[590]. Суммарные общемировые итоги за охватывающий все три волны демократизации период с 1800 года представлены на рис. 14–1.
Этот график доказывает, что третья волна демократизации вовсе не выдохлась и не отступает, хотя и не катится вперед с той же мощью, как непосредственно до и сразу после падения Берлинской стены в 1989 году. На тот момент в мире насчитывалось 52 демократии (Polity Project считает демократиями страны, получившие шесть баллов и более), на двадцать одну больше, чем в 1971 году. Поднявшись в 1990-х, в XXI веке третья волна брызнула радугой цветных революций, в том числе в Хорватии (2000), Сербии (2000), Грузии (2003), Украине (2004) и Киргизии (2005), доведя общее число демократий до восьмидесяти семи к началу президентского срока Барака Обамы в 2009 году[591]. Вопреки сложившемуся мнению, в годы его правления не случилось никакого коллапса или отката – число демократий продолжало расти. В 2015 году – последнем, отраженном в этом наборе данных, – их было уже 103. Тогда же Нобелевскую премию мира получил Квартет национального диалога в Тунисе – союз организаций, обеспечивших переход к демократии в этой стране, что стало главной историей успеха Арабской весны 2011 года. В том же году совершился переход к демократии в Мьянме и Буркина-Фасо, а также наблюдалась положительная динамика в пяти других странах, в том числе в Нигерии и Шри-Ланке. В этих 103 демократиях в 2015 году проживало 56 % жителей планеты, а если мы прибавим к ним 17 стран, бывших скорее демократическими, чем авторитарными, окажется, что две трети населения Земли живут в свободных или относительно свободных обществах. Сравните этот показатель с менее чем двумя пятыми в 1950 году, одной пятой в 1900-м, 7 % в 1850-м и 1 % в 1816-м. 80 % населения шестидесяти недемократических стран (20 полных автократий и 40 скорее авторитарных, чем демократических) живет в одной-единственной стране – в Китае[592].
РИС. 14–1.Демократия и авторитаризм, 1800–2015
Источник: HumanProgress, http://humanprogress.org/f1/2560, на основании данных проекта Polity IV Annual Time-Series, 1800–2015, Marshall, Gurr, & Jaggers 2016. Баллы суммированы по суверенным государствам с населением более 500 000 человек и меняются от –10 для полного авторитаризма до +10 для полной демократии. Стрелка указывает на 2008 год, последний, учтенный на рис. 5–23 в Pinker 2011
Хотя история не завершилась, Фукуяма оказался во многом прав: демократия доказала, что куда более притягательна, чем готовы признать плакальщики по ней[593]. После затухания первой волны демократизации появились теории, «объясняющие», почему демократия никогда не сможет укорениться в католических, незападных, азиатских, мусульманских, бедных или этнически неоднородных странах, и все они были по очереди опровергнуты практикой. Действительно, стабильная демократия самого лучшего сорта с большей вероятностью формируется в богатых и хорошо образованных странах[594]. Но страны, которые можно счесть скорее демократическими, представляют собой очень пеструю компанию: тут и большинство стран Латинской Америки, и невероятно многонациональная Индия, и мусульманские Малайзия, Индонезия, Нигер и Косово, и 14 стран Африки к югу от Сахары (в том числе Намибия, Сенегал и Бенин), и такие бедные государства других регионов, как Непал и Восточный Тимор, и большинство стран Карибского бассейна[595].
Даже автократии в России и Китае, не выказывающие признаков либерализации, несравнимо менее репрессивны, чем режимы Сталина, Брежнева или Мао Цзэдуна[596]. Йохан Норберг так описывает жизнь в Китае:
Сегодняшние китайцы могут почти свободно передвигаться, купить дом, выбрать образование или место работы, открыть бизнес, принадлежать к церкви (если они буддисты, даосы, мусульмане, католики или протестанты), одеваться, как им нравится, жениться, на ком хотят, быть открытыми гомосексуалами и не отправляться на перевоспитание в трудовые лагеря, путешествовать за границу и даже критиковать некоторые аспекты политики партии (хотя и не ее право безраздельно властвовать в стране). Даже понятие «несвобода» значит теперь не то, что раньше[597].
Почему же напор демократизации вновь и вновь превосходит ожидания? Различные откаты и отступления демократии, а также черные дыры, где она никак не приживается, способствовали возникновению теорий, постулирующих, что успех возможен лишь при наличии массы сложных предпосылок, и описывающих процесс демократизации как весьма мучительный. (Это только на руку диктаторам, настаивающим, что их страны не готовы к демократии, вроде вождя революции из фильма Вуди Аллена «Бананы», который сразу после захвата власти заявляет: «Эти люди – простые крестьяне, они слишком невежественны, чтобы голосовать».) Такой благоговейный трепет перед демократией укрепляется и идеализированным образом демократического уклада, где всесторонне информированное население рассуждает об общем благе и тщательно выбирает лидеров, способных воплотить в жизнь сформулированные им предпочтения.
В соответствии с такими стандартами число демократий было равно нулю в прошлом, не выросло в настоящем и почти наверняка останется прежним в будущем. Политологи постоянно изумляются поверхностности и непоследовательности политических убеждений обычных граждан, а также тому, как слабо связаны их предпочтения с тем, за кого они готовы отдать свой голос, и с поведением их избранников[598]. Большинство избирателей мало того что совершенно не разбираются в текущей политической обстановке, но и не знают простейших фактов: каковы основные ветви власти, с кем воевали США во Второй мировой войне и какие страны применяли ядерное оружие. Их мнения кардинально меняются, стоит лишь переформулировать вопрос: они говорят, что правительство тратит слишком много на «социальное обеспечение», но слишком мало на «помощь нуждающимся» и что страна должна «использовать вооруженные силы», но не должна «воевать». Когда им все же удается сформулировать свои предпочтения, как правило, выясняется, что они голосуют за кандидата, придерживающегося противоположных взглядов. Но это не имеет особого значения, потому что, придя к власти, политики отстаивают позицию своей партии, не оглядываясь на то, что думает электорат.
Более того, голосование не обеспечивает правительству и надежной обратной связи по поводу качества его работы. Избиратели наказывают должностных лиц за недавние события, которые те едва ли могли предотвратить, например за макроэкономические кризисы или террористические акты, и даже за те, которые вообще не поддаются контролю: засухи, наводнения и атаки акул. Многие политологи пришли сейчас к выводу, что избиратели трезво осознают, насколько астрономически мала вероятность того, что их голоса повлияют на исход выборов, и уделяют внимание работе, семье и отдыху вместо того, чтобы заниматься политическим самообразованием и тщательно взвешивать, за кого проголосовать. Они используют бюллетень как средство самовыражения и голосуют за кандидата, которого считают похожим на себя и отстаивающим интересы людей вроде них.
Таким образом, вопреки распространенному убеждению, будто выборы – это квинтэссенция демократии, выборы – только один из механизмов ответственности правительства перед управляемыми, и притом не всегда созидательный. Когда выборы представляют собой соревнование между кандидатами в деспоты, конкурирующие фракции осознают, что победа противника не сулит им ничего хорошего, и пытаются с помощью запугивания оттеснить друг друга от избирательных урн. К тому же авторитарные лидеры могут освоить искусство использовать выборы в своих интересах. Последний писк моды среди диктатур называется соревновательным, электоральным, клептократическим или этатистским авторитаризмом[599]. (Прототип тут – путинская Россия.) Такие лидеры пользуются внушительными возможностями государства, чтобы подавлять реальную оппозицию, учреждать подсадные оппозиционные партии, толковать факты в свою пользу через контролируемые государством СМИ, манипулировать правилами проведения выборов и учета избирателей, а также подделывать результаты самого голосования. (При всем том электоральный авторитаризм вовсе не является неуязвимым – цветные революции уже покончили с несколькими из таких режимов.)
Если в деле защиты идеалов демократии нельзя рассчитывать ни на избирателей, ни на избранников, почему же тогда она относительно неплохо работает – почему это худшая форма правления, за исключением всех прочих, которые мы пробовали, как говорил Черчилль? В своей книге «Открытое общество и его враги» (The Open Society and Its Enemies, 1945) философ Карл Поппер доказывал, что демократию нужно понимать не как ответ на вопрос, кто должен править (ответ: народ), но как способ отстранять от власти плохих лидеров, не проливая крови[600]. Политолог Джон Мюллер расширяет это представление с Судного дня бинарного выбора до непрерывно действующей системы обратной связи. Основа основ демократии, предполагает он, – свобода выражать недовольство: «Она возникает, когда народ фактически соглашается не использовать для смены власти насилие, а власть оставляет за народом право пытаться низложить ее любыми другими способами»[601]. Мюллер объясняет, как это может работать:
Если у граждан есть право жаловаться, подавать петиции, создавать организации, пр