В.: В таком случае зверь тоже пребывает в войне — совершенно без «я»–мыслей.
К.: Это просто выполнение функций голода, охоты и еды. Там нет мыслей, направленных в будущее или в прошлое. Хомяк делает запасы, но он не беспокоится о выживании. Хотя, конечно, мы не знаем, о чём по вечерам он беседует в норе со своей женой.
В.: Ну, так можно добиться мира? С помощью или без оружия?
К.: Мира в мире не будет никогда. Пока есть идея об отделённости — пока есть ты, мира нет. Одна только идея тебя означает, что существует что-то другое, с чем не может быть мира. Гармоничная ситуация в любое время может обернуться чем-то, что является войной. Каждый миролюбивый человек может превратиться в зверя, когда граница его толерантности нарушена. Поскольку мирных людей не существует. Существуют исключительно различные границы толерантности и более или менее сильно отфильтрованная агрессия.
В.: И различное по силе желание убивать.
К.: Я вырос на ферме; при убое свиней я должен был держать изогнутый хвост для того, чтобы колбаса получилась прямой. Убой! Настроение было феноменальным. Оно было крайне заряжено энергией. Это было подобно свечению. Можно это увидеть: свет исходит из материи тела в пространство.
В.: Стало быть, убийство имеет нечто общее с опьянением?
К.: Да. В экстремальной ситуации «я» больше нет. Когда ты убиваешь другого, «тебя» больше нет. В этот момент сознание отделяется от телесного. То, для чего обычно служат алкоголь и наркотики, тут становится непосредственным переживанием — отсутствием «я». Это не должно быть непременно связано с убийством. Существует множество подобных экстремальных ситуаций. Практикующие банджи-джампинг переживают их. Скалолазы-экстремалы. Бегуны. И гонщик тоже: только когда он исчезает как «я», он достаточно скор, чтобы выиграть. Экстремальная ситуация — это как техника медитации, средство для исчезновения «я». Всякое усилие человека стремится к этому исчезновению.
В.: И если «я» исчезает?
К.: Тогда отделённости больше нет. Это переживание единства. «Тебя» больше нет. И в отсутствие «тебя» есть свобода. По этой свободе ты тоскуешь. По крайней мере, в тот момент, когда ты хочешь ею обладать, она исчезает. Пока есть тот, кто хочет ею обладать, она недоступна.
В.: Свобода от себя? То есть, свобода от всякой идеи «я»?
К.: Свобода от идеи, что ты рождён и поэтому смертен. Ты просто исчезаешь. Сознание без «я» полностью безличностно. Это чувство единства оргазмично.
В.: А мысли в нём возникают?
К.: Есть мысли, или нет, об этом уже никто не думает. Самая суть в том, что больше нет думающего. То, что является восприятием, свободно и не привязано к индивидуальному воспринимающему. Иисус — это Спаситель, который освобождает тебя от идеи рождения. Он даёт убить себя, снова восстаёт и говорит: «Смотри, ты есть то, что есть Я, и это бессмертно, потому что это никогда не рождалось». Форма умирает, объект во времени и пространстве умирает, но ты не есть объект во времени и пространстве. Ты — до времени и до всякой идеи.
В.: Но чтобы познать это, необходима экстремальная ситуация?
К.: Вечное Сейчас открывается, когда нет завтра и вчера. И это происходит в экстремальной ситуации. Чаще всего при несчастном случае, когда сознание отделяется от телесного и становится только созерцанием. Или во время войны, под постоянной угрозой смерти. На это намекает название романа «Без судьбы», за который Имре Кертез получил Нобелевскую премию. Он пишет о переживании счастья в концлагере, о покое при конфронтации со смертью, о свободе через отсутствие «я». «Когда есть судьба, свобода невозможна, — говорит он, — и когда есть свобода, судьбы нет».
В.: То есть, в экстремальной ситуации ты внезапно избавляешься от своей судьбы и становишься свободным. Речь идёт о пробуждении?
К.: Нет. Всё, что может пробудиться, например перед лицом смерти, так же снова засыпает. Ему, конечно, хотелось бы всегда оставаться бодрствующим. Однако желание бодрствования заставляет его снова уснуть. Достигнув однажды оргазма, тебе хочется, чтобы он был всегда, потому что его невозможно удержать. Он является чем-то искусственным, вызванным экстремальной ситуацией, наркотиком или действием. То есть, неестественным. Тебе снова хочется его, и ты снова должен вести войну.
В.: Оргазм неестественен?
К.: Он вызван. Ситуация, вызванная чем-либо, не свободна, а зависит от этого. Но твоё естественное состояние не зависит от какого-то действия. Действия присутствуют до тех пор, пока, как кажется, есть некое «я», которое должно исчезнуть. Цель — отсутствие «я». Но то, что ты есть, не нуждается в цели. У него нет необходимости приходить туда, где оно уже давно находится. Каждое «я», которое уходит в отсутствие «я», должно так же снова выйти. Всё, что уходит, снова приходит. И всё, что приходит, так же уходит. Всё, что освобождается, снова становится запертым. Что пробуждается, снова засыпает.
В.: Но ведь с опытом пробуждения семя уже посеяно. И если это происходит во время войны, ну так я стану пацифистом и тогда не буду больше воевать!
К.: Возможно, ты сделаешь что-то другое. Тоска по состоянию отсутствия «я» остаётся. Пацифист тоже хотел бы в отсутствие «я». Как раз когда он настроен миролюбиво и хочет всё гармонизировать. Тоска по этому блаженному состоянию, в котором больше нет «я», нет отделённости, нет границы, общая у солдат и пацифистов. Это их общая цель войны.
В.: Но ведь есть же, вероятно, преступники и жертвы!
К.: Пока здесь есть ты, всё это будет. Давай посмотрим в корень: если бы тебя больше не было как личности, то больше не было бы войны, жертв и шести миллиардов других людей. Было бы только Сознание. То, что ты есть. Именно Сознание, которое проявляет себя в качестве войны, преступника и жертвы. Но поскольку ты существуешь в виде концепции, существуют все эти концепции войны и мира и действий за и против этого.
В.: Всё это моя вина?
К.: С «я»–идеей рождается война. Война идёт только с тобой.
Я не вижу страдающего
Вопрос: Не важно, что ты говоришь, я всё равно страдаю.
Карл: Страдание — это переживание отдельного существования. Но существует ли тот, кто страдает от этого? Существовал ли он когда-либо? Или это тоже только переживание того, что есть переживающий, который страдает от переживаемого? Страдало ли когда-либо то, чем ты на самом деле являешься? Страдало ли когда-либо восприятие, которым ты являешься, от фиктивной личности? От этой фиктивно страдающей личности, чьё страдание — тоже фикция?
В.: Почему же фиктивной?
К.: Существует страдающий?
В.: Конечно! Даже если я, которая тут сидит, телом, умом и личностью представляю собой якобы лишь феномен, есть миллионы людей, которые пойманы в это представление о себе. И я из их числа.
К.: Пока ты это заявляешь, твоё существование будет казаться реальным.
В.: Вот именно, и до тех пор у меня есть желание облегчить страдание. Своё и чужое.
К.: До тех пор пока это остаётся твоей реальностью, и пока эти желания возникают, они в точности то, что должно происходить. И каждый, кто говорит, что что-то неверно или иллюзорно, сам есть иллюзия.
В.: Разве просветлённый дух не испытывает желания уменьшить страдание?
К.: Он больше не видит страдающего. Поскольку он исчез как страдающий, то больше нет и других страдающих. Когда тебя больше нет, нет и остальных шести миллиардов. Только Я, и его проявление как Одно. Нет второго, нет другой личности. Только одно Бытие, Абсолют, сама Сущность.
В.: И, вероятно, невозможно испытывать сочувствие к иллюзии?
К.: Напротив, иллюзорное сочувствие.
В.: Я имею в виду, когда просветлённый познаёт, что люди страдают в своих иллюзиях или думают, что страдают, даже жестоким образом, — у него не возникает желания помочь?
К.: Понятия не имею.
В.: Где в том, что ты сказал, место сочувствию?
К.: Сочувствие — это источник всего этого.
В.: Но оно же должно себя проявлять!
К.: Так оно и проявляет себя, в качестве войны и мира, например.
В.: В качестве войны?
К.: Или в качестве тела, в качестве духа, в качестве всех вариантов сознания.
В.: Сочувствие проявляет себя в качестве войны? В качестве страдания?
К.: Оно не различает между хорошим и плохим.
В.: Итак, я могу себе представить, что у страдания есть некий смысл, но остаюсь при своём: речь идёт о том, чтобы освободить людей от страдания.
К.: Освободить кого-либо от страдания ты можешь, только показав ему, чем он является на самом деле.
В.: Если только у него ещё будут силы и желание слушать.
К.: Не будет, если ты заберёшь страдание. Совершенное лекарство от любого страдания — это указание на то, что не существует страдающего.
В.: За это указание он будет определённо благодарен, если ему нечего жрать и он валяется где-нибудь, сражённый болезнями.
К.: Возможно, именно в тот момент этот человек узнаёт, что любовь к существованию иллюзорна. Многие люди пришли к своей Сути как раз под давлением и тиранией, в экстремальных ситуациях, в абсолютном лишении любви. В экстремальности она высвобождается. Высвобождение — это отделение восприятия от того, что восприятие воспринимает.
В.: Существует достаточное количество страдающих, которые умирают в глубоком страдании и не имеют никакого понятия о нём.
К.: Откуда ты знаешь?
В.: Возможно, я просто боюсь этого.
К.: Сейчас?
В.: Это всегда сводится к одному и тому же.
К.: Сейчас есть страдающий?
В.: Да, я в этом уверена. Если не здесь, то на улице.