И это было правдой, Женька был влюблен, вот только оказалось, что влюблен не в Алену.
Она помнит, как в конце августа, когда до отъезда в город оставалась какая-то жалкая неделя, несносный Назаров, краснея и запинаясь, объяснил, что ему надо с ней посоветоваться — как с лучшим другом. Насчет Вики, да. И посоветовался, и Алена, собрав все силы в кулак, спокойно объясняла ему, что о Викиных чувствах она знать ничего не знает, потому что у них полно других разговоров. И это было правдой лишь отчасти, потому что Алена сама не хотела говорить о своих чувствах — ей казалось, что как только она скажет кому-то о Женьке, счастье — их будущее сияющее счастье, нарисованное и тысячу раз построенное в мечтах, куда-то исчезнет.
Но оно не исчезло, просто мечты умерли в тот день, когда Женька по большому секрету сообщил ей, что уже давно влюблен в Вику «как дурак». И Алена смотрела в Женькины глаза цвета шоколада и думала о том, что никогда не будет гладить его кудри и вкуса его губ не узнает. И хуже всего то, что ни его, ни Вику она даже не может сейчас возненавидеть — потому что они понятия не имеют о том, что она любит этого дурака Женьку и уже знает, как будут выглядеть их дети.
И с тех пор все изменилось — вдруг и непоправимо. И Алена стала видеть то, на что раньше внимания не обращала: как Женька смотрит на Вику, как рвет цветы, чтоб она плела венок — он и Алене их рвал, но для Вики приносил и материнку, и лесную мальву, а мальва в венок не годилась, потому что ее стебель был твердым, а цветы сразу увядали. Но Женька приносил их, а Вика не замечала, ее мир оставался прежним, светлым и понятным, и когда она видела, что Алена грустит, то обнимала ее за плечи и спрашивала — ну, что ты, Аленка?
И ответить было нечего, Алена представить себе не могла, что возьмет и расскажет Вике, разбив вдребезги еще и ее мир, ведь Вика-то вообще ничего не знает: ни о Женькином к ней отношении, ни о том, что ее лучшая подруга так втрескалась в Женьку, с которым знакомы всю сознательную жизнь. Но и видеть Женьку, который глаз не сводил с Вики, ей было тягостно. И когда наступила осень, и Вика с Женькой уехали в Александровск, Алена скучала по ним обоим, но это были какие-то взаимоисключающие чувства. И она иногда ездила в Александровск — туда, где жил Женька с родителями, и ждала его, спрятавшись во дворе за гаражами, и когда он выходил из дома, шла за ним, прячась за спинами прохожих, шла и не могла наглядеться.
И однажды он сел на троллейбус и вышел около городского парка, сел на скамейку и ждал почти час — а потом глаза его вспыхнули радостью, Алена это видела из своего укрытия. И поняла, почему он радуется: по аллее к нему шла Вика. И то, как они гуляли, держась за руки, и как Женька немного неуклюже поцеловал Вику — в первый раз поцеловал, Алена была уверена, и Вика вдруг смутилась, и чтобы скрыть неловкость, шутливо растрепала Женькины кудри. Алена знала их обоих слишком хорошо, чтобы понимать и неловкость, и вот этот первый шаг навстречу, и смущение Вики, которое она попыталась скрыть за смехом… И смех этот мог обмануть кого угодно, только не Алену, которая видела, уже знала, что Вика тоже влюблена в Женьку. И когда это случилось, неизвестно, еще два месяца назад он значил для нее не больше, чем любой другой парень, но вот теперь нет — и Алена знала, что Женька потерян для нее навсегда, и их кареглазые кудрявые дети с именами, которые она уже произнесла, не родятся никогда.
И Алена просто ушла, поспешила на последний автобус, который увез ее в Привольное.
Она плакала всю дорогу — отвернувшись к окну, за которым мелькали убранные поля, плакала молча, только слезы текли по щекам, и когда автобус подвез ее к кирпичной остановке с надписью «Привольное», Алена вышла в холодные осенние сумерки, и вместе с ней вышел высокий парень, который спросил:
— Ты чего плачешь, малышка?
И она рассказала ему. Просто потому, что это был первый встречный, которого она никогда уж больше не увидит, а ее горе было таким огромным, что его обязательно требовалось выплеснуть, и почему бы не в парня, который взялся невесть откуда и невесть куда отправится, как только она уйдет.
И он слушал, кивая головой, — что ж, бывает и так, чего только не бывает на свете. Алена все говорила, говорила — и как она любит Вику, потому что это самая лучшая в мире подружка, и какая она замечательная, и, конечно же, не только она так считает, и Женька не мог в нее не влюбиться, но просто она, Алена, ничуть не хуже Вики. И что Вика еще летом ничего не знала, а тут вдруг они в парке целуются…
— Значит, пришел он к ней. — Парень вздохнул. — Если мужчина любит женщину, он будет ее добиваться, он горы для нее свернет, но добьется, не отступит.
— Но он не мужчина, мы же…
— Если любит — значит, мужчина. — Парень подал Аленке чистый платок. — На-ка вот, утри слезы и высморкайся, и я тебя домой проведу, стемнело почти. Меня Юрием зовут, я в Научный городок ехал к приятелю, но вдруг смотрю — ты стоишь и плачешь.
— Так Научный городок позади остался! — Алена в ужасе смотрела на пустое темное шоссе. — Как же ты…
— Да я оврагом пойду и доберусь.
Конечно же, никаким оврагом он не пошел, а ночевал на веранде, потому что мать с отцом уже обыскались Алену, так что гостя, который привел домой их ненаглядную дочку, не отпустили в ночь. И парень им пришелся по душе, они по простоте душевной решили, что Алена обзавелась кавалером. Отец расспрашивал его о специальности, о родителях, и гость, не смущаясь, отвечал, что по специальности он автослесарь и что родители его живут далеко, а сам он живет в Александровске, полгода как из армии, работает в автосервисе и планирует открыть собственное дело — со временем, конечно.
Родители украдкой переглядывались, довольные: парень показался им положительным, дельным и в мужья дочери годился. Не сейчас, конечно — да только дураки живут сегодняшним днем, не думая о будущем, а в будущем новый дочкин кавалер вполне годился в зятья. Он старше, у него ремесло в руках, с которым не пропадешь в жизни, так что ругать дочь за выходку с исчезновением и поздним приходом домой не стоит.
Алена же радовалась, что к ней никто внимательно не присматривается, потому что ее душа сегодня выгорела дотла, и только вспоминалась тонкая Викина рука, коснувшаяся Женькиных кудрей… Женя-Женя-Женечка, это билось в голове, и слез уже не было плакать, и боль валила с ног.
Но поздний приход домой, чего никогда за ней не водилось, и тем более долгое отсутствие дома без спросу, что вообще было немыслимо, нужно как-то обосновать, и тут Юрий оказался очень кстати, и они оба приняли эту игру.
Юрий исправно приезжал к «невесте», как только мог часто, они гуляли у реки, и через какое-то время их разговоры перестали крутиться вокруг разбитого Алениного сердца. Неторопливо, обстоятельно, как Юрий делал любую работу по хозяйству или по ремеслу, точно так же неторопливо и основательно чинил он разбитое вдребезги сердце Алены, и в какой-то момент игра, затеянная ими ради успокоения родительских предрассудков, перестала быть игрой.
И когда в селе посреди зимы появился Женька Назаров, это уже не имело для Алены значения. Она смогла пережить свою первую несчастливую любовь. Не забыть, нет — а просто пережить и начать все сначала. И уже Вика приезжала в Привольное на каждые выходные, чтобы повидать Женьку, и они вчетвером гуляли по улицам или сидели в доме Викиной бабушки Любы, или в летней кухне бабки Варвары, где топилась печь. Но Алена ощущала счастливую уверенность и защищенность, потому что рядом был Юрий, а у Вики с Женькой то и дело коса на камень находила. Как сказал Юрий — творческие личности, что ж.
И вот, поди ж ты, старшему сыну уже тринадцатый год, и он совсем не похож на того мальчика, которого когда-то Алена рисовала в мечтах, представляя себе жизнь с Женькой, но это был ее сын, который мог родиться только у них с Юркой, а с Назаровым был бы какой-то другой мальчик. Но Алене-то нужен тот, что есть, ее родной синеглазый ребенок, высокий и ладно скроенный, как отец.
И Алена теперь отлично знает: все, что ни делается — все к лучшему.
И вот только Вика выбивается из этого правила, потому что все, что делается с Викой, лучше бы не делалось.
— Это что ж они, ночь вместе провели? — Алена озадаченно посмотрела на мужа. — И тележка Женькина здесь… Что они везли ночью на этой тележке?
— Что-то тяжелое везли, судя по колее. — Юрий присмотрелся к следам. — А обратно шли налегке, тоже ночью: утром-то ветер был, в следы лепестки подсолнухов нападали, гляди.
— Значит, Виктория у него ночевала.
— Ален, ну не мог же он один в доме ночевать, там гроб…
— Юрик, вот не поверишь, а ведь я и дышать боюсь в ту сторону, только бы у них что-то срослось снова. — Алена сжала руку мужа. — Расстались-то они тогда по глупости, по молодой глупости и гордыне, гонор у обоих такой, выше звезд: что один, что другая — ни миллиметра не уступят… Ну, и промаялись все эти годы врозь, но я же знала, что любит он ее, чувствовала. Хорошо бы им сейчас обратно сойтись, и хоть грех так говорить, но смерть бабки Варвары может стать поводом, чтобы снова попробовать что-то построить, Женьке-то сейчас поддержка очень нужна будет, а Вика… сам знаешь…
— Творческие личности, Аленка, вот и гонор, и прочие заморочки. А значит, надо им подсобить в этом деле. — Юрий хмыкнул. — Нехорошо, когда хорошие люди врозь маются по зряшной причине.
— Да теперь-то Виктория сама себя считает вроде как прокаженной.
— Ну, это пройдет, Аленка. — Юрий поправил воротничок на блузке жены. — Больно она упала и расшиблась почти что насмерть, да только «почти» — не считается, починим.
Они вошли во двор, где толпились соседи, Юрий потащил пустую тележку в сарай, а Алена ушла в дом, где среди свечей стоял гроб с телом бабки Варвары.
6
Павел Олешко впервые за много лет был в отпуске. Работал целыми днями, все время о чем-то думал, даже когда спал — и тут на тебе, отпуск, да какой! У него был отобран телефон, и строго-настрого велено поливать цветы, есть суп и мясо, и присматриват