К.: Когда ты есть то, что есть любовь, усилия больше нет. Тогда больше нет никого, кто бы любил или не любил. Тогда есть только свобода. Свобода любви. И свобода от идеи о любви. То есть свободная от любви любовь. Любовь освободилась от тебя. Но пока есть идея о любви и пока есть тот, кто думает, что должен любить себя в другом, или другой — его, или что любовь должна быть мостом и положить конец двойственности, или должна быть спонтанной, — до тех пор есть страдание. Любовь с представлением о любви полна страдания. Это та любовь, которая создаёт страдание.
В.: Любовь как слияние воедино любящего и возлюбленного — это счастье.
К.: Как только сделан первый шаг из рая отсутствия «я», возникает тоска по возвращению обратно. То есть ты будешь делать всё для того, чтобы суметь вернуться и слиться воедино. И каждый шаг верен. Пока есть шаги, есть только верные шаги. Потому что все дороги ведут в Рим. А «Roma» — это перевёрнутое «Amor». Любовь. Можешь делать, что хочешь. Все дороги ведут в Рим.
В.: Это прекрасно. Поэтому человек любит.
К.: Любви не требуется любить. Ей не нужен объект. Ей не нужен ты. Не нужны твои представления. Но бывают моменты, когда ты просто забываешь о них. Ты забываешь даже о любви. Тогда ты есть то, что есть любовь. Что есть до двойственности. Это самозабвение. Но ты не можешь это вызвать. Всякое желание забыть себя было бы напоминанием о себе самом. Это может случиться только непосредственным образом. И тогда больше нет времени, нет отделённости. Тогда ты есть то, что есть любовь. Не важно, что случится, даже если ничего не случится. И, возможно, не случится ничего. Любви не требуется любить, чтобы быть любовью.
Боль и веселящий газ
Вопрос: Ведь совершенно очевидно, что существует страдание. Будь это даже на самом деле сон или иллюзия, для того, кто в данный момент страдает, это не так.
Карл: Страдание переживается Я не как страдание. В этом не меньше блаженства самопознания, чем в радости. Страдание и радость неотделимы.
В.: От этого нет толку, когда я себе это так объясняю на рассудочном уровне.
К.: Рассудок здесь для того, чтобы проводить различие. Он проводит различие между радостью и страданием. Между хорошим и плохим переживанием. Однако то, что сотворило рассудок, суть рассудка, уже не различает между радостью и страданием.
В.: Ну, мне бы хотелось взглянуть на человека, который страдает от сильных болей и при этом блаженно улыбается.
К.: Переживающего не существует! Это отправная точка. Переживающий, переживание и переживаемое возникают вместе. Они едины. Пока ты соотносишь себя с переживающим, ты отделён от переживания и переживаемого.
В.: Значит, путь заключается в том, чтобы не идентифицировать себя с этим?
К.: Любой наркотический опыт служит для этого. Морфин принимают для того, чтобы погасить сознание, идентифицирующее себя с телом. И с погашением идентификации прекращается боль. Когда мне было пять лет, один зубной врач дал мне веселящий газ. Я моментально вышел из тела и смотрел, как врач удалял мне зубы. Больше никакой боли. Настоящее колдовство! И сознание свободно парит в пространстве.
В.: Но когда действие прекращается…
К.: Тогда боль немедленно возвращается. Спасения нет.
В.: Но так это же я и имею в виду! От боли так просто не отделаться.
К.: Когда есть тот, кто мог бы испытывать боль, тогда боль возникает.
В.: То есть, когда есть тело, тогда возникает боль?
К.: Нет, боль возникает с идеей «я испытываю боль».
В.: Хорошо, и у тебя такой идеи нет? Если я тебе сейчас воткну нож в руку…
К.: Тогда будет ощущение боли. В этот момент будет боль.
В.: Хорошо, что ты в этом признаёшься.
К.: В этот момент происходит совершенное переживание боли. Вскоре после этого переживание исчезает. Больше нет того, кто собирает опыт в кучу. Кто консервирует «моё-переживание-боли», случившееся за пять минут до этого. Или переживание за год до этого. Это может ещё присутствовать как эффект памяти, однако больше нет того, кто говорит: «Это была моя боль».
В.: Теперь ты это сказал.
К.: Не я. Говорение говорит само по себе. Говорение говорит. Однако не существует моего говорения. Не существует «я сказал».
В.: Каково тебе сейчас?
К.: Как всегда. Даже если ты спросишь меня на смертном одре, «как всегда». То, что я есть, всегда здесь. Поэтому я могу только сказать: «У меня всё как всегда».
В.: С небольшой поправкой на то, что теперь ты обходишься без веселящего газа.
К.: О, я приложил много усилий, чтобы добраться до веселящего газа. Моя мать предостерегала меня от сладостей: попадёшь к зубному врачу! А меня это вдохновляло: «Да-а-а!» Я был единственным в классе, кто любил бывать у зубного. У одного есть опыт, что в каком-то месте он входит в ад, у другого опыт, что именно в том самом месте он выходит из ада. Подобно тому, чья боль становится настолько сильной, что больше невыносима, — тот покидает боль.
В.: Тот падает в обморок.
К.: А обморок означает, сознание освобождается от тела. Ты всё ещё сознание, но тебя больше нет в теле. Ты больше не поддаёшься определению. Там, где возникает это «больше невыносимо», там оно исчезает. Само собой.
В.: Обморочный — бессильный.
К.: Неосиливший. Это как в случае ищущего. Когда поиск больше невыносим, индивидуальное сознание растворяется. Не потому, что кто-то что-то совершил и сделал для этого. Это просто невыносимо. Тогда индивидуальное сознание растворяется в космическом. Потому что этот ад отделённости был невыносим.
В.: И тогда это растворение в двойном смысле, то есть так же и исцеление?
К.: Нет. Здесь нет преимущества. То, что может раствориться, может снова образовать соединение. То, что составляет единство, может снова распасться надвое. Уйти от идеи двойственности в это единое космическое сознание, в это Ничто, быть в центре вселенной, быть пронизывающим себя сознанием, — я прошёл через это. И я увидел, что в этом нет преимущества. То, чем я был по своей сути, было в точности тем же, что и до этого. Присутствую ли я в качестве «я»–сознания или в качестве космического сознания — я не есть сознание. Сознание — аспект времени. Это отражение моего существования. И всякая боль и всякий опыт являются частью сознания. Основополагающее лечение — быть до сознания. До времени.
Моё тело, моя боль
Вопрос: Пока мы тут сидим, где-то ещё в мире убивают людей. Что ты можешь сказать по этому поводу? Это же неправильно.
Карл: Для кого это неправильно?
В.: Для меня. И уж гарантированно для людей, которых убивают!
К.: Ты это гарантируешь?
В.: Нет, это просто принцип жизни! Мы же здесь затем, чтобы жить, а не затем, чтобы быть убитыми!
К.: Убивает сама жизнь. Будь то в форме другого человека, или придорожного дерева, или функции в теле — это всегда жизнь, жизнь убивает. Однако всё, что при этом умирает, является идеей. Суть остаётся. То, что реально существует, остаётся. Только то, что нереально, исчезает. Остаётся Сознание. Сознание, которое играет придорожное дерево или другого человека, преступника или жертву, или что бы там ни было ещё.
В.: Я, однако, предпочитаю умереть естественной смертью.
К.: У тебя нет страха перед смертью, тебе бы просто хотелось не присутствовать, когда она придёт. Не существует естественной смерти. Поскольку ничто не умирает. То, что является твоей Сутью, — это единственное, что живёт. И оно бессмертно. Оно никогда не рождалось и не имеет формы, которая могла бы умереть. По крайней мере то, что ты называешь жизнью, никогда не жило.
В.: И сейчас не живёт? Я сижу здесь в качестве трупа?
К.: Нам бы надо с этим разобраться. Давай посмотрим, откуда появляется идея о том, что это твоё тело. Из какой идеи произросло представление, что есть кто-то, кто говорит: «Это моё тело». Младенец ещё не может этого сказать и не воспринимает это так. Он не думает об этом. Но примерно на третьем году жизни это начинается. Родители неустанно повторяли: «Ты Карлуша, да-да, маленький Карлуша — это ты!» До этого Карлуша и понятия не имел, что существует. Когда он начал говорить, сначала он сказал: «Карлуша хочет пить», «Карлуша сходил на горшок», «Карлуша очень милый». От третьего лица. Идентификация «я» с телом ещё не была реальностью. Но затем он наконец говорит: «это я», «это моя рука, моя нога», и начинает чувствовать себя за это ответственным.
В.: Раз идентификация с телом — это ошибка, и раз её вдолбили в голову, значит, я так же могу от неё избавиться?
К.: Вопрос в том: кто должен избавиться от этого?
В.: Ну я, наверное? Больше некому.
К.: А кто этот «я»?
В.: Тот, кто ощущает тело. Если кто-то причиняет мне физическую боль, то это больно. Причём мне.
К.: Тогда у тебя феномен боли.
В.: Если тебе угодно так выразиться. Мне же просто больно. И мне это не нравится.
К.: Хорошо, сознание получило информацию о боли. И оно реагирует на неё. В этом нет ничего неправильного. Без представления о том, что это «твоя» реакция и что это «твоя» боль, это просто всего лишь игра энергий.
В.: Игрой я бы это не назвал. Я абсолютно уверен, что это моя боль!
К.: И единственное, что может вытащить тебя из этой дилеммы, это познание, что то́, что ты есть, находится до этого представления о владении телом.
В.: Хорошо, я хочу найти выход из дилеммы. Как мне это познать?
К.: Просто увидев: ты — это то, что познаёт, а не нечто, что может быть познано. Всё, что ты можешь познать, является объектом. Этим ты не можешь быть. Как и тем, кто по утрам выпрыгивает из постели или просыпается в качестве «я»–идеи в теле, — им ты не можешь быть. Потом