Но есть книги, не теряющие актуальность никогда. К таким Назаров причислял детективы и сборники рецептов. Потому что фантастика устаревает, то, что сто лет назад казалось фантастикой, сегодня уже возможно, и нужно изощряться все больше, чтобы фантастика захватывала, а вот Шерлок Холмс, например, вечен, как вечно убийство. И если Каин сейчас горит в аду, то там ему самое место.
И, конечно же, когда Вика утонула в новой работе, Назаров злился. Он смотрел ее программу и понимал, что сделано талантливо — но, боже мой, какая глупость и по сути пошлятина, просто на потеху толпе. Растрачивать себя таким образом, и все еще пялятся, а Вика… Она была на экране сказочно красивой, а ее голос в радиоэфире заставлял сильнее биться сердца слишком многих, чтобы Назаров мог спать спокойно.
А она не понимала, что с ним происходит и почему он злится.
Он ревновал, не веря в то, что она может его любить — она такая, а он длинный, тощий, в нелепых ярких рубашках и майках…
— Я не доверял ей, потому что был не уверен в себе. — Назаров смотрел на фотографии Вики, отфотошопленные неведомым Морганом самым скотским образом. — Мне оказалось легче уехать, чтобы рядом с Анной понять, что же я потерял. Я на Анне женился, чтобы доказать самому себе, что стою Вики, и ей доказать, а она тем временем проходила через все ужасы — одна.
Это очень тяжело — говорить самому себе в лицо неприятную правду, но деваться некуда, рано или поздно нужно было признать, что все так и было. И что он поступил как козел, потребовав от Вики бросить работу и ехать с ним, потребовал в ультимативном порядке, заранее зная, что она откажется. Теперь-то он понимает, каким набитым дураком был тогда, потому что его неверие в себя сломало жизнь Вике. Родители отвергли его, родственники высмеивали с детства, бабушкина любовь излечила эти раны лишь отчасти, но даже по прошествии лет, прожитых в бабушкином доме, он до конца не верил, что его можно вот так любить, и хотел доказательств, поэтому предъявил Вике дурацкий ультиматум: либо ты едешь со мной, либо все кончено.
И все закончилось, потому что Вика ненавидела ультиматумы.
И Анна, которую он встретил на модной парижской тусовке, казалась таким невероятно ценным призом, и уж она-то его любила.
— Никогда себе этого не прощу!
Назаров выключил компьютер и откинулся в кресле. Вся эта история похожа на какую-то грандиозную шахматную партию, и кто-то уже просчитал ходы.
— Евгений Александрович, к вам пришли.
В кабинет вошла высокая стройная девушка. Всего в ней было как будто слишком — рост, худоба, короткий нос, небольшие темные раскосые глаза, лицо сердечком и небольшой рот, яркий макияж, и шея длинная тоже чересчур, и даже прическа этого не скрывает.
— Жень, что происходит?
Ира Ладыжникова никогда не была ему другом, который может приходить без предупреждения, но она дочь босса, и Назаров терпел ее некоторую бесцеремонность. Ира же считала, что люди, которых продвигает ее отец, автоматически становятся ее друзьями.
Но правда была в том, что из-за отца друзей у Иры не было. Но она об этом либо не догадывалась, либо ей было наплевать. Она входила, куда хотела, и разговаривала с теми, с кем хотела, и что по этому поводу думают окружающие, Ира особо не заморачивалась.
— Привет. — Назаров порадовался, что закрыл поисковик. — Что ты имеешь в виду?
— Я Викторию имею в виду. — Ира плюхнулась в кресло для посетителей и достала сигареты. — Жень, почему я последней узнаю о том, что Вика вышла из тюрьмы?
— А сейчас кто тебе сказал, отец?
— Как же, дождешься от него! Сейчас весь Интернет бурлит. — Ира закурила и поискала глазами пепельницу. — Что стряслось?
— Ира, я не знаю, почему она не позвонила тебе. — Назаров тщательно подбирал слова. — Она вообще никому не позвонила, я знаю о том, что она освободилась, потому что живу с ней по соседству. Но я думал, что Вика сама должна решать, кому звонить.
— И она не позвонила никому.
— Ира, тут претензии не ко мне. Так хотела сама Вика. К тому же куда ей было звонить, в рельсу, что ли? Телефон ее пропал, все номера остались там, так что ты напрасно обижаешься.
— Понимаю. — Ира стряхнула пепел в коробок, предварительно высыпав скрепки. — Это все из-за отца, да? Вы все его боитесь, и я среди вас как прокаженная. Думаешь, я дура и не понимаю этого?
— Ира…
— Что — Ира? — Она вскочила и швырнула сигарету на пол. — Жень, мы взрослые люди. И с Викой мы были подругами — по крайней мере, я так думала. И когда она вышла, то даже не позвонила. И то, что она никому не позвонила, меня не утешает, потому что я — не «кто-то», мы с ней… Ладно, проехали. Может, и правда у нее не было моего номера, но если бы она хотела позвонить, то нашла бы способ. Значит, не хотела, не нужно ей это.
— Ира, теперь это не та Вика, которую ты знала, это вообще другой человек.
Назаров наконец произнес это. Не для Ирины, а скорее сам для себя, сказал то, что ощущал давно. И еще он точно знал, что и эту незнакомую Вику все равно любит и не собирается отпускать.
— Я знаю, что случилось, и это ужасно. Нужна какая-то помощь? — Ирина хмуро смотрела на него сквозь амбразуры густо накрашенных глаз. — Хоть ты-то не шарахайся от меня.
— Я не шарахаюсь, просто о ваших с Викой отношениях я не знаю толком ничего. А насчет помощи — насколько мне известно, у нее есть все необходимое. Ее прооперировал Круглов, перспективы неплохие. — Назаров отчаянно хотел, чтобы Ирина ушла. — Ира, ну вот правда, я не понимаю, с чего ты кипятишься? Хочешь ее увидеть — ступай в больницу, я-то здесь при чем?
Перед самым его отъездом в Париж Ира пришла пожелать ему удачи и счастливого пути. Назаров был взвинчен из-за ссоры с Викой, они сидели в его съемной комнате, пили коньяк, он рассказывал Ире о том, что задумал свою книгу очень давно и что это благодатная тема — интернет-сообщество… А потом они оказались в постели, и Назаров сам не знал как.
Утром он сделал вид, что ничего не помнит, Ира приняла это, за что Назаров был ей благодарен. Но та их ночь все равно стояла между ними, и он помнил и знал, что Ира тоже помнит. И сейчас она пришла к нему вот так запросто именно потому, что та ночь была.
— Вопрос в том, хочет ли она меня видеть. — Ирина покачала головой. — Жень, тут такое дело… Я дружила и с Дариной, и с Никитой, и я кое-что видела и слышала. Но промолчала, потому что дело было очень щекотливым, оно и меня отчасти касалось, а я не думала, что это важно. Да и не знала, как об этом говорить, и даже не хотела, чтобы кто-то знал, что я в курсе. Когда Вику обвинили, думала — ничем это не поможет, а грязи лилось уже достаточно. А сейчас думаю: а если бы я не промолчала?
— Ира, ты о чем?
— Я о том, что у Дарины была связь. Только не с Осмеловским, как все говорили и как он намекал, загадочно ухмыляясь. — Ирина вздохнула. — У Дарины была связь с Никитой.
— Ты что-то путаешь! — Назаров пораженно уставился на гостью. — Они брат и сестра, близнецы!
— И они были любовниками лет с двенадцати, если я все правильно поняла. — Ирина смотрела прямо в глаза Назарову. — И Виктория об этом знала.
Мир покачнулся и перевернулся вместе с письменным столом и рассыпанными скрепками.
Бережной закончил подписывать многочисленные бумаги только к обеду. Два раза в неделю он занимался документами, и это занятие всегда раздражало его, потому что отбирало много времени: у него не было привычки подписывать документы, не вникая в содержание, он внимательно читал каждую бумажку. И некоторые были отложены в сторону, подписывать их он не стал.
Его мысли занимало дело, которое грозило стать последним в его карьере. То, что произошло с Викторией Станишевской в полицейском участке, уже само по себе было скверно, а если учесть контекст и предыдущие события, то и вовсе выглядело катастрофой.
И по-человечески генерал очень сожалел о произошедшем.
Хотя ничего изменить было уже нельзя, Бережной сконцентрировал свое внимание на убийстве журналиста. Что-то не сходилось в этом деле, концы не увязывались. По словам Назарова, журналист клялся, что никто не знает о статье, которую он писал о Виктории, никто не видел его материалов, и Назаров был уверен, что парень не лгал.
— Значит, кто-то все-таки видел.
Бережной прошелся по кабинету, приводя мысли в порядок.
Почему он думает, что Виктория не могла убить Зайковского? Просто потому, что она не убивала Дарину? Но одно другому не мешает. Впрочем, никаких улик, указывающих на причастность Виктории к убийству, нет. То есть совершенно никаких, кроме очевидного мотива, но нужно доказать, что она знала о статье, которую готовил убитый, а по словам Назарова, она не знала.
Бережной снова перечитал отчет патологоанатома. Колотая рана, ставшая причиной смерти Зайковского, была нанесена тем же способом, что и рана, от которой четыре года назад скончалась Дарина Станишевская. Удар ножом в область печени, смерть наступила очень быстро. Орудием убийства в обоих случаях послужил обычный кухонный нож производства Китая, отследить происхождение которого не представлялось возможным — таких ножей сотни тысяч продаются по всей стране.
И в обоих случаях убийца, скорее всего, принес нож с собой — но это предположение. Дарина была убита в помещении театра, а именно — в гримуборной актера Игоря Осмеловского. И хотя нож никто не опознал, это ничего не значит, тамошняя публика весьма своеобразная, соврут — недорого возьмут. А в захламленной грязной конуре журналиста сложно определить, что из вещей было взято или, наоборот, принесено туда. Нож вполне мог иметься и в квартире убитого, просто валялся под ногами, и убийца использовал его.
Но дело в том, что происхождение ножа существенно меняет картину преступления: если убийца принес нож с собой, то он шел на встречу с жертвой с намерением убить, если схватил первый попавшийся предмет, то убийство было спонтанным.
Но не два убийства, вот в чем проблема. Два убийства не бывают случайными, и, скорее всего, убийца Зайковского также является убийцей и Дарины Станишевской. Но зачем?!