туда. Один раз, вместе с Аленой, как вернулся, так и поехал. И то, что к нам вышло, уже не было Викой.
— Да брось!
— Нет, ты не понимаешь. — Назаров горестно вздохнул. — Когда знаешь кого-то всю жизнь, когда много лет этого человека любишь, а к тебе выходит некто, кого ты вообще впервые видишь…
— А что ты хотел? Тюрьма никого не красит.
— Дело не в красоте, хотя изменения во внешности были, но не столь необратимые, как Вика посчитала. — Назаров снова налил себе сока. — Она сама изменилась — внутренне это был уже совсем другой человек. И эта женщина, что вышла тогда ко мне, — да, она могла убить Дарину, и не только за связь с ее приятелем, но и за гораздо меньшую провинность. То, во что там превратили Вику… Нет, я знаю, иначе она бы там не выжила, но это все равно было страшно.
— Я понимаю. — Ника кивнула. — Но сейчас-то…
— Когда она вернулась, стояла зима. — Назаров устало прикрыл глаза. — Я приехал домой — в последний год бабушка болела, и я перебрался в Привольное, и в тот день приехал, — а бабушка сует мне в руки пакет с едой и говорит: отнеси Вике и скажи, что жду ее к ужину. А мне велела во времянке посидеть. И когда я зашел в дом Вики… Она не ожидала, конечно, вышла навстречу. В доме не топлено, разве только стены инеем не покрылись, а дров нет у нее, свечка на тумбочке горит, свет она не зажигала — не хотела, чтоб соседи знали, что она в доме, даже Алена не знала. А Вика так и сидела одна в нетопленном доме, старенькая электропечка на столе только теплится, чайник греется, и Вика молча смотрит на меня — закуталась в плед, ноги босые, обуть-то нечего, а в сапогах по дому ходить не приучена. Я только и видел, что эти ее босые ноги да глаза пустые, будто душу из нее вынули, ты понимаешь? И я ушел тогда, просто ушел. На следующий день купил ей машину дров и тонну угля, заплатил грузчикам, чтоб снесли все в сарай. Но Вику не видел, и не хотел — просто боялся, не мог видеть ее такой. Ну а бабушка, конечно, все время зазывала ее к нам, очень ее любила. Но бабушки позавчера не стало, и она перед смертью просила меня защитить Вику, а я не смог, не уберег, и стряслась такая беда!
— Она выкарабкается. — Ника обняла Назарова. — Послушай, не надо себя винить, что было, то прошло, и мы все тебе поможем и Вике тоже. У нас Пашка — знал бы ты, какой у нас Пашка! Он может все, и если он сказал, что Вика не убивала и он это докажет, то так оно и будет, вот поверь!
— Почему вы помогаете нам?
— Потому что это нормально — помогать людям, попавшим в беду. — Ника собрала опустевшую посуду в сумку. — Допей сок-то, а я сейчас позвоню Семенычу, была не была.
— Чего вы там топчетесь? И оружие спрячьте, пока мы друг друга не перестреляли.
Реутов вошел в квартиру Зайковского, следом за ним Виктор.
Квартира оказалась ничем не примечательной тесной конурой, заставленной старой мебелью. Грязноватые занавески были опущены, как и плотные шторы, на полу полно какого-то мусора, вещи разбросаны. Осмотр полиции не слишком много добавил к привычному здесь беспорядку: грязные чашки и тарелки были расставлены тут и там, что свидетельствовало о том, что убитый пренебрегал такими буржуазными условностями, как уборка и мытье посуды.
— Ты что здесь делаешь?
— Не пыли, Денис Петрович. — Олешко смотрел на полицейских с веселым интересом. — Я имею право здесь находиться, просто не ждал от вас такого рвения, думал, что утром заявитесь, а вы вон как. Все по-взрослому.
— Или ты сейчас объясняешь, на каком основании тут находишься, или я тебя арестую, и ночь ты проведешь не со своей красоткой-женой, а в обезьяннике с бомжами.
— Ну, зачем нагнетать? — Олешко фыркнул и достал из кармана какое-то удостоверение. — Я имею право проводить любое расследование, если сочту, что оно имеет отношение к национальной безопасности страны.
Реутов с Виктором уставились на незнакомое удостоверение.
— Интерпол? — Реутов презрительно фыркнул. — Я тебе таких ксив на принтере вагон за час нарисую.
— Позвони генералу Бережному. — Олешко достал из кармана пакетик соленых орешков и предложил полицейским: — Будете?
Виктор протянул руку, и Олешко высыпал ему на ладонь горку орехов.
— Ну, чего ты, Дэн? — Виктор заметил настороженный взгляд приятеля. — А то ты сразу не понял, что наш новый друг собирается совать нос в следствие? Вот только что тут интересного для Интерпола, непонятно. Убийство провинциального журналиста. Какая тут национальная безопасность может быть, а уж тем более юрисдикция Интерпола?
— У меня широкие полномочия. — Олешко протянул пакетик Реутову. — Угощайся, не отравлено.
Реутов машинально протянул руку и тоже получил порцию орешков. Про себя он решил, что ссориться с Олешко им сейчас не надо — и ввиду того, что на его столе сейчас лежит блестящий анализ всех просчетов прежнего следователя, и потому, что Бережной не отказался от предложенной помощи, да и оттого, что следствие по делу должно быть произведено в кратчайшие сроки, а ухватиться в нем не за что. Помощь им не помешает. Тем более помощь такого человека, как Павел Олешко.
Реутова совершенно не обманула его доброжелательная улыбка и коммуникабельность. Мускулатура нового знакомого сказала ему больше, чем любые рекомендации, потому что рельефные мускулы там, где их у обычного человека, даже хорошо тренированного, не видно вообще, и мускулы эти не от бездумного таскания железа, а от длительных тренировок и такого же длительного рабочего режима — это означало, что много лет Павел Олешко провел в трудах, далеких от мирной охраны безопасности предприятий.
— Я тут посмотрел на место преступления. — Олешко деловито прошелся по комнате. — Судя по всему, ничего отсюда взято не было, кроме нескольких бутылок из шкафа. Думаю, это именно то спиртное, которое подогрело ваших коллег до нужной кондиции, и они наломали таких дров. Насколько я знаю, в квартире был обнаружен ноутбук, который забрали ваши компьютерщики, и мобильное устройство, то бишь телефон убитого. А больше тут брать было нечего. Жил парень по средствам — я не обнаружил никаких счетов, банковских ячеек, следов крупных покупок. В холодильнике стандартный набор сухомятки из дешевого магазина, и только бутылки, которые были присвоены вашими коллегами, выбиваются из общей картины, потому что коньяк был реально дорогой, если это такие же бутылки, что в кабинете.
— То есть ни у кого, кроме Виктории, не было причины убивать этого парня? — Виктор с тоской подумал о доме и горячем ужине. — А если она не убивала…
— То убил кто-то другой. Это очевидно. — Олешко улыбнулся. — Ребята, здесь ничего нет, правда. Можете сами посмотреть, но я хорошо осмотрелся. Завтра я бы не прочь получить доступ к электронным устройствам, изъятым из этой квартиры — может, там обнаружится что-то, чего не заметили ваши сотрудники, но здесь пусто. Думаю, девайсы наш злодей не забрал только потому, что там была эта по-дилетантски удаленная статья и фотографии.
— То есть кто-то хотел указать на Викторию. — Реутов задумчиво осмотрелся. — Ты думаешь, это тот же убийца?
— Думаю, да. — Олешко захрустел орехами. — Зачем-то ему понадобилось вернуть Викторию туда, где она была. Нужно выяснить, как ей там сиделось, потому что в первый раз, возможно, расчет был на то, что она никогда не выйдет на свободу. Или тамошние убьют, или сама с собой что-то сделает. Нужно узнать, кому и почему она мешает настолько, что человек не постеснялся совершить два убийства, чтобы ее подставить. Ведь если кто-то так мешает, его просто убивают, какой смысл в этой сложной схеме?
— Тоже верно. — Реутов еще раз обошел квартиру, открывая дверцы шкафов и шкафчиков. — Да, негусто пожитков было у потерпевшего. Вить, едем домой, ничего тут нет.
— Ага. — Виктор хмыкнул. — А самое интересное, что нет никаких личных фотографий и безделушек, вообще ничего, что бы указывало на личность убитого. Что он был за человек, чем жил, с кем общался? Из отчета, присланного из лаборатории, тоже не следует, что в компьютере или в памяти сотового были такие фотографии. Это странно, вы не находите? Нужно покопаться в этом Зайковском поглубже, как бы двусмысленно это ни звучало в контексте сегодняшнего его плачевного положения.
Олешко кивнул, соглашаясь.
Поначалу он Виктора и в расчет не принял — от него пахло пивом, а Павел не признавал спиртного на работе. Но сейчас, наблюдая за неторопливым майором Васильевым, он начал понимать, почему Реутов и Бережной приняли его в команду: за простоватой внешностью и откровенно доброжелательной манерой общения прячется цепкий ум следователя, все замечающий и умеющий сопоставить разрозненные, казалось бы, никак не связанные между собой факты и найти несоответствия в общей картине.
— Тоже верно, — усмехнулся Павел. — Я покопаюсь, завтра пришлю досье. И если там есть что-то подозрительное, я это найду.
— Так едем, что ли? — Реутов не хотел оставлять Олешко на месте преступления. — Тебя подвезти?
— Я на машине. — Олешко направился к выходу и переступил через кучу обуви. — До завтра, ребята. Кстати, Викторию уже перевели в палату интенсивной терапии, Ника звонила из больницы, она там сейчас вместе с Назаровым.
— А вы все что, были с ними знакомы? — Реутов закрыл квартиру и восстановил печать. — Ну, с Назаровым и Викторией?
— Нет, сегодня впервые встретились.
— Так почему тогда…
— Почему ввязались? — Олешко нахмурился. — Ну, лично я изначально ввязался потому, что на меня насели Ника с Леркой, при полнейшей поддержке моей жены. Я был вынужден поднять старое дело и основательно покопаться в нем. И вот когда я это сделал, то понял: я обязательно разберусь, что же произошло на самом деле и кто убил эту злосчастную гимнастку. Это, конечно, ничего не исправит, но Виктория Станишевская заслуживает справедливости, она слишком дорогую цену заплатила за то, что кто-то прикрыл ею свое преступление.
— То есть ты решил сделать это, чтобы восстановить справедливость?