмерности с данными Всемирного банка о «крайней бедности» за 1981–2015 годы, World Bank 2016g
Прогресс во всем мире можно оценивать двумя способами. С одной стороны, те показатели на душу населения и доли, которыми я оперирую выше, служат нравственно адекватным мерилом прогресса, поскольку удовлетворяют мысленному эксперименту с «занавесом неведения», предложенному Джоном Ролзом для определения справедливого общества: приведите картину мира, в котором вы бы согласились родиться случайным жителем, то есть без предварительного знания о своих жизненных обстоятельствах[232]. Мир с более высоким процентом здоровых, сытых, обеспеченных, живущих долгую жизнь людей – это мир, в котором мы бы с большей готовностью согласились сыграть в такую лотерею. С другой стороны, абсолютные числа тоже важны. Каждый здоровый, сытый, обеспеченный, живущий долгую жизнь человек – это разумное существо, способное испытывать счастье, и мир становится лучше от того, что в нем живет больше таких существ. К тому же рост числа людей, которым удается выстоять в борьбе с энтропией и эволюцией, – это свидетельство невероятной эффективности благих сил науки, рынков, достойного правления и других институтов современности. Нижний слой составного графика на рис. 8–5 отражает количество людей, живущих в крайней бедности, а верхний – не живущих в ней; общая высота графика соответствует мировому населению в определенный момент времени. Мы видим, что число бедных уменьшалось параллельно с тем, как стремительно росло население – с 3,7 миллиарда в 1970 году до 7,3 миллиарда в 2015-м. (Как заметил Макс Роузер, если бы новостные издания ставили перед собой задачу объективно освещать перемены в мире, последние двадцать пять лет заголовки на их первых полосах оставались бы неизменными: «СО ВЧЕРАШНЕГО ДНЯ ЧИСЛО ЖИВУЩИХ В КРАЙНЕЙ БЕДНОСТИ СОКРАТИЛОСЬ НА 137 ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК».) Мы живем в мире, где снижается не только доля бедных людей, но и их количество, где 6,6 миллиарда человек живут вне черты крайней бедности.
РИС. 8–5.Крайняя бедность (абсолютная численность), 1820–2015
Источники: Our World in Data, Roser & Ortiz-Ospina 2017, на основании данных Bourguignon & Morrisson 2002 (1820–1992) и World Bank 2016g (1981–2015)
Большинство сюрпризов в истории неприятные, но эта новость приятно удивит даже оптимистов. В 2000 году ООН поставила перед собой восемь Целей развития тысячелетия, взяв за стартовую линию ситуацию 1990 года[233]. На тот момент скептически относящиеся к этой не самой эффективной организации наблюдатели считали, что столь амбициозные задачи были сформулированы исключительно для проформы. Сократить мировой уровень бедности вдвое, вызволив из нужды миллиард человек, за двадцать пять лет? Конечно, конечно. Однако мир выполнил эту цель на пять лет раньше срока. Эксперты в области развития все еще протирают глаза от изумления. Дитон пишет: «Это, вероятно, самый важный факт о благополучии человечества со времен Второй мировой войны»[234]. Экономист Роберт Лукас (как и Дитон, нобелевский лауреат) говорил так: «Если понять эти механизмы [быстрого экономического развития], последствия для человеческого благосостояния оказываются совершенно ошеломительными: как только вы начинаете их осознавать, вы уже не можете думать ни о чем другом»[235].
Давайте подумаем о завтрашнем дне. Исторические тенденции всегда опасно экстраполировать в будущее, но что, если мы все же попробуем? Приложив линейку к кривой данных Всемирного банка на рис. 8–4, мы увидим, что она пересечет ось x (что означает нулевой уровень бедности) в 2026 году. ООН немного состорожничала и в своих Целях устойчивого развития 2015 года (пришедших на смену Целям развития тысячелетия) поставила задачу «повсеместной ликвидации нищеты во всех ее формах» к 2030 году[236]. Повсеместная ликвидация нищеты во всех ее формах! Вот бы дожить до этого дня. (Даже Иисус не был таким оптимистом, когда говорил ученикам: «Нищих всегда имеете с собою».)
Разумеется, этот день наступит еще не скоро. Сотни миллионов людей по-прежнему живут в крайней бедности, и, чтобы покончить с этим, потребуются усилия куда большие, нежели просто приложить линейку к кривой. В Индии и Индонезии доля бедных снижается, но в самых нищих странах, таких как Конго, Гаити и Судан, она растет, и эти последние островки бедности устранить будет сложнее всего[237]. Кроме того, по мере приближения к цели нам необходимо пересматривать и саму цель, ведь «не совсем крайняя» бедность – все равно бедность. Рассказывая о концепции прогресса, я говорил, что важно не питать иллюзии, будто это процесс, который волшебным образом случается сам собой, тогда как на самом деле движение вперед требует огромных усилий. Смысл привлечения внимания к прогрессу не в том, чтобы порадоваться, какие мы молодцы, а в том, чтобы понять, в чем его причины и как мы можем усилить действие тех факторов, которые к нему привели. И поскольку мы знаем, что такие факторы существуют, нет никакой нужды представлять состояние развивающихся стран как безнадежное, лишь бы вывести людей из апатии – так мы рискуем только вселить в них мысль, будто дополнительная помощь окажется бесполезной тратой денег[238].
Так что же мир делает правильно? Как и в случае прогресса во многих других областях, много положительных факторов действуют тут одновременно, дополняя друг друга, поэтому первую костяшку домино выявить сложно. Циничные объяснения вроде того, что снижение доли бедных – это разовое последствие роста цен на нефть и другие природные ископаемые или что статистику раздувает взлет Китая с его гигантским населением, были изучены и отметены. Рэйдлет и другие эксперты в области развития указывают на пять причин[239].
«В 1976 году, – пишет Рэйдлет, – Мао единолично и решительно изменил будущее мировой бедности одним простым действием: он умер»[240]. Хотя к Великой конвергенции привел не только подъем Китая, сами масштабы этой страны неизбежно влияют на суммарные показатели, а объяснения ее прогресса приложимы и к другим государствам мира. Смерть Мао Цзэдуна можно считать символом трех важнейших причин Великой конвергенции.
Первая из них – упадок коммунизма (а вместе с ним и активно вмешивающегося в жизнь граждан социализма). По уже рассмотренным нами причинам рыночная экономика способна очень успешно генерировать благосостояние, тогда как тоталитарная плановая экономика приводит к дефициту, застою, а зачастую и массовому голоду. Мало того, что рыночная экономика пожинает плоды специализации и поощряет людей производить нужные другим товары, она еще и решает проблему координации усилий сотен миллионов человек, повсеместно распространяя информацию о спросе и предложении в виде цен. Даже самый гениальный специалист по планированию не способен решить эту вычислительную задачу, сидя в своем центральном бюро[241]. Переход от коллективизации, централизованного управления, правительственных монополий и удушающей бюрократической волокиты (в Индии ее называли «лицензионный радж») к открытой экономике происходил сразу на нескольких фронтах начиная с 1980-х годов. Это и движение Китая под руководством Дэн Сяопина в сторону капитализма, и распад СССР вместе с крахом его господства в Восточной Европе, и либерализация экономик Индии, Бразилии, Вьетнама и других стран.
Хотя интеллектуалы не упустят возможности нарочито поперхнуться, услышав, как кто-то защищает капитализм, его экономические преимущества настолько очевидны, что их не нужно иллюстрировать цифрами. Их в буквальном смысле видно из космоса. Спутниковое фото, на котором капиталистический юг Кореи светится яркими огнями, а коммунистический север утопает в темноте, и это при общих географии, истории и культуре, наглядно демонстрирует разницу в способности к созданию богатств между этими двумя экономическими системами. Другие пары государств, из которых одна – «экспериментальная», а другая – «контроль», показывают те же результаты: разделенные железным занавесом Западная и Восточная Германии, Ботсвана и Зимбабве под управлением Роберта Мугабе, Чили и Венесуэла под управлением Уго Чавеса и Николаса Мадуро. В последнем случае некогда процвет