Из тех, кто следил за событиями того дня, саларьевцы испытывали самое глубокое чувство удовлетворения. Шейх одобрительно кивал, пуская дым под потолок, контрразведчик пересказывал детали бойни. Лишь третий присутствовавший, сильно немолодой и отечный евнух Барфи, смотрел в одну точку, и этой точкой был плоский персик на блюде в центре стола. И персика этого евнух не собирался есть.
Ему было скучно в образе евнуха. Он предпочел бы, как его младший брат-погодок, бегать сегодня по Болотной, стрелять из ракетницы по губернаторам, ползать через трубы и Поганкины палаты. Но нужно — значит, нужно. Да и до пенсии всего-то шесть лет. Можно и в евнухах потерпеть, ничего, оттягиваться потом будем.
Над Москвой раскинулась полночь, и двойная звезда альфа в созвездии Гончих Псов, чаще именуемая Сердцем Карла II, стояла в центре дуги хвоста Большой Медведицы. В России мало обращают внимания на эту звезду, не такая уж она яркая, не Арктур и не Вега, лишь немногие вспоминают о том, что именно два Гончих Пса травят в небе грозную семисвечную Большую Медведицу. Российское небо облачно, страна редко смотрит на него, разве уж когда взойдет в небеса зеленая звезда Фердинанд, ее видно и сквозь тучи, — но то в августе, а ныне на дворе все еще был июнь, и высоко стояла в ту ночь именно такая важная для нашего повествования альфа Гончих Псов.
Зря не вспоминает человечество, что у владык, единожды изгнанных или даже казненных, остаются не только дети, но и покровительствующие звезды. Так, некогда, переждав некоторое время на континенте, обрел во второй раз английский престол почти обезнадеженный представитель шотландской династии Стюартов, вот и сияет по сей день с небес упомянутая звезда Сердце Карла II.
Не забывайте, люди, сверять судьбу со звездами.
Как бы чего не вышло.
Давно ведь известно, что у императора Павла есть своя, личная зеленая звезда Фердинанд.
III12 ИЮНЯ 2011 ГОДАВАСИЛИСК ЗМЕИНЫЙ
Когда Василий поднялся наверх, он уже
был весь мокрый от пота, а ведь маяк
был отстроен лишь наполовину
На монастырском и на княжеском дворах царила пятница двенадцатого июня, она царила во всей Европе, это был день рождения Петра Великого, который в честь своего покровителя святого Исаакия Далматского воздвиг в северной столице огромную церковь. Озирая детище Монферрана, верила вся Россия, что смотрит на Петра творенье, однако заложен был этот собор почти через сотню лет после смерти Петра в царствие императора Александра I Благословенного, а освящен еще через тридцать лет в царствование не вполне законного императора, его племянника Александра II Освободителя. И был этот собор по счету от того, который строил Петр, аж четвертым.
Монастырь принадлежал ордену святого Доминика.
Княжеский двор служил резиденцией князьям Фоскарини.
Эти твердыни были главными, хоть и не единственными достопримечательностями княжества Тристецца, приютившегося в северо-западном углу полуострова Истрия на Далматинском берегу Адриатического моря. Здесь был не Первый Рим, не Второй, не Третий. И потому тот, кто нацелил свои интересы на все эти три центра мира, поступал разумно, избрав княжество опорной базой. На первое время для него все морские и сухопутные дороги вели в Тристеццу.
У входа в Триестинский залив разлеглась она, одна из самых малых стран в Европе, конституционное княжество Тристецца. Всего-то двадцать два квадратных километра. Всего-то пять или шесть тысяч человек среди цветников и виноградников, всего-то долина, ведшая между гор Монте Кроато и Монте Словено к пляжу Конфортина, излюбленному мастерами виндсерфинга и нудистами обоего пола, обдуваемому сразу тремя ветрами, и к парому возле деревни Савудрия, ходившему напрямую к Триесту.
На каждой из гор стояло мощное сооружение. Восточную, менее высокую, обрывающуюся прямо в реку Драгонья скалу Монте Словено венчал дворец князей Фоскарини, славившийся хоть и небольшой, но ценной картинной галереей и винными погребами. На западной, более высокой скале, над развалинами расположенного уже в Хорватии форта Сипар, возносясь почти на триста метров над уровнем моря, притулились доминиканский монастырь тринадцатого века и древняя, византийских времен, пятиугольная в основании башня святого Евфимия, сто один раз перестроенная за два тысячелетия и когда-то служившая маяком, но давно превращенная в смотровую вышку, с которой в ясную погоду на северо-востоке был виден дымящийся Триест, а на западе иной раз на фоне заходящего солнца можно было разглядеть силуэт горы Монте Титано, — и нечему удивляться: хоть и далеко, но спасибо наполеоновским временам: тогда башня была надстроена, прозрачный воздух Адриатики и неизбежная рефракция в лучах заходящего солнца уже два столетия давали гражданам Тристеццы иногда вспомнить, что не только их княжество на свете такое маленькое, — оно, узкими террасами сходящее к морю, так привлекательно для взора и души!
Еще и потому оно всегда было привлекательно, что к востоку от него стоял — уже на итальянской земле, близ Триеста — знаменитый замок Монте-Руино, куда приезжали в былые годы многие выдающиеся ученые (чтобы прямо там застрелиться), а также великие поэты — чтобы, глянув на море, сесть на пароме в Триесте — и отплыть в Тристеццу, где радушие и гостеприимство князей Фоскарини кого угодно могло довести до припадка вдохновения, из-за чего привлекательность княжества многократно возрастала. Кто бы устоял перед соблазном?..
Башня привлекала туристов. Граждан Тристеццы на смотровую площадку пускали бесплатно, — правда, что они на той площадке забыли, разве что помолиться за здоровье князя и Папы? Туристов в Тристецце за год бывало в иной год до тридцати тысяч, а вход на Монте Кроато и на башню — два моцениго, синьоры, всего лишь два бронзовых моцениго, это три доллара, это два с половиной евро, ладно, всего тридцать фурланов, ладно, всего двадцать, неужели вам жаль такого пустяка, чтобы увидеть с одной точки всю Северную Адриатику?.. Ту территорию, которую не сумел оккупировать даже величайший из турецких султанов Сулейман Великолепный, не занял по суеверию, из-за названия, Бенито Муссолини, — говорят, боялся, что его начнут именовать «владыкой печали», — не смог аннексировать даже пресловутый маршал-президент Тито?.. Правда, Гитлер на две недели вроде бы аннексировал княжество, но покойный князь Марко II принял немецкую военную команду, сводил к себе в погреба, где на полмили тянулись бочки со старым сухим хересом, — тем все и кончилось: две трети столетия прошли с тех пор, и часто знатоки местной старины слышат вопрос: где же те немцы? А где же тот подземный коридор? А где же тот андалусский херес? И что за херес? Нет ответа: старики и краеведы отводят глаза.
Время приближалось к полдню. Молодой человек лет двадцати пяти, которого с десяти шагов даже человек с хорошим зрением принял бы за актера Бена Уишоу, известного всему миру ролью Гренуя в «Парфюмере», — разве что волосы у него были светлей, да и длинней, — стоял на башне спиной к морю и пристально смотрел на юго-восток, туда, где всего-то двадцать лет тому назад развалилась Югославская империя.
Ему было нехорошо. Поразившая его, хотя и в слабой форме, но еще в раннем детстве эндемическая болезнь, «лихорадка печали», напоминала малярию, лечению не поддавалась — зато и неудобства доставляла небольшие. День-другой озноба и повышенной температуры, да и только. Вызывал лихорадку эндемический клещ-далматин, борьба с которым велась в княжестве как бы нехотя: вымирать клещ соглашался только вместе с высаженными внутри штамбов на виноградниках персиковыми деревьями, плоды которых стоили в иной год чуть не дороже самого винограда. Перебороть приступ было нетрудно — скажем, два-три часа рубки дров, пробежка вокруг княжества, полдня на тренажере — и красные кровяные тельца отгоняли болезнь на месяц. Был и другой способ борьбы с ней — навсегда уехать из княжества. Болезнь не могла долго жить без местного климата. Но миграция населения в княжестве была нулевая: селиться иммигрантам здесь было негде, а уроженцам эмигрировать не хотелось: проще порубить немного дров с утра, а вечером попить таблеток. Здоровья не сто процентов, но других проблем — процентов почти ноль.
Он был этническим греком, хотя и русским по матери, и звали его Вазилис Ласкарис, — его отцу принадлежала фирма Ласкарис-Федоров; отчего появился «Федоров», об этом расскажем позже. Сегодня молодого человека прихватило ранним утром, сил махать топором он в себе не нашел. Вместо этого сделал обычное — одолел двести тридцать девять ступенек подъема на башню святого Евфимия Великого. Двести тридцать девять потов обычно снимали приступ на весь день, если удавалось еще и не простудиться на смотровой площадке. Но сегодня ветра не было, и Вазилис-Василий, надеялся, что успеет к обеду, быть на котором отец приказал ему категорически. Отец был прямым наследником византийских императоров и характер имел соответственный, хоть и торговал апельсинами и хурмой и много чем еще. Такие же права на византийский престол имел и наследник. Только даром ему, наследнику престол не был нужен, о чем знать отцу, правда, было необязательно.
Василий родился на Корфу в восемьдесят шестом, в один день с британским киноактером Колином Морганом, Мерлином из одноименного сериала, то есть первого января, в день памяти преподобного богатыря Илии Муромца, что его, худосочного двойника актера-гея Бена Уишоу, постоянно веселило, хотя особо веселым нравом Василий из-за малярии не отличался. По календарю в православном крещении должен бы он зваться Прокопием, но воспротивился отец, сделал немалое пожертвование в единственный православный в княжестве храм святого Иллариона Нового, и дали мальчику вполне императорское имя, которое его устраивало, хотя так и звали в России две трети котов. Но сходства с кошачьим семейством у похожего на киноактера наследника византийского престола не было никакого. Зато, как известно, первого января родился еще и Гамлет, принц датский. Намек, что ли?..