– Папа, ты опять пьешь?
Мила села рядом и схватила из тяжелой керамической тарелки большую желтую грушу. Она долго задумчиво рассматривала отца, впиваясь крепкими молодыми зубами в истекающий соком грушевый бок, потом произнесла:
– Знаешь что? Тебе нужна женщина.
Он чуть не подавился и вытаращился на дочь в полном изумлении:
– Да что ты такое говоришь?
– Тебе надо снова жениться. А то ты сопьешься. Правда, папа! Ты не думай, я все понимаю. Мама… она была… удивительная. Но она же не любила тебя?
– Откуда ты это взяла?!
– Папа! Она ведь и нас очень мало любила. Я не понимала, долго. А когда пришла Марина…
Анатолий вздохнул.
– Марина нас любила – меня, Степочку, даже Киру! А ведь мы ей – никто. Знаешь, мне раньше казалось, я влюблена в Алексея!
– Господи, и эта туда же, – пробормотал Анатолий, наливая себе еще коньяку. Мила покосилась, но ничего не сказала.
– А потом поняла: я в них обоих влюбилась, понимаешь? Они же были как… как инопланетяне среди нас!
– Это мы – инопланетяне.
– Ну да. И по сравнению с ними у нас в семье так холодно. Стужа просто. Ты подумай, ладно? Найди себе кого-нибудь, ты же еще такой молодой! Только кого-нибудь… теплого. Как Марина.
– Так, все! – решительно сказал Анатолий, который совершенно изнемог от этого разговора.
Ближе к утру он вдруг встал, вышел на балкончик, постоял, глядя на ночную улицу: что-то было не так, что-то изменилось в нем самом. Анатолий вдруг осознал, что он в Италии, во Флоренции – как будто второй раз проснулся. Он чувствовал себя легким, как воздушный шарик, готовый лететь по воле ветра, и ему на самом деле хотелось лететь: лететь, бежать, спешить навстречу – чему, кому? Навстречу самой жизни. Заснуть он не смог, оделся и вышел в город. Была несусветная рань. Он прошел пешком полгорода и к рассвету поднялся на Пьяццале Микельанджело, встал перед парапетом и взглянул на раскинувшийся по обоим берегам реки город, лежащий, как драгоценность, на синем бархате пологих Тосканских гор…
А через два месяца, в Париже, Мила привела ему Франсуазу. Анатолий сидел в уличном кафе и лениво смотрел на цветущую напротив сакуру – начало апреля, а у них все цветет, у этих лягушатников. Услышав радостный голос Милы и французское приветствие, он повернул голову и увидел… Валерию, молодую и прекрасную. Увидел и потерял сознание. Очнулся от того, что Мила трясла его за плечи. Француженка смотрела на Анатолия во все глаза и что-то встревоженно щебетала. Как он мог подумать, что она похожа на Валерию – эта, как же ее… Флоренс?! Ничуть не похожа! Просто… Просто это – его женщина. Вот и все. Глядя прямо в голубые глаза «Флоренс», он твердо сказал:
– Ты должна быть моей женой. Милка, переведи ей.
Потрясенная Мила что-то затарахтела по-французски, но та, похоже, и так все поняла, потому что страшно покраснела и спросила у Анатолия:
– Êtes-vous sûr?
– Да, уверен. Как тебя зовут?
– Вы не знаете, как меня зовут, и хотите жениться на мне? – перевела Мила ответ взволнованной француженки.
– Да.
Франсуаза смутилась еще больше и схватилась за соломинку в коктейле, но не выдержала и посмотрела на него исподлобья, нервно улыбнувшись.
– Пап, ну, ты даешь! Я надеялась, что ты… Но не с такой же скоростью!
– Где ты ее взяла?
– В Эрмитаже! Ой, в каком Эрмитаже – в Лувре! Она там…
– Скажи ей, что я не сумасшедший.
– Боюсь, не поверит…
Мила повернулась к Франсуазе, и они некоторое время быстро щебетали по-французски, поглядывая на Анатолия. Увидев, как Франсуаза ахнула и взглянула на него с состраданием, Анатолий сморщился:
– Мил, ты лишнего-то не говори!
Потом ему надоело, он встал, выпил залпом ее коктейль вместе с какими-то листочками, выплюнув захрустевший на зубах лед. Взял Франсуазу за руку и потащил за собой – она пискнула и еле успела схватить сумочку, а Мила что-то кричала им вслед и смеялась. Целый день они бродили по Парижу, взявшись за руки, говорили на дикой смеси трех языков, пили кофе, ели на ходу длинные французские бутерброды и мороженое, потом, окончательно устав, рухнули на первую попавшуюся скамейку, и Анатолий, наконец, поцеловал… господи, ну как же ее зовут-то?! Поцеловал и заглянул в глаза:
– Вот видишь, какая ерунда получается…
И Франсуаза повторила за ним, наморщив лоб:
– Ерюнда?
– Ага! – Он еще раз ее поцеловал, а потом вскочил и опять потащил за собой. Лихо свистнув, поймал такси на углу улицы и отвез в отель, где они двое суток не вылезали из постели. Проснувшись неизвестно когда – что это: утро, вечер, день, ночь, он так и не понял – Анатолий с удовольствием рассмотрел ее сонное личико, потом нежно позвал:
– Фрося! Фро-ося…
Она потянулась и открыла один глаз:
– Фросья? С’est moi?
– Это ты. Поедешь со мной в Россию? В Москву?
– Moscou?! – Она открыла второй глаз. – Oui!
У Анатолия пересохло в горле – он вдруг забыл все слова. Сказать то, что он хотел, по-русски – было очень страшно; как это будет по-французски, он не помнил; а потасканное английское «I love you» не отражало и десятой доли того, что он чувствовал. Он нервно улыбнулся, а потом вдруг произнес и сам страшно удивился – итальянского он и вовсе не знал, но это был именно итальянский:
– Ti amo! – и добавил, покраснев: – Сara mia! Mia bella…
Франсуаза ахнула и вся расцвела, а потом смешно сморщила нос и с трудом выговорила, сначала беззвучно пошевелив губами:
– Лью-блью те-бья! Так? Je t'aime!
И он ответил:
– Только так.
И вот теперь Анатолий смотрел на улыбающуюся Марину и сам себе поражался: как это все с ним случилось?! Да еще так быстро! И что теперь делать? Что ему делать с Фросей-Франсуазой, он хорошо представлял, но как быть с самим собой, совершенно новым и неизвестным, он не очень понимал. Марина все это видела и умилялась: бывший «бронированный сейф» вдруг оказался живым и трепетным существом! «Он как подросток в первой любви», – подумала Марина и погладила его по голове, а Толя поцеловал ей руку.
– Слушай, а ты не мог бы с Лёшкой помириться?
– Да мы вроде как не покусали друг друга.
– Ты понимаешь – совсем помириться! Я знаю, он тоже этого хочет, но ему первому начать трудно. Пожалуйста, для меня!
– Трудно ему! А кому легко? Ладно, – Анатолий поднялся. – Чего не сделаешь для любимой сестры, да еще такой беременной.
– Толь, а где Кира-то?
– Понятия не имею! Всю душу мне вынула эта девка!
Марина сидела, наблюдая за перемещениями гостей. Лёшка принес ей соку и каких-то кругленьких штучек: «На, ты любишь всякое такое!» – а сам ушел к детям, которые развлекались в большом зале, разбирая подарки. Франсуаза улыбалась ей издали и, наконец, села рядом. Они еще поулыбались друг другу, потом Франсуаза сказала, очень мило картавя:
– Мы можем говорить, да? Я понимаю хорошо, говорью плехо. Русски язык очьень трюдны!
– А как вы говорите с Толей?
– О! English! А ты есть… sœur? Сестра, да?
– Да, сестра. Не родная, но сестра.
– Ах, так трудно! Я совсем запута́ться… запутыва́ться… Так много дети, parenté…
– Ничего, постепенно разберешься!
– Я… absolument seul! Никого нет!
– Совсем одна?
– Есть maman, но она в Amérique! Она… se marier… замужем! Выйти там замужем! quatre…
– Что, мама четвертый раз вышла замуж?!
– Да! А я… один раз… первый… pour la première fois de la vie! У меня был… avoir un flirt… два раз, но это все не то, vois-tu?
Франсуаза так волновалась, так старалась правильно говорить и так напрягалась, слушая русскую речь, что Марине стало ее жалко: бедная, ничего не понимает – куда попала, кто эти люди! Марина видела, какая она – словно журчащий лесной ручеек: вся переливается и дрожит внутри. И она… Она – своя. Да. Она полна сострадания, нежности, тепла. Повезло Анатолию. Наконец – повезло. И подняла глаза на портрет – прости, Валерия! Франсуаза кивнула на Маринин живот и спросила:
– Это… jumeaux? Twins? Это будет два?
– Да, двойняшки!
– Двой… нья… нет, не сказать! Совсем скоро, да?
– Да, в октябре!
– D'octobre! Ты бояться? Боится?
– Нет, не боюсь. У меня уже есть двое детей, я знаю, как это. А ты боишься?
– Я?!
– Какая у тебя неделя?
– Как ты… узнавать? А, Толья! Нет?!
– Нет, он не говорил. Я сама вижу.
– О! Ты как она, да? – Франсуаза показала на портрет. – Толья рассказать мне… рассказыва́ть. Я очень… ressembler à Valery? Да?
– Похожа, да… но…
Марина, близко разглядев Франсуазу, поняла, о чем говорил Анатолий: она была настолько другая по темпераменту, складу характера, по менталитету, что внешнее сходство переставало замечаться очень быстро. И глаза у Франсуазы были голубые, а светлые волосы – крашеные.
– А как ты думать… Ты же его знать, Толью? Как ты думать, он… меня выбрать… только потому… что я… как она, нет?
Глаза у нее стали наполняться слезами, и Марина улыбнулась: господи, сколько же ей лет? А Толе-то сколько? Пятьдесят? Пятьдесят пять?
– Я так не думаю. Я думаю – Толя тебя очень любит. Правда. Я это вижу. И ты на нее совсем не похожа. Внешне – да. Но внутри – ты другая. Понимаешь?
Марина старалась говорить короткими фразами, чтобы Франсуаза все поняла – та кивала на каждое ее слово.
– J'y suis! Внутри – это… âme? Soul?
– Душа, да. Другая душа.
Франсуаза показала на свою голову:
– Может быть, мне не надо быть… blonde? Я сама… иметь… cheveux châtains…
– Попробуй! А скажи, как девочки – приняли тебя? Мила? Кира?
– Да, Мила – да! Кира… Это… трудно. Il m’en coûte d’en parler…
– Понятно. Жаль. Франсуаза, могу я спросить, сколько тебе лет?
– À moi trente cinq ans! Thirty-five.
– Тридцать пять?
– А что? Ты думать, это мало для Толья? У нас с ним много…