3,4 % в год, удваиваясь каждые двадцать лет[983]. В конце XX века экопессимисты предупреждали, что такой рост неустойчив, поскольку он истощает природные ресурсы и загрязняет планету. Но в XXI веке зародились противоположные опасения, что в будущем нас ждет не ускорение, а замедление экономического роста. С начала 1970-х ежегодные темпы роста упали более чем в два раза, до 1,4 %[984]. В долгосрочной перспективе рост зависит в основном от производительности – стоимости товаров и услуг, которые страна производит в расчете на доллар инвестиций и человеко-час труда. Производительность, в свою очередь, зависит от уровня технологического развития: от квалификации работников и эффективности техники, менеджмента и инфраструктуры страны. С 1940 до 1960 года производительность труда в США росла примерно на 2 % в год, что соответствовало удвоению каждые 35 лет. Но с тех пор она увеличивалась со скоростью примерно 0,6 % в год, так что теперь, чтобы повысить производительность вдвое, нам потребуется больше ста лет[985].
Некоторые экономисты опасаются, что низкие показатели экономического роста стали новой нормой. Согласно «гипотезе новой вековой стагнации», выдвинутой Лоуренсом Саммерсом, даже эти ничтожные показатели (вкупе с низким уровнем безработицы) можно сохранить, только если центральные банки держат процентную ставку на нуле или даже ниже того, что может вызвать финансовую нестабильность и другие проблемы[986]. В период растущего неравенства доходов вековая стагнация может привести к тому, что доходы большей части населения в обозримом будущем останутся неизменными или даже сократятся. Когда экономики перестают расти, дело может кончиться плохо.
Никто на самом деле не знает, почему рост производительности труда замедлился в начале 1970-х и как заставить ее увеличиваться прежними темпами[987]. Некоторые экономисты, например Роберт Гордон в своей книге 2016 года «Взлет и падение американского роста» (The Rise and Fall of American Growth), винят в этом труднопреодолимые демографические и макроэкономические обстоятельства: уменьшение числа работающих, которым приходится содержать растущее число пенсионеров, выход на плато показателей охвата образования, рост государственного долга и усиление неравенства (которое сокращает спрос на товары и услуги, потому что богатые люди тратят меньшую долю своего дохода, чем бедные)[988]. Гордон добавляет, что все те изобретения, которые сильнее всего преображают наш образ жизни, возможно, уже изобретены. Первая половина XX века полностью изменила жилье, приведя туда электричество, воду, канализацию, телефон и бытовую технику. С тех пор наши дома не увидели никаких сопоставимых по важности новинок. Электронное биде с подогреваемым сиденьем – вещь хорошая, но оно не сравнится с заменой уличного сортира на унитаз со смывом.
Другое объяснение культурное: Америка утратила свою силу духа[989]. В прежние времена работники паковали чемоданы и переезжали из депрессивных регионов в более перспективные, но сегодня они просто получают страховку по нетрудоспособности и уходят с рынка труда. Так называемый «принцип предосторожности» не позволяет им попробовать что-то новое. Капитализм лишился своих капиталистов: слишком большая доля инвестиций приходится на пенсионные фонды, контролируемые получающими зарплату менеджерами, которые в первую очередь стремятся обеспечить надежные отчисления для своих клиентов. Амбициозные молодые люди хотят быть художниками и наемными профессионалами, а не предпринимателями. Ни инвесторы, ни правительство больше не поддерживают крупные смелые проекты. Как пожаловался предприниматель Питер Тиль, «мы грезили о летающих автомобилях, а вместо этого получили твиттер».
Что бы ни было ее причиной, экономическая стагнация является корнем множества проблем и бросает серьезный вызов государственным деятелям XXI века. Значит ли это, что прогресс был хорош, пока весь не вышел? Вряд ли! Во-первых, рост, скорость которого ниже, чем в славные послевоенные годы, это все еще рост – и, более того, рост экспоненциальный. В течение пятидесяти одного года из последних пятидесяти пяти мировой валовой продукт увеличивался, а это значит, что в каждый из этих годов (включая последние шесть) мир становился богаче, чем годом раньше[990]. К тому же вековая стагнация – это в основном проблема первого мира. Год за годом делать самые высокоразвитые страны еще более высокоразвитыми – непростая задача, но менее развитым странам есть к чему стремиться, и, по мере того как они перенимают лучший опыт богатых стран, их экономики способны расти очень быстро (глава 8). Величайшее на сегодняшний день в мире свидетельство текущего прогресса то, что миллиарды людей вырываются из крайней бедности, и этому рывку не угрожают недуги американской или европейской экономики.
К тому же рост производительности, вызванный развитием технологий, часто назревает незаметно[991]. Людям не сразу приходит в голову, как поставить ту или иную технологию себе на службу, да и для переоборудования заводов и изменения сопутствующих практик тоже необходимо время. Электрификация, к примеру, началась в 1890-х, но потребовалось еще сорок лет, чтобы экономика пережила тот резкий подъем производительности, которого все так ждали. Последствия компьютерной революции тоже запаздывали: производительность труда начала расти под ее воздействием только в 1990-е годы (что не удивляет тех, кто, подобно мне, приобщился к компьютеру довольно рано и посвятил множество рабочих часов установке драйверов для мыши и попыткам заставить матричный принтер печатать курсивом). Возможно, знание, как выжать максимум из технологий XXI века, пока еще копится за дамбой, которая вот-вот прорвется.
В отличие от экономистов, специалисты в области технологий уверены, что мы входим в век изобилия[992]. Билл Гейтс сравнил нынешние предсказания технологического застоя с (апокрифическими) заявлениями 1913 года, что войны остались в прошлом[993]. «Представьте себе человечество численностью в девять миллиардов, – пишут работающий в сфере технологий предприниматель Питер Диамандис и журналист Стивен Котлер, – обеспеченное чистой водой, питательной едой, доступным жильем, персонализированным образованием, первоклассным медицинским обслуживанием и экологически чистой общедоступной энергией»[994]. Этот образ навеян не мультфильмом «Джетсоны», но технологиями, которые уже работают или очень скоро поступят в распоряжение человечества.
Начнем с ресурса, который, наряду с информацией, представляет собой единственный способ сдержать энтропию и который буквально питает остальную экономику, – с энергии. Как мы узнали в главе 10, небольшие модульные ядерные реакторы четвертого поколения не подвержены авариям даже без контроля со стороны человека, не создают риска распространения ядерного оружия, подходят для серийного производства, просты в обслуживании, могут заправляться топливом неограниченное число раз и делают ядерную энергию экономически более выгодной, чем уголь. Солнечные батареи на базе углеродных нанотрубок будут в сотни раз эффективнее нынешних, подчиняя возобновляемую энергетику закону Мура. Полученную благодаря им энергию можно будет запасать в жидкометаллических аккумуляторах – теоретически такое устройство размером со стандартный транспортный контейнер способно обеспечить электроэнергией целый район, а размером с гипермаркет – средний город. Интеллектуальная электросеть сможет забирать энергию там и тогда, где она генерируется, а в нужный момент отправлять ее туда, где она необходима. Технологии способны вдохнуть новую жизнь даже в ископаемое топливо: проектируемые сейчас газовые электростанции с нулевыми выбросами вращают турбину непосредственно продуктами горения, вместо того чтобы терять энергию на кипячение воды, а потом связывают СО2 под землей[995].
Развитие цифрового производства, соединяющего нанотехнологии, 3D-печать и возможность быстрого изготовления прототипов, способно привести к появлению композитных материалов прочнее и дешевле стали и цемента, с использованием которых детали домов и фабрик можно будет печатать прямо на стройплощадках развивающихся стран. Благодаря нанофильтрации мы сможем очищать воду от патогенов, металлов и даже морской соли. Высокотехнологичные туалетные кабины, не требующие подключения к канализации, превратят человеческие экскременты в удобрения, чистую воду и энергию. Точная ирригация и оснащенные искусственным интеллектом и дешевыми сенсорами интеллектуальные системы водоснабжения способны сократить расход воды на треть, а то и вполовину. Генно-модифицированный рис, в котором неэффективный С3-фотосинтез заменен С4-фотосинтезом на манер кукурузы и сахарного тростника, будет на 50 % урожайнее, потребует в два раза меньше воды и куда меньше удобрений и к тому же будет прекрасно себя чувствовать в более жарком климате[996]. Генно-модифицированные морские водоросли смогут извлекать из воздуха двуокись углерода и продуцировать биотопливо. Дроны научатся следить за удаленными участками трубопроводов и железнодорожных путей, а также доставлять медикаменты и запчасти в труднодоступные районы. Роботы возьмутся за работу, которая не нравится людям: они будут добывать уголь в шахтах, заполнять полки на складах и заправлять постели.