— Это вы про нашу девицу? Это не Дальний Восток, она из Непала, из народности шерпов, скалолазы которые. Цинна ее зовут, а фамилию не выговорить. Хотя нет, она, кажется, не из Непала, но откуда-то оттуда.
— А что ее занесло-то в Москву, она ведь юная совсем?..
— У них масса пищевых запретов, а растет очень мало что, редьку есть круглый год надоест кому угодно. Как они выяснили, им разрешена гречка. Но ее в мире не выращивают почти нигде, в Китае да у нас только, но Китай удавится раньше, чем с кем-то станет делиться. В других странах из гречки муку делают и зеленым зерном скотину кормят. А в горах ее как раз выращивать запросто можно, вот и решили там землю гречихой занять. Вроде бы гречиха вообще из Непала завезена к нам, но урожайность там — пшик, она почти дикая. Вот девицу и прислали гречиху в Москву изучать, не знаю, что она там изучила, но у нас все время толчется, хотя какая у нас гречиха?.. Плохо в зерновых понимаю, но вроде бы она сорняки вытесняет, что-то еще и что-то еще. Видимо, похужело с восхождениями в Гималаях, если гречневая каша потребовалась.
Лукаш ничего больше не знал, разговор про гречку был непродуктивен. Елиму девица приглянулась, а не каша.
Чероки повернул влево, на прямую и узкую трассу, которая быстро привела к глухим воротам в бетонной стене метра в четыре высотой. Охранники тут дежурили серьезные, трое смуглых, один чернокожий, еще один шкафообразный, скорее всего китаец. Китайских мужчин, в отличие от женщин, Елим побаивался, бессознательно видя в них конкурентов.
Лукаш показал пропуск и отдал китайцу большой жетон, в котором Елим опознал нечто вроде пайцзы, временного символа власти. Китаец кивнул и открыл ворота.
Поместье лежало на крутом берегу реки Пахры, неширокой, почти перекрытой ветвями старых ив. Вдоль берега через равные промежутки виднелись непонятные возвышения, будто в каждом стояла пушка, готовая обстреливать противоположный берег. Елим понял, что так оно скорее всего и есть и что скорее всего этими пушками тут дело не ограничивается. Наверняка внутри бетонного периметра есть минное поле, а скорее всего есть оно и снаружи, судя по отсутствию с той стороны деревьев.
Лукаш, заметив, куда смотрит Елим, поспешил разъяснить:
— Тут вообще-то парк просто, главное внизу. Вон там, смотрите, — он указал на нечто вроде большой и ржавой железной будки, — наблюдательный пункт. Что-то тут испытывали, но когда хозяин купил поместье — много металла в лом отправили, какую-то гаубицу с танка сняли и в музей услали на Сицилию. Старый металл только мешал, когда новые завезли. А они тут отличные, — опять сменил Лукаш тему и потянул носом.
— Кто они? — не понял Елим.
— Ну подосиновики же. Подберезовики, самое время сейчас. А, вы про то… ну, танки новые сюда завезли. Швейцарские, говорят, самые надежные. Нынешние «маттерхорны» король распродает — ему воевать не с кем. Вот покупатель и пользуется.
Лукаш указал в сторону Москвы, ясно указывая на покупателя и точно имея в виду не русского царя.
На веранду, протирая глаза кулаками, вылез загорелый парень, вся одежда которого состояла из красных стрингов и наушников, правда, на руке у него висело длинное махровое полотенце. Парень пританцовывал, присутствие гостей игнорировал, слегка кружился и дергался в ритме ему одному слышимой мелодии. Понятно, это был принц-разгильдяй.
Гости были ему малоинтересны, едва ли он помнил Елима, они и виделись-то всего раз в Тристецце в «Доминике», где парень в отсутствие отца и владельца ресторана все лил и лил в пустую чашку от мате из фляги мастику, быстро перестал соображать — где находится и был скоренько унесен отдохнуть в подсобку. Ни Лукаш, ни Елим не заинтересовали парня вовсе, мало ли стариков вокруг шляется. Следом на веранду вылез другой персонаж, тоже в стрингах, зато без наушников и в шлепанцах, заметно постарше. Редеющие волосы немедленно выдавали опять-таки сходство с кем-то, с кем — неясно, но вот сходство между Игорем Васильевичем и этим почти голым типом, назвавшимся Арсением, было почти семейным. Но выяснять подробнее было неловко.
— Мы устроимся тут? — Лукаш увел Елима на веранду, и тот был благодарен, в середине августа торчать под мелким осенним дождем — радости никакой. — Гостя устроить надо, кир Константин временно селит его здесь.
Юноша продолжал танцевать, а старший любитель солнечных ванн указал в дом, — проходите, мол, я тут не хозяин, но места всем хватит. Елиму казалось странным почти нудистское поведение здешних постоянных обитателей: не только солнца нет, но по привычным меркам холодно. В Тоскане такая погода бывает в феврале, ни один фанат загорать не захочет. Хотя Долметчер рассказывал, что в Москве зимой при минус двадцати резко повышается спрос на сливочное мороженое, так, мол, русские греются, но Елим не смог понять, в чем прикол и не издевается ли ресторатор.
В доме князь возблагодарил небо: здесь работал обогреватель, стало быть, страну населяли не одни психи. Через холл прошествовала девица все в таких же стрингах и топлес, видимо, такова была здесь униформа. Девица на присутствие новых лиц не отреагировала, зашла за ширму, вышла с высокой бутылкой и стала пить из горлышка, и был в той бутылке, судя по урчанию девицы, вовсе не лимончелло. Девица насосалась и громко рыгнула.
Со стороны Пахры опять взревела лесопилка.
— Что это?
Лукаш пожал плечами, но вернувшийся с веранды Арсений снизошел до ответа:
— Там старинную самоходку нашли, пытаются завести. Все проржавело, но вещь музейная, посмотрите непременно.
— Как — нашли, она ничейная была?
— Чему удивляться, Русь — страна бескрайняя, в ней всего не присвоить…
Девица, видимо вспомнив что-то, сорвалась с места и опять исчезла за ширмой. Что-то позвякало, пошумело, следом она все так же топлес выплыла в холл и вручила князю и Лукашу по высокому, почти до края полному стакану. Понюхав, князь пришел в ужас, это была не граппа и не водка, это была самая грубая сивуха, к тому же, судя по всему, ломовой крепости.
— Тройной крыжовень французский! Из гнилого крыжовника с черникой, пальчики оближете, — заявила девица и в самом деле облизала пальцы.
Елим мысленно перекрестился и сделал глоток. Оказалось не так страшно, хотя градусов на пятьдесят тянуло. Поискал взглядом — чем бы закусить, но поймал только презрительный взгляд девицы, развалившейся в кресле врозь ногами и кверху пузом, при ее пышных формах вид представал потрясающий, чтоб не пролить питье, князь глотнул — и потерял всякое дыхание.
За окном опять взревело, но к реву добавилась вспышка, а следом и близкий гром, начиналась гроза. Лукаш тоже выхлебнул граммов сто из стакана, и тут же стало ясно, что в Москву он уедет не скоро. Девица его не заинтересовала, — в отличие от Елима, который, намечтавшись о восточной девушке в офисе, был согласен чего уж там, и на невосточную. Девица нацедила такой же стакан «крыжовеня», чокнулась с князем, назвалась Палладой, от чего князя бросило в дрожь, и одним глотком выпила все двести пятьдесят, от чего его бросило в дрожь еще сильнее.
За окном взвывало и грохало, даже найдись тема для разговора с быстро пьянеющими обитателями поместья, слышно им друг друга все равно бы не было. Лучше всех чувствовал себя танцующий в наушниках и явно трезвый принц. По молодости в алкоголе он не сильно нуждался.
…Но и здесь все было не тем, чем казалось. Конечно, гром в небесах был настоящий, но разве уж только он. Рев, доносившийся с Пахры, был вызываем отчаянными попытками техников привести в действие двигатель старинного чудовища, террохода «Змей Мидгарда», некогда забытого нацистами под Кенигсбергом, брошенного там на многие годы на произвол судьбы и давно бы рассыпавшегося ржавой пылью, если бы не крупповская композитная броня, которой на ржавчину и через семьдесят лет оказалось плевать. Пятисотметровый поезд из множества вагонов, частью жилых, частью набитых термитными снарядами, в теории мог бы пройти под землей от Берлина до Москвы, но припоздал к сорок пятому году так же, как атомная бомба, не дойдя до испытаний. Как притащил его Ласкарис в поместье — было натуральной тайной византийского двора, но главной загадкой было то, за каким лешим греку это вполне бесполезное диво науки минувшего века понадобилось. Проходку туннеля в Москве закончили и так, а больше рыть вроде бы ничего не предстояло, и тут пасовали умственные способности премудрого бастардье Арсения, присматривавшего за византийскими происками в Куськове по поручению генерала Тимона Аракеляна. При всей неполноценности рода, Арсений Андреевич Юрьевский был праправнуком императора Александра II, все-таки близкого родственника государя Павла Федоровича. Арсений был очень редким образцом агента — он работал лишь на одну сторону и чин потому имел маленький, лейтенантский. Генерал из-за этого считал его дилетантом, но какой есть агент, такой пусть и будет. Двурушников и так хватает, тут еще ломать голову из-за чьих-то принципов — так сам толком греческий выучить не успеешь.
Паллада Димитриади, вроде бы пьяная в стельку, на самом деле была, что называется, ни в одном глазу, гостей она поила и впрямь черным ужасом с черничным запахом, но сама пила ту же чернику как без ужаса, так и без градуса. За бестолковым принцем она присматривала по прямому приказу верной и очень, очень близкой своей подруги, ну да, Джасенки Илеш, она отлично знала, чего и когда принц захочет, и кого кто тут вообще хочет, и когда кого с кем свести, чтобы самой не слишком уставать, и кому чего налить, чтоб завелся, или, напротив, чтоб утих и не откинул копыта, или кому дать какую таблетку, чтобы неплановых наследников престола не было.
Она, понятно, тоже делала ошибки. Препятствуя по мере сил появлению на свет бастардов Христофора, она полагала, что от детишек, которых штампует Арсений, беды не будет. Знать бы ей, что эти детки все как один Романовы-Юрьевские, что узаконить их генетика и царь могут в одну минуту — не валялась бы она кверху пузом в позе «лягушки табака» с таким спокойствием. Но знал бы где споткнешься — подстелил бы соломки.