Центральная национальная библиотека
— Вы к кому? — грянул на меня вопрос, будто с вывески.
Я подтянул плечи к носу, тем же движением вынимая пропуск.
— Спасибо, — говорю, насладительно размазывая благодарение по воздуху. Два более молодых ершистых человека в одинаковых костюмах значительно внимательнее изучали мой пропуск и впустили меня еще с меньшим желанием в огромные непроветренные помещения с надписью:
Специальный фонд
Один из них более жизнерадостной наружности и с хитро порезанной после утреннего бритья щекой долго объяснял мне, как между сотнями стеллажей найти кабинет заведующей. Он потратил на меня все запасы мимики и жестикуляции на месяц вперед, словно я был иностранцем. Недостаток освещения и мысли космического масштаба не дали приглядеться к фасаду, внутреннему убранству, людям и иным особенностям этого заведения. Что поделаешь, я теперь высокооплачиваемый государственный шут и могу позволить себе роскошь проноситься везде очертя голову. Тихий бесполый шепот под стать сладковатому воздуху огромного хранилища спровоцировал в памяти что-то из области детства и, едва я успел обрадоваться чудному видению, как меня в неглиже улыбки застала дама средних лет, назвавшаяся заведующей специального фонда. Одеяние деловой женщины с немыслимыми складками и оборочками на бледно-розовой блузке заставило меня поскучнеть. Отечное лицо с воспаленными глазами, опереточная композиция из волос и белых костяных гребней, желание казаться остроумной и светской дамой высокого полета, многочисленные пыльные жгуты сигнализации, распределительные щиты, ступени темно-рыжего цвета, магнитные жетоны для автоматизированного прохода в хранилище, люди с лицами, похожими на кобуры для пистолетов, узкие френчи военизированной охраны, комбинации букв и цифр на несметных серых металлических ящиках, разбивающие все пространство на квадраты, — все это ровными пластами ложится мне на глаза.
— Что здесь хранится? — спрашиваю я даму номенклатурно невыразительным голосом.
— Это подробный каталог несозданных произведений искусства…
Долго по крупицам я буду вбирать ноздрями из окружающего воздуха все сколько-нибудь пригодное для моих бездонных резиновых легких, а заведующая будет приглаживать невидимые складки на юбке и, взяв меня под локоть, буквально тыкать носом в скопища черных цифр и букв. Моему деланному восхищению не будет пределов…
— Наш каталог подразделяется на части света, затем на страны; далее, внутри раздела каждой страны представлены все виды искусств, а вот этот крайний правый индекс указывает, из-за чего не было создано данное произведение, числящееся в генеральном систематическом каталоге: ввиду политических преследований автора, из-за безденежья, из-за лени, по вине родственников, по вине местных властей, из-за недостатка культуры, ввиду неудовлетворительных условии творческого процесса, ну и так далее…
Жуткий промозглый электрический звонок и картавый выкрик охранника откуда-то из-за щитков сигнализации довели меня до морального помешательства и отвлекли женщину в сторону, так что, не помня себя, я схватил рукоять одного из ящиков и дернул на себя с брезгливостью и неистовством.
Прядь волос, старинные очки в роговой оправе с треснувшим стеклом, какая-то полуистлевшая бирка с каракулями надписи химическим карандашом, изрядно обгоревшая тетрадь, обрывок усердно измятой фотографии грудного ребенка и потертый флакон непонятного назначения — это было все, что открылось моим очам в просторном ящике (…)
Мгновение спустя женщина вела меня под руку вдоль стеллажей, рассказывая историю создания фонда и краткую биографию его основателя, а потом, как нечто само собой разумеющееся, подытожила:
— Так что, как видите, самая большая страна занимает самое большое место в хранилище, — и резко замолчала, внимательно разглядывая мой дрожащий лоб.
— Хранилище того, чего нет? Того, что навеки отнято у культуры?
— Звучит странно, но факт. Причем факт систематизированный и каталогизированный, — молвила женщина, морща лицо, и я разглядел старый бледный шрам на ее переносице, умело хоронившийся все это время под пудрой и говорливостью.
«Извините, до свидания», — я резко стряхнул ее руку и помчался к выходу, все время показывая пропуск, который направлял проштампованной поверхностью на все движущиеся предметы в здании, будь то одушевленные или неодушевленные. Я чувствовал судьбу неведомого мне творца, будто старый надоедливый протез на теле, что за давностью лет не причиняет боли, а вызывает лишь неприятные ощущения и воспоминания об утраченной части тела, раскрашивая то краткое мгновение утраты в ужасный бесконечный миф (…)
На улице мне предложили вступить сразу в несколько политических партий, перевести некоторую сумму денег на счет грандиозного проекта века, заключающегося в изменении орбиты Луны с тем, чтобы повысить эффективность приливных электростанций на Земле, заняться любовью с тремя карлицами разных рас, выслушать научный доклад на тему «Кинематические основы изящных телодвижений» в Академии независимого творчества, сделать педикюр, стать владельцем акций одного метра Великой Китайской стены (любого по выбору), выучить эгейский язык по новой методике, сидя в воде, принять добровольное участие в раскопках кургана, выиграть Искушение святого Антония в психоделическую лотерею и купить килограмм метеоритной пыли.
«Великое дело — стремиться к вечному, но еще более великое дело — держаться временного, отказавшись от него».
«Весь романтизм и рыцарство ухаживания за предметом желаний воскресает в конкуренции».
«Народ, предоставленный самому себе, всегда желает добра, но не предоставленный самому себе, он не всегда твердо знает, что это такое».
«Мы растеряны, недоумеваем, когда слух наш оглушен тысячью высоких и чистых слов, а глаз утомлен кровью, мерзостью, ужасом. И между тем, этот непонятный контраст, это непостижимое противоречие дел и слов есть противоречие внутренней природы человека, как она есть, и внешней действительности, как она тоже есть, — контраст залога и исполнения, усилия и осуществления».
Мечтая об элементарной экологии мышления, я приблизился к бане, хотя вход в это заведение больше напоминал загородную резиденцию провинившегося царя, где не было никаких чаяний о культуре тела. Но я моментально вспомнил о чудесном свойстве моего пропуска, в который еще не удосужился заглянуть ни разу, и ткнул его в лицо первому попавшемуся ротозею, что приготовился было чихнуть.
— Будьте здоровы, — выпалил я и напал с расспросами. Оторвав внимание от носового платка, человек с лицом, похожим на запятую, небрежно указал мне кивком головы, куда именно нужно следовать. Уже в здании меня бойко окликнули, предлагая купить душистый веник и остальные банные принадлежности, что я и сделал, долго выбирав цвет мочалки. Я прошел в небольшую залу со светлыми мраморными стенами и, быстро сбросив одежду, занял шкаф. Пиджак долго сопротивлялся, съезжая с пластмассовых плечиков. Наконец, вооружившись веником, я отправился на поиски парной. Клубы сырого пара выбросили из-за деревянной двери дух разгоряченных людей, картинно изнемогающих на последней стадии телесного блаженства, отчего все рецепторы моего тела сжались. Я шагнул в самое клубящееся месиво нестерпимо плотного пара и, щурясь и приседая, воззрился на колоритную группу из пяти мужчин, разметавшихся в самых разнообразных позах на деревянных полках.
— Разрешите представить вам Фому Рокотова, нового члена нашего общества, — сказала большая груда мускулов, покрытая каплями пота, каждая из которых была величиной с маслину. Я присел еще ниже, как бы здороваясь и одновременно приготавливая свое тело к яростным тепловым ваннам. Пронзая пар, ко мне протянулись руки для пожатий. Я ухватился за каждую по очереди, но, сморщившись от жары и глотая воздух, не упомнил имен. А последняя рука, оказавшаяся самой большой, властно, но вежливо протянула меня к себе, приглашая усесться рядом. Это был Григорий Владимирович. Короткие упругие волосы торчали в разные стороны, и голове явно не хватало венка, а мощной руке — спелого фрукта, чтобы дополнить сходство с отдыхающим патрицием. Рельефное тело заместителя министра было похоже на мраморную стену из предбанника, так ясно обозначились на нем следы дубового веника.
— Познакомьтесь, Фома, — сказал он, указующе водя вокруг себя рукой от одного мужчины к другому. — Вот это писатель, вот это бывший космонавт, это живодер, а это… это изобретатель флагов.
Таким образом, в парной нас оказалось шестеро. Мы обсудили качество бани, что-то еще и, не зная уже, чем утешить себя, я обратился к писателю — высокому угловатому человеку с хилым телом.
— Осмелюсь спросить, над чем сейчас работаете? — произнес я почти утвердительным тоном, так как успел почувствовать в горячем воздухе самую доброжелательную мужскую атмосферу, каковой и надлежало быть в бане.
— Пишу сТенарий о нашей жизни, — ответил писатель, лениво похлопывая себя по бокам изношенным веником, точно выгоняя из тела последние остатки удовольствия. Он чавкал пухлыми губами, отплевывался от пота, стекающего с длинных темных волос, гладил себя по впалым щекам, как-то смешно подрагивал худым безволосым телом и продолжал, глядя в потолок: — Не знаю, что из этого выйдет: радиоспектакль, автородео, видео-шоу — не знаю, — повторил он, экзальтированно мотая головой. Ощутив некую поляризацию в теле, я увидел в своих новых знакомых персонажей хитроумной менипповой сатиры. Сочинив в мозгу конструкцию дальнейшего поведения, а также, вновь напомнив себе о своем назначении здесь, развалился на полке, вопросительно посмотрел на великодушно улыбающегося Григория Владимировича и спросил уже громче, с усилием беззастенчивого репортера: