[258]. Прогресс заключается не в принятии любой перемены как части неделимого набора. Нам не нужно однозначно решить, хороши ли промышленная революция и глобализация или плохи, с учетом всего, что им сопутствует. Суть прогресса – рассматривать каждый аспект некоего социального процесса по отдельности, чтобы понять, как нам максимально улучшить человеческую жизнь и при этом минимизировать негативные последствия.
Последняя и, как согласны многие исследователи, самая важная причина Великой конвергенции – это развитие науки и технологий[259]. Жизнь становится все дешевле, причем в хорошем смысле. Благодаря достижениям в производственных методах, час труда теперь может окупить больше, чем раньше, еды, здоровья, образования, одежды и стройматериалов, вещей первой необходимости и предметов роскоши. Менее дорогими становятся не только продукты и лекарства; дети теперь могут ходить в дешевых пластиковых сандалиях, а не босиком, а взрослые – совместно проводить досуг в парикмахерской или за просмотром футбольного матча, для чего им нужны только дешевые солнечные батареи и бытовые приборы. Что касается знаний в области здравоохранения, сельского хозяйства и бизнеса, тут новости еще лучше: они не просто дешевеют – они бесплатны.
Примерно половина взрослых во всем мире имеет сегодня смартфоны, а число абонентов сотовых сетей не уступает численности населения. В тех регионах, где нет дорог, городских телефонов, почтового сообщения, газет или банков, мобильные телефоны служат не только для того, чтоб делиться сплетнями и фотографиями котиков, – они важнейший источник достатка. Они позволяют людям переводить друг другу деньги, заказывать продовольствие, следить за погодой и рынками, искать работу, находить полезную информацию из области медицины или агрономии и даже получать начальное образование[260]. Исследование экономиста Роберта Дженсена с подзаголовком «Микро- и макрель-экономика информации» (The Micro and Mackerel Economics of Information) показало, как рыбаки в Южной Индии увеличили свою прибыль и снизили местные цены на рыбу, используя в море мобильные телефоны для поиска рынков с самыми высокими на текущий момент ценами, что избавило их от необходимости разгружать свой скоропортящийся улов в городках, где рыбы уже в избытке, тогда как другие окрестные городки оставались вовсе без рыбы[261]. В этом смысле мобильные телефоны превращают сотни миллионов мелких фермеров и рыбаков во всезнающих рациональных игроков на идеально работающих рынках из учебников по экономике. По некоторым оценкам, каждый мобильный телефон добавляет 3000 долларов к годовому ВВП развивающейся страны[262].
Благотворная сила знаний изменила правила мирового развития. Эксперты в этой области расходятся во мнениях по поводу целесообразности международной помощи. Кто-то считает, что она наносит больше вреда, чем приносит пользы, обогащая коррумпированные правительства и составляя конкуренцию местному бизнесу[263]. Другие приводят цифры, которые свидетельствуют, что разумно направленная помощь дает потрясающие результаты. Но, если эффективность передачи продуктов и денег вызывает разногласия, все единодушны в том, что передача технологий – лекарств, электронных устройств, семян и новых методик в сельском хозяйстве, бизнесе и здравоохранении – оказывается безусловным благом[264]. (Как говорил Джефферсон, «тот, с кем я делюсь своей идеей, обогащается знанием, не уменьшая при этом моего».) И хотя я уже много раз подчеркивал значимость ВВП на душу населения, ценность знаний сделала этот показатель менее пригодным для оценки того, что нам на самом деле важно, а именно качества жизни. Если бы в нижний правый угол рис. 8–2 я втиснул кривую Африки, она бы смотрелась не особо внушительно: конечно, она бы тоже шла вверх, но без экспоненциального взлета кривых стран Европы и Азии. Чарльз Кенни подчеркивает, что пологий подъем этой кривой не отражает реального прогресса Африки, поскольку здоровье, долгая жизнь и образование сейчас гораздо доступнее, чем раньше. И хотя в целом продолжительность жизни в более богатых странах больше (это соотношение называется кривой Престона в честь открывшего его экономиста), весь этот график постоянно сдвигается выше и выше, потому что все мы живем дольше вне зависимости от уровня своего дохода[265]. Два века назад в самой богатой стране мира (Нидерландах) ожидаемая продолжительность жизни составляла сорок лет, и ни в одной другой стране она не превышала сорока пяти. В наше время ожидаемая продолжительность жизни в самой бедной стране мира (Центрально-Африканской Республике) составляет пятьдесят четыре года, и ни в одной другой она не ниже сорока пяти[266].
Национальный доход можно снисходительно считать слишком поверхностным и материалистичным критерием, но он напрямую связан с каждым показателем процветания, в чем мы еще не раз убедимся в следующих главах. Самым очевидным образом ВВП коррелирует с продолжительностью жизни, здоровьем и питанием[267]. Менее очевидна его связь с этическими ценностями, такими как мир, свобода, права человека и толерантность[268]. Богатые страны в среднем реже воюют друг с другом (глава 11), реже переживают гражданские войны (глава 11), с большей вероятностью приходят к демократии (глава 14) и выше ставят права человека (глава 14 – в среднем это так, хотя обладающие большими запасами нефти арабские страны несвободны, несмотря на свое богатство). Граждане богатых стран больше уважают «эмансипационные» или либеральные ценности вроде прав женщин, свободы слова, прав сексуальных меньшинств, прямой демократии и защиты окружающей среды (главы 10 и 14). Чем богаче страна, тем счастливее живущие там люди (глава 18), – в этом факте нет ничего удивительного; удивительнее то, что чем богаче страна, тем она умнее (глава 16)[269].
Объясняя разнообразие стран «от Сомали до Швеции», то есть от несчастливых стран с высоким уровнем бедности, насилия и репрессий до стран богатых, мирных, либеральных и счастливых, важно не путать корреляцию с причинно-следственной связью; свою роль тут также могут играть и другие факторы, такие как качество образования, география, история и культура[270]. Но когда специалисты по количественному анализу пытаются рассмотреть их в изоляции, все же выясняется, что экономическое развитие является важнейшим фактором человеческого благополучия[271]. В научных кругах ходит старый анекдот: декан ведет ученый совет, и вдруг перед ним возникает джинн, который предлагает ему на выбор одно желание из трех – славу, деньги или мудрость. Декан отвечает: «Ну, это просто. Я ученый. Я всю жизнь посвятил пониманию мира. Конечно, я выберу мудрость». Джинн взмахивает рукой и исчезает в облаке дыма. Дым рассеивается; декан стоит в глубоком раздумье, обхватив голову руками. Проходит минута. Десять. Пятнадцать. В конце концов один профессор не выдерживает: «Ну? Ну что?» Декан бормочет: «Надо было брать деньги».
Глава 9Неравенство
«Но станет ли богатым весь мир?» Этот вопрос неизбежно возникает в развитых странах во втором десятилетии XXI века, когда экономическое неравенство стало предметом массовой одержимости. Папа римский Франциск назвал его «корнем всех зол», Барак Обама – «определяющим вызовом нашего времени». С 2009 до 2016 года доля статей в The New York Times, содержащих слово «неравенство», выросла в десять раз и достигла одной из каждых семидесяти трех[272]. Широко распространено мнение, что от экономического роста последних десятилетий выиграл только один самый богатый процент населения, а все остальные топчутся на месте или медленно идут ко дну. Если это так, то тот взрыв богатства, который мы задокументировали в прошлой главе, не был бы поводом для радости, поскольку ничем не способствовал бы росту благосостояния человечества в целом.
Для левых всегда было характерно внимание к проблеме экономического неравенства, а с начала Великой рецессии в 2007 году она приобрела дополнительную актуальность. В 2011 году это дало толчок движению Occupy Wall Street («Захвати Уолл-стрит»), а в 2016-м привело к выдвижению в кандидаты в президенты США называющего себя социалистом Берни Сандерса, который провозгласил: «Нация не может выжить ни морально, ни экономически, когда у столь малого числа людей есть так много, а у столь многих – так мало»[273]. Однако в тот год революция пожрала своих детей и вознесла в президентское кресло Дональда Трампа, считающего, что Соединенные Штаты стали «страной третьего мира», и обвиняющего в ухудшении материального положения рабочего класса не Уолл-стрит и тот самый один процент богатых, но иммиграцию и внешнюю торговлю. Правый и левый фланги политического спектра, по разным причинам возмущенные неравенством, нашли точку соприкосновения, и разделяемое ими неверие в современную экономику подготовило почву для избрания самого радикально настроенного американского президента за многие годы.
Действительно ли углубление неравенства привело к обеднению большинства граждан? Экономическое неравенство, несомненно, выросло по сравнению с минимумом, достигнутым в 1980-е годы, в большинстве стран Запада, и в частности в США и других англоговорящих странах, причем особенно это касается контраста между самыми богатыми и всеми остальными