У счастья есть две стороны – эмпирическая (или эмоциональная) и оценочная (или когнитивная)[767]. Эмпирический компонент – это баланс между положительными эмоциями вроде воодушевления, радости, гордости или восторга и отрицательными эмоциями вроде тревоги, гнева или печали. Ученые могут замерять его в реальном времени, попросив испытуемых носить датчик, который в случайные моменты подает звуковой сигнал, побуждая их отмечать, насколько счастливыми они себя чувствуют в эту секунду. Оптимальным показателем счастья был бы интеграл или взвешенная сумма того, как долго и насколько именно счастливыми люди ощущают себя на протяжении всей жизни. Хотя выборочная фиксация эмпирического компонента является наиболее непосредственным способом изучения субъективного благополучия, этот подход очень дорог и трудоемок, так что мы не располагаем качественными массивами данных, охватывающими жителей разных стран или собранными на протяжении ряда лет. Следующий по надежности способ – опрашивать людей, как они себя чувствуют в последнее время или что они могут вспомнить о своих чувствах за сутки или неделю.
Это подводит нас ко второй стороне благополучия: люди оценивают, как они проживают свою жизнь. Испытуемых просят поразмышлять, насколько удовлетворенными они себя чувствуют «в настоящий момент», или «в целом», или «в совокупности», или вынести практически философское суждение, определив свое место на шкале из десяти градаций от «худшей из всех возможных жизней» до «лучшей из всех возможных». Такие вопросы часто вызывают затруднения (поскольку они действительно трудны), а на ответы тут могут влиять погода, настроение в данный момент и вопрос, который задан непосредственно перед этим (студентов расстраивают вопросы про личную жизнь, а всех прочих – разговоры о политике). Социологи смирились с тем фактом, что счастье, удовлетворение и оценка своей жизни как лучшей или худшей перемешаны в представлении людей и что обычно проще всего вычислять среднее по всем этим показателям[768].
Ощущения и оценочные суждения, конечно, связаны между собой, хотя и небезупречно: изобилие счастья заставляет нас считать свою жизнь лучше, но отсутствие тревоги и грусти – нет[769]. И это подводит нас к последнему измерению хорошей жизни – к цели и смыслу. Именно эта ее характеристика, наряду со счастьем, входит в аристотелевский идеал эвдемонии, «благого духа»[770]. Счастье – это еще не все. Мы порой принимаем решения, которые делают нас несчастными в краткосрочной перспективе, но позволяют нам воспринимать свое существование как осмысленное на протяжении жизни, например решение родить ребенка, написать книгу или вступить в борьбу за правое дело.
Хотя ни один смертный не сможет сказать, что на самом деле придает жизни смысл, психолог Рой Баумайстер и его коллеги изучали, что заставляет людей ощущать свою жизнь как осмысленную. Респонденты по отдельности оценивали, насколько они счастливы и насколько их жизнь осмысленна, а потом отвечали на длинный перечень вопросов, рассказывая о своих мыслях, занятиях и обстоятельствах. Результат дает основания предположить, что смысл жизни человека придают многие из тех вещей, которые делают его счастливым: мы счастливы, если у нас есть близкие люди, если мы чувствуем, что приносим пользу, если мы не одиноки и не скучаем. Однако есть и другие факторы – они могут сделать жизнь счастливее, но смысла ей не прибавляют, а то и наоборот.
Все потребности тех, кто ведет счастливую, но не всегда осмысленную жизнь, удовлетворены: они здоровы, у них достаточно денег и они по большей части довольны собой. Те же, чья жизнь исполнена смысла, могут быть лишены всех этих милостей. Счастливые люди живут настоящим; те же, кто считает свою жизнь осмысленной, обдумывают прошлое и строят планы на будущее. Ведущие счастливую, но бессмысленную жизнь – приобретатели и облагодетельствованные; ведущие жизнь осмысленную, но не так чтобы счастливую – дарители и благодетели. Дети придают смысл жизни родителей, но не обязательно делают их счастливее. Время, проведенное с друзьями, дарит счастье; время, проведенное с любимыми, наполняет жизнь смыслом. Волнения, тревоги, дискуссии, трудности и борьба делают жизнь несчастливее, зато осмысленнее. И дело не в том, что люди, ведущие осмысленную жизнь, как какие-нибудь мазохисты, ищут проблем на свою голову, – дело в том, что они ставят перед собой амбициозные цели: «Человек предполагает, а Бог располагает». Наконец, смысл – это скорее вопрос самовыражения, а не удовлетворения: смысл прирастает благодаря деятельности, которая определяет человека как личность и создает ему репутацию.
Счастье можно понимать как результат работы древней биологической системы обратной связи, которая следит за тем, насколько успешно мы приспосабливаемся к окружающей среде. Мы в целом счастливее, когда здоровы, обеспечены, находимся в безопасности, сыты, не одиноки и любимы. Функция счастья – заставить нас приспосабливаться: когда человек несчастен, он борется за вещи, способные улучшить его положение; когда же он счастлив, он дорожит тем, что имеет. Ощущение осмысленности, напротив, реагирует на невиданные и многообещающие возможности, которые становятся доступны нам как общественным, мыслящим и наделенным речью обитателям нашей уникальной когнитивной ниши. Мы ставим перед собой задачи, уходящие корнями в далекое прошлое, простирающиеся далеко в будущее и влияющие на абсолютно незнакомых нам людей; для их выполнения нам необходимо заручаться одобрением других, которое зависит от нашего умения убедить их в важности этих задач и создать себе репутацию добродетельного или дельного человека[771].
Роль счастья в психологии человека ограничена, а следовательно, целью прогресса не может быть его неограниченный прирост – чтобы все больше людей все чаще чувствовали себя на вершине блаженства. Зато в мире нет недостатка в несчастьях, которым стоило бы положить конец, и нет предела тому, насколько осмысленной может стать наша жизнь.
Давайте согласимся, что жители развитых стран не так счастливы, как должны бы быть, учитывая фантастический прогресс в уровне достатка и свободы. Но неужели же они не стали хоть чуточку счастливей? Неужели их жизнь настолько пуста, что они массово решают с ней покончить? Неужели они стали жертвами эпидемии одиночества вопреки умопомрачительному числу возможностей наладить друг с другом контакт? Неужели, предвещая недоброе будущее, молодое поколение парализовано депрессией и психическими заболеваниями? Как мы сейчас убедимся, ответом на каждый из этих вопросов будет категорическое «нет».
Бездоказательные стенания о скорбной людской юдоли – профессиональное заболевание социальных критиков. В своем классическом произведении «Уолден, или Жизнь в лесу» (Walden; or, Life in the Woods, 1854), Генри Торо писал: «Большинство людей ведет безнадежное существование»[772]. Непонятно, откуда мог об этом узнать затворник, живущий в хижине у пруда, учитывая, что большинство людей придерживается другого мнения. Отвечая на вопросы Всемирного обзора ценностей, 86 % опрошенных утверждали, что «скорее счастливы» или «очень счастливы», а типичный респондент Исследования мирового счастья (World Happiness Report), проведенного в 2016 году в 150 странах, помещал себя в верхнюю половину шкалы от несчастья к счастью[773]. Торо стал жертвой «разрыва в оптимизме» (иллюзии «у меня все хорошо, но у других все плохо»), который в вопросах счастья превращается в настоящую пропасть. Жители всех стран недооценивают долю соотечественников, считающих себя счастливыми, ошибаясь в среднем на 42 %[774].
Но что можно сказать насчет исторической динамики счастья? Истерлин сформулировал свой интригующий парадокс в 1973 году, за несколько десятилетий до эпохи больших данных. Сегодня у нас на руках гораздо больше фактов о счастье и благосостоянии, и мы можем обоснованно утверждать, что парадокса Истерлина на самом деле не существует. Не только богатые люди в конкретной стране счастливее бедных, но и жители более богатых стран в целом счастливее прочих, а если страна становится богаче, ее жители становятся счастливее. Это стало понятно благодаря нескольким независимым исследованиям, в том числе работам Ангуса Дитона, Всемирному обзору ценностей и Исследованию мирового счастья[775]. Мне особенно импонирует анализ, проведенный экономистами Бетси Стивенсон и Джастином Уолферсом; полученные ими результаты легко суммировать графически. На рис. 18–1 показано соотношение средней удовлетворенности жизнью и среднего дохода (отложенного на логарифмической шкале) в 131 стране, каждая из которых представлена точкой; стрелкой, проходящей сквозь точку, представлена зависимость удовлетворенности жизнью от дохода для граждан каждой из этих стран.
РИС. 18–1.Удовлетворенность жизнью и доход, 2006
Источник: Stevenson & Wolfers 2008a, fig. 11, на основании данных Всемирного опроса Гэллапа 2006 года
Ряд закономерностей просто бросается в глаза, и прежде всего – отсутствие межгосударственного парадокса Истерлина: облако точек вытянуто вдоль диагонали, а значит, чем богаче страна, тем счастливее в среднем ее граждане. Не забывайте, что шкала дохода логарифмическая; на линейной это облако слева резко поднималось бы вверх, выравниваясь по мере продвижения вправо. Это значит, что несколько лишних долларов дают жителю бедной страны намного больше счастья, чем жителю богатой, и чем богаче страна, тем больше денег нужно людям, чтобы стать еще немного счастливее. (Отчасти поэтому и возник парадокс Истерлина: данные того времени были очень шумными, и заметить относительно небольшой прирост счастья в правой части диапазона доходов было сложн