Борясь за вечные ценности сайта си-ай-пи-ю, за право каждого знать все обо всех, она справедливо предполагала, что вокруг нее все тоже отнюдь не то, чем кажется. Ей, как и любому сотруднику Оранжа, хотелось все знать про всех, и это было смыслом ее жизни. Нельзя сказать, что ее вовсе не увлекала возможность нырнуть в койку с подругой или с парой-тройкой мужиков, но все же это было не главное: это — как усы у мужчины, можно с ними, но без них тоже хорошо. Что подземный поезд рычит, неприятно, конечно, ни кайфа, ни комфорта, но если он заведется, так разве ж не по кайфу будет сесть в него и рвануть отсюда хоть к центру земли, хоть куда и дальше? Зачем ей туда — Паллада не знала, но, как сторонница абсолютной свободы считала, что если человек куда захотел, так он туда имеет право, и плевать на всю грамматику.
Меньше всех иллюзий имел Ляо Силун, капитан местного полка наемников, уроженец южного тайваньского города Пиндун. Самой для него неприятной истиной было то, что, погибни в войсках византийцев хоть все наемники до единого — в число известных человечеству потерь их не впишут, армия всегда оглашает лишь свои потери, а поскольку своих граждан у Византии пока что нет вовсе — потери будут нулевыми, война окажется великой и бескровной, манага пиа ванбадан! И хуже того — потерпи наемная армия поражение, ее потери вообще объявят жертвами среди гражданского населения, а по чьей вине, так по вине того, кого припомнят, хотя бы и самого Ляо, припомнят как чемпиона паназиатских игр за девяностый год по снукеру, а дальше на столетия — катайся в истории как во всем виноватый бильярдный шар.
Ляо понимал, что и при наилучшем исходе в этой войне он получит только деньги. Завербовавшись десять лет назад в войска Тигирджана ибн Амира, приняв ислам и довольно болезненный хоть и торжественный обряд обрезания, он прошел все икарийские войны, досыта наглядевшись и на то, как заложников, за которых не внесли выкуп, татары разбирали на органы для трансплантации, и на то, как накрывало взрывной волной целые деревни татар, оставляя от жилых кварталов что-то вроде вспаханного поля, и на разношерстную армию хана, далеко не всю исламскую, к слову, и на не очень сильную, но колоссальную по численности армию царя, за сутки занявшую Диоскурию так, что жителям выйти на улицу было некуда. В этой толпе взрывались живые снаряды хана, но царю, похоже, было все равно — место десяти погибших занимали десять новых, и заняло бы двадцать, если бы нашлось место. Так продолжалось, пока наводка по мобильному телефону не оставила от Тигирджана мокрого места, — сколько ни орал он на всех языках, что сколько триллиардов миллионов ни будет брошено против него, его никто не победит и не убьет. Царю триллиарды не понадобились, ему хватило одного принца Сулеймана, чтобы ханская столица стала мирным и процветающим исламским городом, куда христиане уже и сами не рвались.
Ляо к концу войны выучил русский язык не хуже родного мандаринского, только вот годы его стали не те, чтобы опять лезть в дебри Бурунди. Как обычно делал в прежние времена, он добрался до старинной биржи наемников в Танжере, у Малой Крепости, где долго капризничал, но все же поддался уговорам византийского вербовщика, затевавшего нечто именно там, где китаец теперь чувствовал себя как дома: в России. Ляо, выполняя условия контракта, отрекся от ислама, с огромной радостью прошел весьма болезненную операцию хирургического восстановления крайней плоти, без которой чувствовал себя не столько мусульманином, сколько идиотом, был в святом крещении наречен Иваном Константиновичем, потом, как всегда, перечислил половину аванса страховому агенту в Тайбей и отбыл возрождать из праха полузабытую империю. В России не стреляли пока что. Но деньги Ласкарис платил исправно, а более верного способа гарантировать верность армии ни один полководец за всю историю не выдумал.
Царь и византиец радикально различались подходом к войне. Всеобщая воинская повинность, наследие советской власти, которую царь и не думал отменять, давала многие миллионы душ и тел, заваливая живой массой армию противника; так некогда под Москвой немцы узнали, что для того, чтобы остановить танк, нужно от семнадцати до девятнадцати движущихся лошадей и пехотинцев, а можно, чего уж мелочиться, и кавалеристов. Воевать с такой страной невозможно и не надо, главный секрет побед России всегда был в том, что какую армию контрактников ты против этой живой массы ни двинь — контрактники будут стоить втрое дороже, а гарантии победы не дадут. Мафиози не зря говорят, что мир принадлежит терпеливым. Может быть, у Ласкариса хватило бы денег и на пятикратное превосходство. Только существовал скверный вариант, что царь все-таки переломит свою жадность, залезет к себе в казну, половину наемников перекупит, в итоге наемников с обеих сторон не останется ни одного, деньги кончатся у обеих сторон, но царь останется при России, а византиец — ни при чем. Наполеону в свое время хватало отдельно и ума и денег, но не хватило умения их сочетать. Едва ли Ласкарис был умней Наполеона.
…«Что знают двое — то знает свинья». Эту прописную истину советские люди усвоили более всего из уст шефа гестапо группенфюрера Генриха Мюллера в исполнении славного актера Леонида Крейсера, за каковую роль именным указом императора он был пожалован дворянским достоинством и возведен вместе с нисходящим потомством в князья Серебряноборские. Сериал царь не только не запретил, он приветствовал появление на телевидении многочисленных сиквелов, приквелов, интерквелов и спин-оффов того же восхищавшего и его, и всю империю сериала. Никого не интересовали глубокие познания свиней в человеческих тайнах, важно было лишь то, что мысль эту выразил мудрый еврейский актер, играя роль мудрого нацистского генерала. Поскольку сериал стал одной из тех многочисленных вещей советского прошлого, которые в полной мере вписались в реалии последующей эпохи, за пределами России, где империю традиционно ненавидели буквально все, он был не известен никому. В нем не пользовались гаджетами, не звонили по мобильным смартфонам, не пожимали руку голограммам, не тыкали в контекстное меню, не перебирали имена исполнителей рэпа, даже марихуаны не курили и не занимались однополым сексом, короче, все это никакого отношения к искусству не имело. Даже если бы имело — Христофор Ласкарис все равно смотреть бы этого не стал. Давно, задолго до проклятого герпеса, он усвоил: тайна — это то, что знаешь только ты и больше никто на свете, а для этого телевизор не нужен.
Будучи совсем еще юн, он обнаружил, как выгодно при посторонних сделать вид, что твой родной язык итальянский, а по-гречески ты ни бум-бум: глядишь, такое узнаешь о самом себе и не только, что очень может потом пригодиться. С тупицы нет спроса, и ничего нет на свете выгодней, чем изображать дурака, будучи себе на уме. Не то чтобы совсем и всегда он выходил сухим из воды, герпес тому свидетельство, но по большей части — очень даже. Непонятно как догадавшись, откуда у отца столько кокаина, он совсем не удивился, языком — и то не цокнул: ухватил человек синюю птицу за хвост и держит, ну, пусть старается, перьев у нее на всех детей хватит. Христофор почти ничего не читал, но обладал уникальной способностью делать правильные выводы, минуя промежуточные логические связи, более того, иной раз из неправильных предпосылок умудрялся сделать правильное умозаключение. Если отец и впрямь сумеет восстановить прапрадедовскую империю, то не вечно же он будет сидеть на престоле. Что зеленую яблоню не надо трясти, он с колыбели знал и умел ждать золотых яблок. Что старший брат, Василий, этого места боится как огня, Христофор знал лучше всех, с ним не надо было бороться, напротив, нужно было помочь ему отбрыкаться от любой свадьбы, потому как меньше племянников — меньше головной боли, в этом принц был сам с собой твердо согласен.
Если Константин Ласкарис был византийцем до мозга костей, то Христофор византийцем был до последнего завалящего гена. Ему не требовалось почти никакого знания истории, чтобы ощутить свое право вершить судьбы полумира. С дураками не борются, от них ждут, что они сами глупостей наделают и приключений на свою задницу обеспечат выше крыши. Но этого ждут от дураков только умные. А очень умные сами прикидываются дураками, чтобы с ними не боролись. А то, что вокруг почти все считают себя умными, таковыми не являясь, мальчик понял раньше, чем научился тыкать в то самое контекстное меню. На то, чтобы основать династию, отцовского ума хватит. Все остальное упадет в руки Христофора само. Он даже решил поберечь старшего брата, не виноват он, что старший. Хочет снимать кино, вот и пусть снимает. Отцовских денег все равно за три жизни не истратить.
Втихую играя то в «Айон», то в «Красный террор», он стал уделять внимание не особо популярной обучающей программе «Агамемнон», с чьей помощью выучил сперва английский, а теперь вот уже и русский язык, о чем не знала ни одна душа. Поймал бы кто — ответил бы, что сто английских слов необходимы, чтобы знать, куда курсор наводить, а русский отец велел зачем-то учить, будь он проклят, и тут уж неважно кто проклят — отец или русский язык. Да и вообще, папа, non scopare il mio cervello. Заставил, так не цепляйся, не мешай, говоря понятным итальянским языком, mην σκατά τα μυαλά μου, что то же самое. Do not fuck my brains. А что κατσίκα, так сам такой.
Пока шел дождь, пока гости кто упившись, а кто пьяным прикидываясь, спали в холле, босой принц танцевал и прикидывал — каких бы еще глупостей натворить, чтобы совсем недотепой считали. Длинный летний день не собирался кончаться, небо не очищалось, и сверкавший на нем поток Персеид не светил в европейской части России никому. Даже сегодняшнее полнолуние сулило ночь охоты только самым сильным из волколаков, таких, к примеру, как санторинский псевдоупырь Ликоэргос, по поручению Ласкариса-старшего присматривавший за главой китайских наемников с точной инструкцией — когда и каким способом капитана следует устранить. Санторинцев Константин боялся, но понимал, что иной раз ручной мертвяк незаменим. Он вообще мечтал взорвать или затопить Санторин, но сейчас на такие мелочи отвлекаться не мог.