Конечно, она понимала, что под повязками ее лицо выглядит совсем не так, как когда-то на экране телевизора. И слева не хватало трех зубов, благо хоть не передних. И больше всего на свете Вика боялась, что ее в таком виде застанет Назаров, но и одной остаться в тот момент, когда снимут повязки и швы, ей было страшно. И конечно же, приехала Алена.
Из зеркала на Вику смотрела опухшая незнакомая рожа с черными и желтоватыми фонарями и синяками по периметру.
— Все не так плохо, как кажется. — Хирург подмигнул Вике. — Через пару недель ты сама в этом убедишься, а месяца через два поймешь, что стала еще красивее, чем была. Заживление тканей идеальное, отеки и синяки скоро сойдут. Нос поболит немного, но вскоре боль пройдет. Все, девушка, я удаляюсь, мавр сделал свое дело — мавр может уходить.
Он ушел, а Вика в отчаянии смотрела на свое отражение.
— Алена… ты скажи Женьке, чтоб не приходил ко мне. — Вика бросила зеркало на тумбочку. — Пусть никто не приходит, я…
Дверь в палату открылась, и заглянули две девчонки в цветных форменных пижамках — видимо, медсестры, но из какого отделения, неизвестно.
— Точно, это она. — Та, что повыше, уставилась на Вику с веселым интересом. — Да, разделали ее, как бог черепаху.
Вторая хихикнула и попыталась сфотографировать Вику, но Алена сориентировалась молниеносно. Ударив ногой по двери, она придавила две любопытные головы, и девчонки испуганно заголосили, на крик прибежал Семеныч.
— Явились Вику фотографировать.
Семеныч с яростью смотрел на двух дурех.
— Вы чьи практиканты?
— Мы… в отделении ортопедии, из медицинского колледжа… — Та, что повыше, заскулила громче. — Да что мы сделали-то? Все равно фотки уже в Интернете есть!
— Валентин Семеныч, мне прислали только что! — Дежурная медсестра бежала по коридору. — Вот знать бы, кто это сделал!
Круглов взял у нее из рук телефон и чертыхнулся — кто-то сфотографировал лицо Вики и выложил в Инстаграм, фотографии уже разлетелись по Интернету.
— Этих двоих выбросить из больницы и на пушечный выстрел больше не подпускать к зданию. А с вашим директором я поговорю сейчас же, в медицине вам делать нечего. — Круглов с отвращением отвернулся от двух девчонок, в ужасе онемевших от размеров свалившегося на них бедствия. — А это… ну, выложил кто-то фотки. И что? Никакая не трагедия, и нечего сопли на кулак наматывать.
На самом деле Круглов отлично все понимал, но сейчас ему требовалось выяснить, кто из его сотрудников слил фотографии в Интернет. По всему выходило, что и вовсе никто не мог, потому что в палате находились хирург, медсестра, Алена и он сам, но потом его вызвали к больному.
— Алена, кто заходил в палату после того, как я ушел?
— Уборщица с ведром сунулась было, но доктор ее прогнал.
— Уборщица, значит. — Круглов смотрел на Вику, свернувшуюся калачиком под одеялом, и думал, что уборщицу эту сейчас ищи-свищи, а найти надо. — Ладно, Вика, не кисни. Пусть это будет самая большая твоя беда.
— А оно все так — самая большая беда. — Вика зло уставилась перед собой. — Родители выбросили из дома — а, ерунда, пусть это будет самое большое твое горе! В тюрьму посадили — да черт с ней, ведь вышла же, не беда! Теперь вот это все — да переживешь, чего там, ерунда. Все ерунда, когда случается с кем-то, а не с тобой. Что еще станет самым большим моим горем, интересно?
Вика отвернулась к стенке, накрывшись с головой. Когда она вот так лежала под своим лоскутным пледом, ей становится легче. Этот плед когда-то сделала бабушка — из кусочков отслужившей свое одежды. Вика любила рассматривать его, узнавая лоскутки — это от ее платья, это от бабушкиной юбки, это отцовская тропическая рубашка… Они ездили на какие-то острова вчетвером, а Вику не брали, и тогда она испытывала странное ощущение: с одной стороны, ей хотелось увидеть, что там, за горизонтом, а с другой — ей категорически не хотелось куда-то ехать с ними. Много лоскутков, и за каждым кусок жизни, какая-то история. И бабушка объединила это в одно целое, а до нее — еще кто-то, потому что некоторые кусочки совсем старые, от вещей, которые носила бабушкина мать, например. И все тщательно сшито, подогнано, ни одного лоскутка не выбросишь, и можно рассказывать истории бесконечно. Только многие из этих историй — из разряда последнего горя и самой большой беды.
В палату пришли «три грации», как мысленно называла Вика новых знакомых, и Ника сразу попыталась чем-то накормить, Валерия молчала, рассыпая вокруг наэлектризованные искры, а Ровена как ни в чем не бывало завела разговор с Аленой о каких-то событиях в Привольном.
— И мы смотрим, а на спидометре скутера пробег почти сорок километров. — Алена рассержена, как и в тот день, когда случилось происшествие. — Кто-то ночью брал скутер, но кто бы это мог быть? И Питер молчал, подлили ему что-то, не иначе. Правда, вернули-то в целости, и горючего столько же, как и было, и вымыт идеально, ни пылинки, но им-то невдомек, что мы отслеживаем километраж. В общем, с тех пор сарай запираем, но вообще-то не украли же, а что покатались — ну и бог с ним. Просто Юрка злится, что собаку чем-то опоили, еды-то он от чужих не возьмет ни за что, значит, как-то опоили. А с другой стороны, скутер тайком, значит, взят — да если так было надо, мы бы и без денег дали поездить.
— Значит, в дом никто не залезет?
— Рона, у нас краж вообще не случается, а уж чтобы в дом залезть… Да и что там брать-то! — Алена фыркнула. — Правда, скоро Лешка тетки Ленкин должен выйти, вот он — да, промышлял по соседям. Ну да он на свободе пробегает месяц от силы, потом снова проворуется и сядет, но дом и он взламывать не будет, ни за что.
Вика думала лишь о том, что все эти люди мешают ей сейчас. Зачем они пришли? Зачем толпятся в тесной палате, если ничего уже не исправить и ничего нельзя вернуть?
— Вика, хватит себя жалеть. — Ровена резко стянула с нее покрывало. — Это непродуктивно. Давайте сейчас устроим здесь девичник. Кстати, несмотря на синяки, я вижу, что хирург отличный, и нос будет лучше прежнего. Ника, давай поедим чего-нибудь, а нет — так я в ларек за шаурмой сбегаю.
— Какая шаурма, ты что! — Ника зашелестела пакетами. — Лерка, хватит дуться, помоги мне. Вика, я тебя очень прошу… Ну вот просто очень. Вставай и поешь с нами, я принесла тебе еды, которую Семеныч разрешил. Наши повара готовили, старались, и Алена тоже…
Вика вспомнила, как вечером, в день смерти бабки Варвары, они с Назаровым ужинали вдвоем — тем, что бабка приготовила для них утром, словно зная, что днем умрет.
«А может, она и знала. — Вика закрыла глаза, чтобы никого не видеть. — А я не знаю, но я могу это сделать, когда захочу. А я хочу?»
Вика представила, как все будет на свете — без нее. Она об этом часто думала, и по всему выходило, что очень многим она не нужна живой, и Вика решила, что станет жить просто им назло, всем им. Тем, кто снаружи.
— Выпей сока. — Ника вложила ей в руку прохладный стеклянный стакан. — Вика, я думаю, что Рона права, ты же боец. Почему ты сейчас сдалась? Стыдно сдаваться, ты что! Нет, ну я согласна, поступили с тобой по-свински. И даже когда все прояснится, ничего уже нельзя будет изменить — прошлое мы не можем менять, но будущее — это запросто.
Вика промолчала. Ей хочется сказать этой счастливой благополучной женщине, что не всегда и не у всех есть будущее. И что у нее, Вики, все будущее теперь сводится к засолке огурцов и выращиванию капусты, и не то чтоб ей не нравилось это занятие, но выбрать другое она не сможет при всем желании. Путь в профессию ей закрыт навсегда, а больше она ничего делать не умеет, да и не хочет.
— Я тоже считала, что ты боец, а ты раскисла. — Валерия презрительно поморщилась. — Все вокруг тебя танцуют, а ты улеглась и изображаешь из себя труп. Вика, все это не поможет. Нужно бороться, что бы ни случилось — нужно бороться.
— Зачем? — Вике безумно хотелось, чтобы все ушли и оставили ее в покое. — Все, что имело для меня значение, уже в прошлом. Я никогда больше не смогу работать как раньше, моя жизнь безвозвратно потеряна. У меня остался старый дом, которому почти сто лет, и гектар огорода. Я там заперта навсегда. И эти люди, которые все время пытаются причинить мне боль, — непонятно зачем. С чем, с кем тут бороться? С этими двумя дурочками, которые заглядывали в палату? Они меня даже человеком не считают, заглянули — и разговаривают обо мне, словно меня тут и нет. А те, кто ждал меня в тот день у полицейского управления? Зачем им это понадобилось? А они приехали, ждали. У меня ничего не осталось, за что тут бороться? Всегда найдется правильный совет, когда беда не твоя собственная.
Вика понимала, что ее новые подруги не виноваты в том, что с ней произошло, но здесь больше никого нет, и вся ее боль, отчаяние и злость выплеснулись здесь и сейчас. Вика понимала, что ее заносит и что сейчас эти женщины, которые совсем недавно появились в ее жизни, встанут и уйдут, но иногда сдержаться невозможно, так много копится внутри, и чаша все никак не опустеет — а больше пить из нее нет сил, не глотается.
— Перестань! — Ровена присела рядом и взяла ее за руку. — Послушай меня, просто — послушай. Я понимаю, что тебя загнали в угол. И я представить даже не могу, что ты пережила в колонии. И теперь все это. Но я точно знаю: выхода нет только из могилы, и то местами спорно. Просто когда человек в стрессе, он чаще всего выхода не видит, а я тебе говорю: это все пройдет. И настанет время, когда ты будешь вспоминать этот день и думать: а ведь могла наделать глупостей, и не было бы… Ну, твоих детей, например. У вас с Назаровым обязательно будут дети, Вика. Двое как минимум, и ты сейчас должна делать все, чтобы выкарабкаться из беды, а ты готова сдаться. Но мы не позволим тебе сдаться, лично я буду лупить тебя всякий раз, когда ты попытаешься завести эту бодягу о чужой беде, которой нам не понять. Ника, налей-ка ей сока, а я схожу и спрошу Вальку, когда он намерен ее отпустить домой.